Когда ей рассказали про заговор, миссис Кернан только сказала:
— Тут все карты вам в руки, мистер Каннингем.
После четверти века замужней жизни у нее оставалось мало иллюзий. Религия для нее принадлежала к разряду привычек, и она подозревала, что в таком возрасте, как у ее мужа, человек уже особенно не меняется до самой смерти. Ее тянуло к тому, чтобы находить в событии какую-то интригующую уместность, и не будь у нее опасения показаться кровожадной, она бы сказала пришедшим, что языку мистера Кернана не вредно стать покороче. Но все-таки мистер Каннингем был опытный человек, а религия как-никак религия. Замысел не грозил опасностью, а пользу принести мог. Ее вера не включала ничего эксцентрического. Она признавала таинства и прочно веровала в Святое Сердце как самый спасительный и вернейший из всех предметов поклонения католиков. Ее духовный мир не переходил границ ее кухни, однако при крайней нужде она могла бы также поверить в банши или в Святого Духа.
Джентльмены завели разговор о происшедшем. Мистер Каннингем сказал, что он знает очень похожий случай. Один человек лет семидесяти во время эпилептического припадка откусил кусочек своего языка, и язык снова отрос, так что никто не мог заметить никакого следа.
— Ну, знаете, мне не семьдесят, — сказал больной.
— Упаси Бог, — сказал мистер Каннингем.
— А сейчас не болит уже? — спросил мистер Маккой.
Мистер Маккой был некогда тенором с неплохой репутацией. Его жена, некогда сопрано, продолжала давать фортепьянные уроки для детей по скромной цене. Его жизненная кривая не была кратчайшей линией меж двумя точками, и в иные периоды ему приходилось туго. Он побывал клерком в железнодорожной компании, рекламным агентом для «Айриш таймс» и для «Фрименс джорнел», разъездным агентом на комиссионных началах в торговле углем, частным детективом, клерком в ведомстве заместителя шерифа, а в недавнее время стал секретарем у следователя. Новая служба пробудила у него профессиональный интерес к делу мистера Кернана.
— Болеть почти не болит, — отвечал мистер Кернан, — но этакое мерзкое ощущение. Все время будто блевать тянет.
— Это от алкоголя, — твердо заявил мистер Каннингем.
— Да нет, — отвел мистер Кернан, — это я, думаю, на пролетке простудился. Что-то в горле скапливается, сгустки какие-то или…
— Слизь, — произнес Маккой.
— Скапливается в горле как будто снизу откуда-то. Мерзкое ощущение.
— Слизь, это точно, — сказал Маккой. — Из бронхов.
При этом он несколько вызывающе глянул на мистера Пауэра и мистера Каннингема. Мистер Каннингем кивнул головой поспешно, а мистер Пауэр сказал:
— Ладно, все хорошо, что хорошо кончается.
— Я очень тебе обязан, старина, — сказал пострадавший.
Мистер Пауэр замахал руками.
— Эти-то двое, с кем я был…
— А с кем вы были? — спросил мистер Каннингем.
— Один малый, не знаю, как зовут. Да провались он, какая разница? Рыжеватенький такой коротышка…
— А другой кто?
— Харфорд.
— Гм, — произнес мистер Каннингем.
При данном междометии все смолкли. Известно было, что издавший его имеет тайные источники информации. В данном случае односложная ремарка несла нравственное содержание. Мистер Харфорд входил иногда в состав малочисленного отряда, члены коего покидали город по воскресеньям вскоре после полудня, имея целью как можно скорее появиться в одном из пригородных трактиров и там воспользоваться правом на известную привилегию путешествующих. Но спутники его никогда не соглашались предать забвению его корни. Он начал свой путь как темный финансовый делец, ссужавший малые суммы работягам под ростовщические проценты. Потом он стал партнером мистера Голдберга, коротенького и очень толстого джентльмена из ссудного банка Лиффи Лоун Бэнк. Хотя вся его причастность иудаизму заключалась сугубо в системе нравственных норм, его собратья-католики, когда им доводилось лично либо через посредников страдать от его лихоимства, всегда его с горечью честили ирландским жидом и невеждой и усматривали знак Божественного осуждения ростовщичества явленным в персоне его слабомного сына. В других же ситуациях они вспоминали о его добрых сторонах.
— Не знаю, куда он подевался, — сказал мистер Кернан.
Он бы хотел не углубляться в детали происшествия. Он бы хотел, чтобы друзья сочли, что случилась какая-то ошибка, что они с мистером Харфордом как-то разминулись. Друзья, отлично знакомые с питейными повадками мистера Харфорда, хранили молчание. Мистер Пауэр опять повторил:
— Все хорошо, что хорошо кончается.
Мистер Кернан тут же переменил тему.
— Такой славный был парень этот медик, — сказал он. — Не будь его…
— Не будь его, — продолжил мистер Пауэр, — можно было бы заработать верных семь дней, притом без замены штрафом.
— Да-да, — произнес мистер Кернан, усиливаясь вспомнить. — Сейчас припоминаю, что там был полисмен. Молодой, на вид симпатичный. Как это вообще все вышло?
— А так вышло, что вы в стельку назюзюкались, Том, — произнес мистер Каннингем глубоко серьезным тоном.
— Принимаю и подписываюсь, — отвечал мистер Кернан с равной серьезностью.
— Я думаю, вы разобрались с констеблем, Джек, — сказал мистер Маккой.
Обращение по имени не доставило удовольствия мистеру Пауэру. Он не был чопорным, однако не мог забыть, как еще недавно мистер Маккой совершил кампанию по сбору чемоданов и портпледов под предлогом мнимых гастролей миссис Маккой по стране. Его гнев вызывало не столько то, что он оказался жертвой, сколько сама готовность людей на такие низкие игры. Поэтому он ответил на вопрос так, как если бы он исходил от мистера Кернана.
Последнего рассказ возмутил. Мистер Кернан обладал развитым гражданским чувством. Он желал иметь с властью отношения взаимного уважения и приходил в гнев при любой непочтительности со стороны тех, кого он именовал деревенскими чурбанами.
— Это мы что, вот за это платим налоги? — вопросил он. — Чтобы одевать и кормить эти тупые рожи… они же все сплошь такие.
Мистер Каннингем рассмеялся. Он был служащим полицейского управления только в служебные часы.
— А как они будут другими, Том? — сказал он.
Тоном команды, изображая грубый провинциальный выговор, он рявкнул:
— Шисят-пятый, лови капусту!
Тут засмеялись все. Мистер Маккой, желая любым способом пролезть в разговор, сделал вид, будто он не знает, о чем речь. Мистер Каннингем объяснил:
— Дело тут как бы происходит — так рассказывают — в казармах, где вымуштровывают этих деревенских увальней, омадхаунов[77]. Сержант их строит в шеренгу у стены, и каждый держит в руках свою миску.
Он сопровождал рассказ комичными жестами.
— Время обеда, понимаете. На столе перед сержантом здоровый чан с капустой и здоровая ложка этак с лопату. Он на эту ложку берет кочан и пуляет через всю казарму, а эти сердяги должны стараться в миску поймать: Шисят-пятый, лови капусту!
Все опять засмеялись — но возмущение мистера Кернана не вполне улеглось. Он сказал, что надо бы написать письмо в газеты.
— А то эти йеху являются сюда, — развивал он, — и думают, что они могут нами командовать. Вам можно не объяснять, Мартин, что это за народ.
Мистер Каннингем согласился не целиком.
— Здесь как везде на свете, — отвечал он, — есть люди дурные, а есть хорошие.
— Да, есть и хорошие, я не спорю, — признал мистер Кернан.
— Лучше всего, это не иметь с ними дела, — сказал мистер Маккой. — Лично я так считаю!
В комнату вошла миссис Кернан. Она поставила на стол поднос со словами:
— Господа, прошу вас!
Мистер Пауэр поднялся, чтобы исполнить роль кравчего, и предложил ей свой стул. Она отказалась, говоря, что ей надо гладить там внизу, и, обменявшись знаками с мистером Каннингемом под прикрытием спины мистера Пауэра, пошла к двери. Супруг окликнул ее:
— Кисонька, а мне ничего?
— Ах, тебе! Тебе хорошую трепку! — был суровый ответ.
Супруг воскликнул ей вслед:
— Ничего муженьку-бедняжке!
Он состроил такую жалкую мину, что доставленный портер распределялся среди всеобщего веселья.
Господа пригубили по глотку, поставили стаканы на стол и сделали некоторую паузу.
Потом мистер Каннингем, обращаясь к мистеру Пауэру, как бы вскользь обронил:
— Так вы сказали, Джек, в четверг вечером?
— Да, в четверг, — сказал тот.
— Отлично, — быстро отвечал мистер Каннингем.
— Можно встретиться у Макаули, — сказал Маккой. — Самое удобное место.
— Только надо не поздно, — заметил озабоченно мистер Пауэр. — Там наверняка будет набито битком.
— Можно встретиться в полвосьмого, — сказал Маккой.
