Прежде чем выдумывать с нуля собственную историю, он решил потренироваться на готовом сюжете и написать книгу по фильму «Терминатор». Хотя бы одну главу — убедиться, что у него получается. Вдохновленный видением глянцевых корешков со своим именем, он моментально сочинил первую фразу: «Я суперкомпьютер Скайнет. Пока вы дремлете в своих постелях в глубине ночи, мой электронный мозг уже спланировал ваше порабощение и начал связываться с миллионом дронов, созданных вами для порабощения ваших ближних».
Казалось, дело и дальше пойдет так быстро, но, перечитав свой текст, Раздолбай сморщился, как от кислятины.
«Почему „дремлете в глубине ночи“? — засомневался он. — Дремлют вечером или утром, а ночью спят. Но „спите в глубине ночи“ — слишком буднично. Может быть „дремлете в предрассветной дымке“ или „дремлете в вечернем сумраке“? Вариантов множество, какой выбрать и как точно знать, что он лучший? „Пока вы дремлете в своих постелях, окутанные предрассветной дымкой…“ Черт, что за бред! „Пока вы дремлете в своих постелях, а солнце медленно встает, разгоняя предрассветную дымку…“, „Пока ваши постели, окутанные предрассветной дымкой, стерегут вашу ночную дрему…“, „Пока вечерний сумрак окутывает ваши постели, настраивая на глубокий сон…“, „Пока мрак ночи подкрадывается, чтобы сменить вечерний сумрак…“, „Пока ваши постели, окутанные вечерним сумраком, настраивают вас на дрему…“ Проклятье! К тому же плохо два раза „порабощение“. И как это: „пока вы дремлете, мой мозг спланировал“? Разве не правильнее сказать: „пока вы дремлете, мой мозг планирует“ или „мой мозг спланировал, пока вы дремали“? Миллион дронов — слишком много, лучше тысяча. Нет, тысяча — слишком мало…»
Удачная на первый взгляд фраза посыпалась, как песок между пальцами, и бесконечное перебирание слов казалось Раздолбаю утомительным жонглированием песчинками. К вечеру он отвалился от письменного стола, устав так, словно разгрузил целый вагон с песком. Дрема, дымка и вечерний сумрак играли у него в голове в салочки. Пол был усеян скомканными листами с отбракованными вариантами, а в похудевшей тетради было наконец выведено: «Я суперкомпьютер Скайнет. Пока мрак ночи стерег сегодня ваш глубокий сон, мой электронный мозг спланировал ваше порабощение и подключился к сотням тысяч дронов, которых вы сами собирались применить для обращения ваших ближних в рабство». Он несколько раз перечитал родившуюся в муках фразу и даже залюбовался ею, как хорошим рисунком. Но рисунок получался у него за полчаса, а здесь пришлось возиться целый день ради одного предложения, при том что в книге таких предложений должна быть не одна тысяча.
«Нет, это не мое! — ужаснулся Раздолбай, представив тысячедневное перелопачивание словесного песка. — Да и не хотел я никогда писать книг, так просто решил попробовать. Все-таки рисование мне, наверное, ближе. Может, нет ничего зазорного в том, чтобы рисовать на Арбате? Мама, конечно, относилась к этому так, словно это „дно жизни“, но то было до падения плотины, а сейчас мы все немножко на дне, даже дядя Володя. Надо сходить разведать, сколько стоит на Арбате портрет и сколько в день можно получить заказов».
Старый Арбат с уличными торговцами, художниками и рассказчиками анекдотов тоже захлестнула соленая волна. На улице стало больше мусора, возле коммерческих палаток кучковались малолетние Барракуды, но благодаря туристам, которые то и дело проплывали по променаду, хлопая глазами, словно стаи каких-нибудь экзотических рыб из чужого моря, атмосфера здесь была самой мирной в городе. Раздолбай прогулялся, присматриваясь к этюдникам вероятных коллег.
Никто из уличных художников не рисовал лучше его, и почти все оценивали свои работы в пятьдесят рублей.
«Четверть кило сыра, — прикинул Раздолбай. — Теперь надо узнать, сколько они в день рисуют».
Это можно было спросить прямо, но он не верил, что конкуренту ответят правду, и предпочел понаблюдать за несколькими художниками тайком. Лучший из них нарисовал за час два портрета.
«В день, стало быть, можно рисовать портретов десять, — прикидывал Раздолбай. — Если работать с двумя выходными, то за месяц получится… Одиннадцать тысяч!»
Он представил эту сумму у себя в руках, и по животу у него разлилось сытое чувство. Полный холодильник еды, новые джинсы из коммерческого магазина, новинки из палаток звукозаписи — жизнь как раньше и даже лучше, вот что значило стать художником на Арбате, а вовсе не оказаться на «дне»! Захотелось сию минуту притащить на променад этюдник, но он понимал, что работа будет несовместима с учебой, и боялся бросать институт, не подготовив к этому родителей.
«До каникул перебьюсь, летом начну работать, а осенью скажу: „Мам, я и так одиннадцать тысяч зарабатываю, зачем эта учеба?“» — подумал он.
Принятое решение принесло такой приятный покой, словно деньги были уже в кармане, и Раздолбай даже решил себя побаловать, купив в ларьке банку самого дешевого пива. Оно оказалось горьким, но факт покупки как бы предвещал, что жизнь налаживается.
* * *
Перебиться до каникул не получилось. Цены на продукты росли, как температура лихорадочного больного, и к середине мая Раздолбаю пришлось готовить свой еженедельный плов только из половины курицы. Белочке-металлистке оставалось записать последние десять кассет, и на этом запас музыки исчерпывался, обрекая хилый денежный ручеек на высыхание.
Впереди была сессия, но грядущее безденежье волновало Раздолбая сильнее экзаменов. Он не стал дожидаться, когда холодильник опустеет, а в бумажнике засвистит ветер, и в первый по-настоящему теплый день решительно достал с антресоли старенький этюдник, заранее купленный по дешевке у Sаши и Gлаши. За выбором одежды, подходящей уличному художнику, его застал неожиданный звонок Мартина.
— Слушай, я все-таки дикая свинья! — с ходу заклеймил себя исчезнувший друг. — Обещал пригласить тебя на ужин и дико совершенно пропал. Ты не обижаешься?
— Нет, рад тебя слышать.
— Ты — дикий король. Что ты делаешь, какие у тебя планы?
— Начинаю одну работу, сегодня вроде как первый день.
— Что за работа?
— Так… — замялся Раздолбай, — на одиннадцать тысяч в месяц.
— Ну, ты — дичайший король, слушай! А не хочешь ли ты после работы составить мне компанию и посетить одно номенклатурное мероприятие?
— Какое?
— Я тебе зачитаю заметку из «Коммерсанта». Слушай: «В саду „Эрмитаж“ в ночь с 16 на 17 мая будет дан супербал для богатых. Сценарий бала отразит основные моменты романа „Мастер и Маргарита“, в сюжете которого есть все для современного бала деловых людей. Весенний бал полнолуния начнется с сеанса черной магии и полного ее разоблачения. Для сеанса готовится трюк с отрубанием живой головы. В роли профессора Воланда выступит Игорь Кио, гарантирующий дождь из настоящих червонцев. В ресторане „У Грибоедова“ участников ужина будут обслуживать лучшие представительницы Московской школы стриптизерок, прикрытые лишь передниками. В полночь на всей территории Сада начнется вакханалия, которую разыграют ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть…» Хм, вакханалия по кайфу. «Строго следуя Булгаковскому сюжету, устроители бала представят „шоу-парад диктаторов“, на котором зрители увидят близнецов Ленина, Сталина, Гитлера и даже Калигулы. Место Маргариты пока вакантно». По-моему, звучит заманчиво. Я считаю, что супербал для богатых нам, как диким хайлайфистам, надо обязательно посетить. У меня есть два пригласительных, если ты готов, то в девять вечера я за тобой заеду.
Возможность отдохнуть от соленой жизни и хотя бы на один вечер вернуть давно забытую «свою жизнь» вскружила Раздолбаю голову. Он разволновался как перед свиданием и до приезда Мартина считал минуты, бесцельно слоняясь по квартире. Начало своей арбатской карьеры он без угрызений совести отложил на другой день.
Ровно в девять к нему во двор въехала длинная иномарка с покатым по-спортивному задним стеклом. Увидев за рулем Мартина, Раздолбай почувствовал, что ему стало как будто тесно в одежде, и с трудом совладал с эмоциями.
— О, «Форд Скорпио»! — озвучил он написанное на шильдике название так, словно ездил на этом автомобиле сто раз, узнал его и радуется, что опять на нем поедет.
Потянувшись через салон, Мартин открыл ему пассажирскую дверцу. Раздолбай утонул в кожаном кресле, поздоровался с другом за руку и присмотрелся, насколько тот изменился за время, что они не виделись. Мартин всегда выглядел ухоженным, а теперь и вовсе расцвел, словно растение, пересаженное из комнатного горшка на хорошую почву. Кожа у него стала как будто плотнее и здоровее на вид, волосы блестели, глаза излучали веселость.
— Дико рад тебя видеть, — сказал он, и Раздолбаю послышалось, будто он с вызовом спросил: «Ну, ты вообще понял?»
