Он, кажется, не может этого понять, даже сейчас.
— Ты делаешь мне подарок, предлагая жить с тобой! С твоим отцом и с тобой!
Она кивает, и легкая улыбка растягивает уголки ее губ.
— Знаешь, принять — это жест великодушия… Может быть, даже больше, чем дать.
Леон смотрит на нее непонимающими глазами.
— Ты знаешь Пауло Коэльо?
Леон слегка кивает.
— Да… Да, я читал его книги. Читал «Алхимика» и… и «Бриду».
Улыбка Жоанны дрогнула, стала смутной, а непонимание Леона растет.
— В одной из своих книг он говорит о том, что значит дать и принять. И я с ним вполне согласна.
— А?..
— Он пишет, что принять — это акт великодушия. Принимая, ты позволяешь ближнему сделать тебя счастливым… и в свою очередь делаешь счастливым его.
Она улыбается ему спокойно и безмятежно, и несколько секунд он не может обрести дар речи.
— Значит… Значит, подарок, который ты от меня хочешь… чтобы доказать тебе мою искренность, это… Это принять подарок от тебя…
Хрустальный смех вырывается из горла Жоанны.
— Для меня это все не так сложно. Я просто подумала, что буду счастлива, если ты придешь жить со мной.
Леон теряется от ее непосредственности и простоты. Его рот не знает, хочет ли он остаться открытым или закрытым, говорить или молчать. Он заикается, не в силах произнести ни слова. Жоанна вдруг выглядит встревоженной. Она хмурит брови, хочет что-то сказать, но Леон не дает ей времени. Слова потоком срываются с его губ, слова-восклицания, слова на высоких нотах, почти крик:
— Да! Я согласен! Я приду! Я хочу жить с тобой!
Это один из самых прекрасных поцелуев, которым они обменялись в тот вечер, на улочке Сен-Сюльяка, освещенной рождественскими гирляндами.
22
Уже неделя, как Эмиль и Жоанна приехали в деревню Аас и поселились в усадьбе Ипполита. Усадьба — огромное каменное строение. Оно медленно восстанавливается в ритме прихода волонтеров, которых гораздо меньше зимой. У Ипполита мало средств, но медлительность работ, похоже, его не смущает. Это мужчина лет шестидесяти, совершенно лысый, с белой козлиной бородкой в форме капли. Ипполит — бывший пастух. От его стада осталось только три барана, очень старых, и его верный пес Мистик. Пастушья хижина, в которой жил Ипполит, до сих пор цела, и там, в сотне метров от усадьбы, Ипполит ночует.
Волонтеры — их четверо в этом снежном ноябре — живут в маленькой пристройке к усадьбе, в которой четыре двухместных спальни, тесные и с рудиментарными удобствами, но очень теплые благодаря каминам, и общая кухня, которая полнится голосами и смехом вечерами за ужином. Ванная комната в конце коридора состоит всего лишь из душевой кабины и умывальника. Никто не жалуется. Обстановка дружелюбная. Ипполит готовит сытные и полные местных вкусов блюда. Эмиль уже познакомился с молодым немцем по имени Ванс, приехавшим сюда совершенствовать свой французский, и со вторым волонтером, Альбеном, разведенным отцом семейства, желающим отгородиться на некоторое время от мира.
Жоанна несколько раз слышала их разговоры на кухне. Так она запомнила их имена и почему они здесь. Сама она ни разу не покидала спальню с тех пор, как они приехали сюда. Эмиль приносит ей еду утром, днем и вечером. Несколько раз в день заходит справиться о ее здоровье. У нее еще держится высокая температура, особенно по ночам, и целыми днями она стучит зубами. На днях они говорили о ней за ужином. Немец спросил со своим густым акцентом:
— Твой подруга никогда не выходит из своей комнаты?
И Эмиль объяснил, что она больна, что он ее лечит и скоро поставит на ноги. Целыми днями она кутается в шаль и смотрит в окно на заснеженные пастбища. Красивое зрелище. Не будь она так слаба, пошла бы прогуляться по снегу.
Она слышит голоса, хлопанье дверей, по этим признакам определяет, который час, и знает, что жизнь снаружи продолжается…
Сегодня утром она достала чистый холст и палитру. Засунув кисточку за ухо, уселась на подоконник в их маленькой комнатушке. Она сосредоточена на пейзаже. Она хочет написать луга, занесенные снегом, овечек, маленькую деревянную ограду, окружающую усадьбу. Хочет написать Пока, который время от времени пробегает по пастбищу, оставляя в снегу маленькие следы.
— О! Ты рисуешь! — восклицает Эмиль, входя в комнату с подносом в руках в час обеда.
Он явно счастлив это видеть. Он улыбается. Ставит обед на кровать и присаживается к ней на подоконник.
— Что ты рисуешь?
Он внимательно рассматривает ее картину.
— Она еще не закончена.
— Тогда я зайду посмотрю попозже.
Жоанна кивает. Она знает, что у него мало времени на обед, что сейчас он должен приготовить еду себе, перекусить в обществе двух других волонтеров и вернуться на стройку. Они работают по максимуму в часы, когда температура выше нуля, и прекращают в пять-шесть часов. Вообще-то у них нет четкого расписания, просто так получается.
— Я побежал. Выпей обязательно отвар ромашки… от жара.
Он встает, отодвигает прилипшие к ее влажному лбу пряди волос и запечатлевает на нем поцелуй. Он делает это естественно, не думая. Она смотрит ему вслед, когда он пересекает комнату и закрывает за собой дверь.
— До скорого.
Но он ее не слышит, его уже нет.
—
Леон стоит посреди фундамента веранды в рабочей спецовке, дырявой и перепачканной цементом. Он гордо озирается. Жоанна видит, как заблестели его глаза с тех пор, как он поселился у них. Он напевает по утрам в ванной, все время улыбается и постоянно целует ее, даже при отце.
— Здесь так хорошо. Я так рад, что я здесь, — без конца повторяет он, щуря глаза, словно чтобы убедиться в реальности того, что видит.
Наступает весна. Они начали работы по расширению комнаты Жоанны довольно поздно. Зима была суровой, а потом у отца Жоанны случился сердечный приступ. Врач сказал, что ему нужен покой, и Жоанна предпочла заботиться о нем и следить, чтобы он отдыхал, а не начинать работы. Леон переехал в конце декабря, под Новый год. Жоанна знает, что родители очень на него сердиты. Они с ним больше не видятся. Они не смогли смириться с тем, что считают предательством.
Жоанна однажды встретила мадам Андре в центре деревни, когда вышла купить яиц, и та бросила на нее ледяной взгляд, не ответив на приветствие.
— Смотри! — кричит Леон, по-прежнему стоя посреди фундамента. — Смотри, что мы сделали!
Он, кажется, не верит своим глазам.
— Только вдвоем, без чьей-либо помощи!
Она улыбается и подходит к нему в центре будущей веранды. На ней джинсовый комбинезон, тоже весь в пятнах, волосы сколоты на макушке отверткой, которую она нашла в ящике с инструментами. Леон обнимает ее и начинает целовать за ухом. Она, смеясь, уворачивается и пытается вырваться.
— Кто тебя научил все это делать? — спрашивает Леон, продолжая ее целовать.
— Мой отец.
Он резко отстраняется и мерит ее взглядом сверху вниз.
— Что? — смущенно спрашивает она.
— Есть хоть что-нибудь, чего ты не умеешь?
Задумавшись, она поджимает губы.
— Я ничего не понимаю в водопроводах, уж не говоря об электричестве.
Это смешит Леона.
— Ладно… Думаю, как-нибудь справимся.
— Папа разбирается в водопроводных работах.
— Но Жозефу запрещено малейшее физическое усилие. Ты не забыла?
Ей странно слышать, как Леон называет ее отца по имени. Для нее он всегда был только «папа». А в школе все зовут его «месье Тронье».
— Ладно, — говорит она, разглаживая комбинезон. — Уберем здесь все и пойдем ужинать?
— Хорошо.
Она нагибается, собирая мастерки и лопатки. Но поднимает голову, потому что Леон не двинулся с места. Он так и стоит посередине. Растерянным взглядом он обводит фундамент, маленький огород. Как будто размышляет о чем-то.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Жоанна, по-прежнему стоя на коленях среди разбросанных инструментов.
