Катарина Причард - Девяностые годы

Перси познакомил меня со своими друзьями. У тех были деньги, и они хотели вложить их в предприятие, имеющее реальную ценность. Мы отправились в Париж. Неплохо провели там время — покутили вовсю, а заодно основали Парижский золотопромышленный синдикат и приехали сюда, чтобы скупить еще кое-какие месторождения.

В соседней комнате заплакал Том, Салли вышла, вынула его из колыбельки и вернулась на свое место с ребенком на руках. Потом проснулся Дик; растрепанный, заспанный, с разрумянившимися от сна щеками, он вбежал в комнату и бросился к матери.

Фриско вскочил, когда увидел Салли с Томом на руках и Дика, прижавшегося к ее коленям.

— Ну, теперь вы основательно забаррикадировались, — сказал он небрежно. — Вы больше не боитесь меня. Но только это ничего не меняет, Салли. Для меня вы по-прежнему единственная женщина, которая мне нужна.

С минуту он стоял, глядя на нее сверху вниз, глядя прямо в темную глубину ее зрачков, читая притаившуюся в них правду. И снова, как прежде, Салли почувствовала какой-то странный блуждающий огонек в крови, и Фриско это понял. В его взгляде был вызов и насмешка над ней — над ее верностью Моррису, над ее привязанностью к детям. Потом его взгляд потух; казалось, вспомнив, что она беременна, он отшатнулся от нее.

Он рассмеялся и направился к двери; он рассмеялся так, что вся кровь у Салли закипела. Как он смел! Нет, как он смел так смеяться!

Когда дверь за ним захлопнулась, Салли заплакала от обиды и горя. Как унизительно, что Фриско увидел ее такой наседкой, такой усталой и замученной!

Ну, конечно, он отвернулся от нее, она противна ему! И все же это непонятное томление снова возникло между ними, и на долю Фриско выпала минута торжества, а на долю Салли — воспоминание о том, как он смеялся уходя, — воспоминание, от которого она вся съеживалась, словно ее ударили хлыстом.

Салли родила своего третьего сына в начале декабря. Моррис настаивал, чтобы она поехала на побережье, и Мари Робийяр бралась присмотреть за Диком и Томом. Но когда пришла пора уезжать, у Дика начался понос, особенно опасный в летнее время, и никакая сила на свете не могла заставить Салли покинуть его.

— Раз я не могу взять с собой детей — значит не о чем и толковать, — заявила она упрямо.

Лето пало на прииск, неся испепеляющую жару, горячие ветры, смерчи красной пыли. Салли, отяжелевшая, неуклюжая, маялась в хлопотах по дому. Никогда еще не была она такой раздражительной и беспокойной, как перед рождением Ларри.

— Последний раз в жизни! — в полном отчаянии объявила она Мари.

— Что с тобой, Салли? — увещевала ее Мари. — По-моему, ты такая счастливица. У меня вот совсем не может быть детей, а я хотела бы иметь их целую дюжину.

— Ну да, тебе хорошо говорить, — рассердилась Салли. — А вот попробуй-ка рожать из году в год! Я уже сказала Моррису, что с меня хватит — на первое время во всяком случае.

— Если бы ты была китаянкой, ты бы, вероятно, нашла наложницу своему мужу, — рассмеялась Мари. — Но что касается меня, я бы не слишком была счастлива при таком положении вещей.

— Почему это женщина всегда должна считаться с мужской природой? — спросила Салли сердито. — Одно дело, когда ты сама идешь навстречу и хочешь иметь ребенка. Ну, а если нет? Если у тебя и так двое-трое ребят? Я считаю, что это нечестно со стороны мужчин — пользоваться своими супружескими правами и так… так подавлять женщину.

Мари видела, что в Салли происходит какой-то душевный разлад. Мари и Салли очень любили друг друга, но обе были сдержанны и не часто говорили по душам. Мари невольно подумала о том, что господин де Морфэ имеет, пожалуй, некоторое отношение к нервозному состоянию ее подруги.

Мари знала, что, когда Моррис был на севере, о миссис Гауг и Фриско шли какие-то толки. Они доходили и до Мари, но она не могла поверить, чтобы Салли изменила Моррису. Однако очень может быть, что ухаживания Фриско произвели некоторое впечатление на Салли. Сама Мари никогда не придавала значения любезностям, которые нашептывал ей Фриско, и его многозначительным взглядам. Но ведь и он волочился за ней больше в шутку, в то время как в его отношении к Салли всегда проскальзывало нечто совсем иное, непохожее на его обычные заигрывания с женщинами, и Мари это чувствовала. Она разгадала, думалось ей, почему так теплел у Фриско взгляд, когда он говорил о миссис Гауг или слышал ее имя.

И Салли, размышляла Мари, хотя и привязана к Моррису и помнит свой долг, не осталась все же равнодушной к господину де Морфэ. Она, как та женщина из старой легенды: день и ночь ей слышится голос демона-обольстителя, желание уйти к нему обуревает ее, но она печет хлеб, варит пиво и рожает детей своему мужу.

Мари хотелось, чтобы ее дорогая Салли не была столь простодушна. Ведь она так наивна и кротка, несмотря на свой удивительный здравый смысл, и стойкость, и мужество. Ее душевная чистота и неопытность делают ее беззащитной перед Фриско, как голубку, попавшую в силок хладнокровного охотника. Мари хотелось излечить Салли от всяких нежных чувств к господину де Морфэ, и она старалась, как могла: высмеивала его бесчисленные романы, его нелепое бахвальство и невесть откуда взявшееся величие.

Участие и заботы Мари облегчили Салли последние тягостные дни перед рождением ребенка. Появилась, как всегда, и Калгурла и взяла на себя хлопоты по дому. Миссис Моллой, само собой разумеется, присутствовала при родах. Мари стряпала для постояльцев и шумно радовалась, глядя на малыша, лежавшего у материнской груди.

К этому, младшему из своих сыновей Моррис проявлял куда больше интереса, чем к своим старшим детям; сам выбрал ему имя — Лоуренс — и пожелал, чтобы сокращенно его звали Ларри, потому что так звали старшего брата Морриса. Салли же говорила, что она так привыкла рожать детей, что для нее это уже не событие. Она только радовалась тому, что все тяготы и мучения позади и скоро она встанет с постели и опять будет бегать по дому.

Дик все еще хворал, и Салли беспокоилась о нем больше, чем о новорожденном. Она сама кормила Ларри, и он, по словам миссис Моллой, был парень хоть куда, здоровяк, но Том был еще лучше, когда родился. Том вообще был любимцем миссис Моллой, и она никогда не упускала случая напомнить об этом Салли — быть может потому, что Салли слишком уж была поглощена Диком, и Терезе Моллой казалось, что Тому не уделяют достаточно внимания.

Моррис по-прежнему ворчал и брюзжал по адресу постояльцев. Салли совсем извелась, стирая и стряпая на такую ораву, говорил он, и вообще эта игра не стоит свеч. На это Салли отвечала, что, конечно, было бы чудесно, если бы в доме не было посторонних, но придется все же потерпеть до тех пор, пока похоронное бюро начнет приносить твердый доход. Пока еще Моррис не в состоянии был оплачивать все домашние расходы, а, кроме того, Салли помнила, что она в долгу перед Динни.

Сначала Моррис каждую неделю приносил Салли два-три фунта стерлингов. Но потом стал все чаще и чаще нарушать это обыкновение. Иной раз забывал, иной раз ссылался на то, что у него на этой неделе были очень большие расходы, опять заказчик не заплатил за похороны, а у него самого куча неоплаченных счетов!

Однако Салли узнала, что Моррис далеко не все вечера работает у себя в мастерской, как она думала, и частенько играет в покер в «Звезде Запада». Кроме того, его, по-видимому, крепко ударило по карману последнее падение акций на бирже.

Моррис сказал, что урок пошел ему на пользу: больше он уже не будет покупать акции очертя голову. Но ведь как было не попасться на удочку? Акции рудников так пошли в гору — казалось, можно зашибить кучу денег. Кто мог подумать, что слухи об истощении окисленных руд распространяются с такой дьявольской быстротой и произведут такой переполох на бирже?

Салли очень хорошо понимала, как велик соблазн попытать счастья на бирже или на аукционе, когда весь город спекулирует на акциях. Но она должна думать о детях, она не может в расчете на удачу отказываться от единственного верного способа прокормить их — риск слишком велик. Нет, нет, нельзя полагаться на Морриса, говорила себе Салли, нужно держать постояльцев, пока его положение не станет более прочным.

Былая энергия и хорошее расположение духа снова вернулись к ней, и она живо прибрала детей к рукам и навела в доме порядок.

— Ты просто колдунья, дорогая! — восклицала Мари. — Понять не могу, как это ты ухитряешься справляться со всем на свете.

— А я и сама не понимаю, — отвечала Салли. Порой ребята, точно сговорившись, принимались галдеть все зараз и именно в ту минуту, когда у Салли и без того была уйма хлопот. Или же внезапно налетал ураган, срывал с веревок белье и швырял его в пыль, на землю. Иной раз не успевала Салли кончить уборку, как все в доме уже было засыпано густым слоем красной пыли. Впрочем, Салли говорила, что легко справляется с хозяйством, когда ей помогает Калгурла. Калгурла стирала и гладила, скребла полы и мыла посуду. Салли со страхом ждала первых дождей — она уже знала наперед, что как только пойдут дожди, Калгурла исчезнет и ей придется справляться со всеми делами одной.