– Эй, вы, тише там. Спать мешаете.
Из процедурной вышла баба Феня, замахала руками:
– Идите в кабинет, там воркуйте! Я тут посижу. Если что, позову.
Они перешли в сестринскую. Ольга оставила дверь открытой, но баба Феня прикрыла ее за ними:
– Нечего солдатиков тревожить!..
Ольга разложила на столе бумаги, собралась писать, но мысли путались от усталости. Ваня хотел помочь, но после окончания третьего класса прошло десять лет, и писарь из него не получался. Ольга продиктовала несколько предложений, попросила написать отдельно на листочке. А потом долго прыскала от смеха в кулачок над его каракулями: «Па небу лител нимецкий самалет. Русские салдаты бахнули синитками. Самалет упал бабе Фене вагарот. Баба Феня ругалась: нету луку и маркофки нет. Картошки тожи тютю».
На ее смех Ваня не обижался: в такой смехотворной форме он написал изложение специально, чтобы развеселить ее. Над ошибками он не задумывался: что поделать, если на курок винтовки ему приходилось нажимать чаще, чем писать буквы. О своей боевой профессии он девушке ничего не сказал, определив себя в пехотный полк рядовым солдатом. Этот ответ удовлетворил ее любопытство. На войне каждый второй человек воевал в пехоте, и этих слов для нее было достаточно.
Как бы случайно Ваня прикоснулся к руке, взял в свою руку ее ладонь. Сначала Ольга хотела вырваться, но потом сдалась, предупредив его строгими словами:
– Будешь приставать, позову бабу Феню!
– Не буду, – просто ответил он.
– Почему? – удивилась она.
– Потому что я тебя уже поцеловал. Мне нашего поцелуя хватит до конца дней моих. Теперь на фронт можно спокойно идти.
Ольга глубоко посмотрела ему в глаза. Вероятно, эти слова произвели на нее большее впечатление, чем упавший в прошлом году в огород бабы Фени немецкий самолет. Ваня был не таким, как все, кто старался навязать ей свою скороспелую любовь. В его словах звенела волнующая струна, от которой ее сердце замирало и порхало бабочкой за стеклом, просившейся на свет и в тепло. С каждым его словом она верила ему все больше и ничего не могла с собой поделать.
– У меня никогда и ни с кем… так не было… как с тобой, – неторопливо подбирая слова, продолжал говорить Ваня. – Все как-то не получалось… были девчонки в деревне, но это все не то… а тут тебя увидел, загорелось все внутри… будто встретил ту, которая мне снилась…
– Не смеши меня, – продолжая испытывать его чувства, серьезно отвечала она. – Я старше тебя на три года. Ты еще найдешь молодую, себе по возрасту. Вон их сейчас сколько подрастет. Парней-то… почти всех повыбили.
– А мне не надо другую. Я встретил тебя!
Он говорил долго и нежно, будто складывая свои слова в ласковую песню. И чем больше и дольше он говорил, тем ниже и ближе она склоняла ему на плечо свою голову. Поверила в его искренние чувства.
Все происходило непроизвольно и естественно. Упавший на пол с ее головы платочек. Мягкие волосы в его загрубевших пальцах. Огонь на щеках и слезинки из глаз. Упругие, медовые, слегка приоткрытые губы, сомкнувшиеся с его губами. Долгий поцелуй, от которого кружилась голова. Рука Вани повторила тонкий изгиб шеи, бережно прикоснулась к плечу, проскользнула между пуговицами халата на вздрогнувшей груди.
– Ах ты… ухарь! Распелся мне тут, как соловей! А я слушаю. Не лезь! – будто очнувшись от сказочного сна, строгим голосом проговорила Ольга.
– Почему… так? – сгорая от желания, застонал Ваня.
– Потому… что! – отодвигаясь как можно дальше, сердито сдвинула брови недотрога. – Никто еще не прикасался ко мне. Понял? И ты не прикоснешься.
– Вообще не было? – не поверил он.
– Вообще.
– А как же…
– А вот так. Живу, как видишь. Много вас таких… скакунов. Пробовали и пытались. Не получилось, и не получится. А тебе… поверила… растаяла. А ты руки потянул.
Ольга вскочила на ноги, подняла платочек, поправила волосы, повязала его на голове, вынесла суровый приговор:
– Шагай к себе в палату. Ложись спать. А для утехи найдешь кого-нибудь. Там у вас есть такие…
– Оля! Да я ведь… случайно… – заламывая больную руку, подрагивающим голосом пытался оправдаться он.
– Товарищ больной! Покиньте комнату и займите в палате положенное вам место!
– Оленька!.. Да я…
– Баба Феня! – повысила голос девушка, призывая на помощь верную санитарку.
Ване ничего не оставалось, как молча удалиться. В дверях он остановился, подавленно оглянулся. Ольга сердито смотрела на него: уходи! Он осторожно закрыл за собой дверь.
Вернувшись к себе, Ваня долго не мог уснуть. Находясь под впечатлением общения с ней, он вновь и вновь переживал каждое мгновение, представляя как гладит ее волосы, целует губы, а она, склонив голову на его грудь, ласково перебирает пальчиками его ухо.
Как все случилось? Он не мог понять. Подумаешь, руку не туда сунул. Недотрога. И тут же гордился ее недоступностью: «Ишь ты, какая! Даже не допускает. Сразу видно, бережет честь! Кому-то будет верная жена…»
В другой стороне палаты заскрипела кровать, по деревянному полу захлопали больничные тапочки. Дерябин, нарочито шаркая ногами, пошел в туалет. Проходя мимо Ваниной кровати, он склонил голову, прошипел змеем:
– Че, сосунок, не дала?.. Ну-ну, давай теперь бодайся с подушкой!
Иван ничего не ответил, молча перевернулся на другой бок. Все мысли только об одном, как помириться с Ольгой. Так и не придумав ничего путного, он забылся глубоким, но чутким сном.
В голове Вани замелькали пестрые сполохи: то он на вершине горы, то стремительно спускается вниз по извилистой тропе. Рядом на лугу мужики косят сено, бабы переворачивают его граблями. На них налетает немецкий самолет. Он бьет по людям из пулеметов, но выстрелов не слышно и пули не летят. Мужики и бабы бегут в укрытие, он бежит за ними, но вокруг чистое поле, не спрятаться и не скрыться. Вдруг впереди река. На берегу лодка. В лодке люди в строгих костюмах с суровыми лицами. Посадили Ваню к себе, поплыли против течения. Река бурная, грязная, с порогами и перекатами. Вода бьет ему в лицо, мороз холодит тело. Люди молчат, ничего не говорят. Из-за поворота показался остров, тот самый, где они жили в ссылке. На острове те же кедры, дома. А в домах лежат кошки. Люди в строгих костюмах ведут Ваню к домам. Кошки кусают Ваню. Ему больно. Он кричит, но голоса нет. Сбоку появилась Ольга, улыбнулась ему, показала чистый лист бумаги, пошла прочь. Он хочет бежать за Ольгой, но не получается. Люди в строгих костюмах тянут его за собой. Кто-то в ухо негромко, но настойчиво зовет его по фамилии. От этого Ваня приходит в себя и просыпается.
Все еще находясь под впечатлением сна, Иван видит склонившегося над ним человека. Ваня не хочет вставать, но человек строгим голосом повторяет требование:
– Мельников! Подъем!..
Он наконец-то полностью очнулся от сна, сел на кровати, опустил на пол ноги. Перед ним стоит лечащий врач Воронцов. Рядом с ним, в накинутом на плечах белом халате, в красно-синей фуражке незнакомый офицер, старший лейтенант. Вокруг, на кроватях с испуганными лицами на него смотрят соседи по палате. Ваня не может понять, что происходит.
– Иван Мельников? – холодно спросил старший лейтенант. – Следуй со мной.
Ваня встал, понуро направился за ним к выходу из палаты. Следом за ними, с бледным от страха лицом пошел Воронцов.
В коридоре напряженная тишина. У двери палаты, ломая руки, с бледным лицом стоит Ольга. В ее глазах застыл страх: что происходит? Прислонившись к стене с ведром и шваброй в руках, трясется баба Феня. Раненые, уступая дорогу, расходятся по сторонам. Никому не надо объяснять, кто идет первым.
Ване тоже понятно, что старший лейтенант НКВД находится здесь не для того, чтобы поздравить его с успешным выздоровлением. В его голове мечутся самые плохие предчувствия. Скорее всего, Костя рассказал в штабе разведки про случай на Хромом перевале, кто кого прикрывал своим телом от немецких пуль. Теперь ему предстоит ответить на тысячу вопросов, касающихся родства простого разведчика и ходока-диверсанта.
Серое, холодное утро напитано промозглой сыростью. Во дворе перед больницей лужи и грязь. На голых, без листьев ветках деревьев огромные капли ночного дождя. От крыльца лечебного корпуса к офицерской больнице проложены широкие тротуары. Перед войной там размещалась школьная столовая.
От офицерского блока, будто крылья мельницы, в разные стороны расходятся четыре тротуара. Первый соединяется с больничным корпусом, где лечат солдат. Второй направлен к проходной. Третий уходит к столовой и прачечной. Четвертый, самый длинный и пологий, уходит к наполовину зарытому в землю овощехранилищу, где сейчас находится морг. Раненые бойцы называют тротуары «розой ветров». Кто и когда им дал такое название, неизвестно. Из окон больницы всегда видно, кого куда ведут или переводят. Если человека несут на носилках на север, всем понятно, что в палате будет пополнение. Западная дорожка предназначена для передвижения офицерского состава. На юге находится столовая и прачечная. А на восток уносят закрытые окровавленными простынями тела умерших людей.
