Он не объяснил, в чем разница. Ведь говорить о возможных опасных последствиях собрания значит вспоминать Роже. Поэтому отец Поль даже не желает думать об этом…
— Хорошо, Отец. Мне хотелось бы вам сказать…
— Я иду к Дикки, Франсуа.
Франсуа не в силах сдержать усмешку. Такова еще одна его слабость, на сей раз дозволенная.
— К Дикки, который более духовен, чем ты, Франсуа. Хотя я не любитель заниматься подсчетами…
«Дикки! Прекрасно, я промолчу. И пойду „заниматься подготовкой“. Это — женское дело, это — наказание. После трех лет усилий. Дикки, видите ли, более духовен, тем я! Это ничтожество, этот наркоман! Нет, вроде не наркоман или просто он быстро вылечился. И что нужно сделать, чтобы эта проверка провалилась? Что же сделать?»
— Я пошел заниматься подготовкой, — сказал Франсуа, обретя хладнокровие.
— Не может быть, чтобы собак отравил кто-то из нашего клуба!
— Нет, но им очень бы хотелось, чтобы это сделал кто-нибудь из нашего клуба фанатов!
— Кому, им?
— Тем «детям», что против нас.
— Почему они против?
— Мы им не ровня, слишком вульгарны! Представь, ужас какой, песенки, эстрада? Они выше этого!
— Только потому, что многие из них ни разу не видели Дикки. Когда они его увидят…
— Религиозные фанатики ничего не видят.
— Не преувеличивай!
— Среди них есть такие, что с нами очень любезны…
— Они хотели бы прибрать Дикки к рукам, но им это не удастся!
— А если мы их освистаем? Их хор!
— Если они будут петь с Дикки, нельзя. Даже если Дикки будет петь с дьяволом…
— Скажешь тоже, дьяволом!
— Они верят не в дьявола а только в Дух…
— Но Дух осенил Дикки, я уверена…
— Ладно, ладно… Вы хотите сказать, что Дикки осенен призванием, вдохновением…
— Разницы никакой нет!
Раньше фанаты никогда не спорили о Дикки в таком духе. Поэтому отсутствия Дирка не заметил никто, кроме Фредди, который знал обо всем. Впрочем, маловероятно, чтобы Дирк снова появился здесь с тем распухшим лицом, какое было у него, когда он посреди ночи пришел забрать вещи, прежде чем направиться к псарне.
— Вы мне отвратительны! Мерзки! — беспрестанно повторяла Эльза.
Теперь она начисто поссорилась с Марсьалем и Жаном-Пьером, которые, по ее мнению, позволяли дурачить себя подобно обыкновенным ханжам. Мадам Розье, продолжая делать бутерброды, совсем спятила: она хотела побеседовать с отцом Полем, выяснить, не является ли Дикки перевоплощением ее сына. Аделина уединилась под сосной, моля небеса просветить ее. Казалось, что с минуты на минуту она услышит голоса свыше! Анна-Мари склонялась к скептицизму не без оттенка цинизма. В конце концов, Дикки будет всего-навсего петь. А будет он петь с бандой «детей» или с хористками — разница невелика. Это дело Дикки, что он там думает о явлениях Духа и медитации. Близняшки соглашались с ней с большой пылкостью: они будут повторять то, что скажет он, Дикки. В зависимости от мнения Дикки они станут защитницами природы или поклонницами медитации, подобно тому, как они красились а-ля Жанэ Блейк или покупали платья-туники а-ля Софи Лорен. Ему, Дикки, все ведомо. Им нравился Дикки и все, что могло ему понравиться. Полина задумчиво жевала бутерброд с маслом, который ей сунула мадам Розье.
— Ты не согласна со мной? — несколько вызывающим тоном спросила ее Анна-Мари; причиной тому были бутерброды: Полина могла поглощать их сколько угодно, оставаясь при этом худенькой, как нитка.
— Не знаю. Думаю.
— В последние дни ты слишком много думаешь!
— Не думай, что мне от этого весело! — искренне отпарировала Полина.
Дикки, спокойный, невозмутимый, был в нарядном костюме.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Хорошо. Почему бы и нет? Я знаю, что спою, знаю, что скажу… Я в отличной форме…
В замке Дикки находился три недели, даже месяца не прошло. Он ничуть не надломлен, нисколько не волнуется. И все-таки он остался тем же скромным парнем, который перед выходом на сцену принимал наркотики и боялся взглянуть на себя в зеркало. «Я его недооценил», — подумал отец Поль. То, что он недооценил, представляло собой взрывчатую смесь сил, которые властвуют над юным, гордым и невежественным существом. Огромное обожание и огромное презрение; огромная власть над людьми при полной безответственности; бешеные деньги, красота и все эти оккультные силы, которые вызвало его появление даже здесь. Ненависть, слабость, любовь, экзальтация, соперничество… Но почему все-таки Дикки? Без сомнения, было слабостью искать ответ на этот вопрос сейчас, когда сам Дикки уже перестал его задавать. Он отдался на волю случая, перестал стыдиться этого или ставить себе в заслугу: Дикки очень быстро освоился со своей славой. Может, слишком быстро? И отец Поль вдруг понял: сила этого молодого человека, который заставлял грезить старых дам и лицеисток, механиков, детей, больных, заключена в том, что у него абсолютно отсутствует какая-либо задняя мысль. В нем нет ничего двусмысленного. Одна стерильная чистота. Он поет «Аннелизе», будучи непоколебимо убежден, что несет красоту всем, кто ее жаждет. Дикки, несомненно, ранят отдельные ухмылки, отдельные презрительные выпады; ранят, но не убивают. И сегодня, потому что отец Поль вооружил его несколькими примитивными духовными понятиями, указал источники, внушил уверенность, он бросается, подобно Галааду и Сиду, подобно самой молодости, в битву, которая, по его мнению, приведет к победе. Отец Поль часто встречал людей, лишенных того, что в упадочной цивилизации именуется здравым смыслом. Таковы были рядовые активисты его группы, ячейка исполненных энтузиазма и преданности людей, благодаря кому отцу Полю удалось открыть первые магазины «Флора» и создать первые одноименные группы. Таковы были продавцы-добровольцы, не знающие усталости ткачи, распространители брошюр и значков, стойкие, но исповедующие ненасилие участники демонстраций. Он встречал много подобных людей и умело их использовал. Но ни одна из этих простодушных и пылких натур не обладала непреклонностью Дикки.
— Я дам им понять, что пройти со мной полпути — мало. Что им придется изменить всю свою жизнь, всю шкалу ценностей.
У Дикки была хорошая память. Память человека, которому зачастую давали всего десять минут на то, чтобы выучить текст песни, спеть ее без репетиций, чтобы сделать какое-нибудь заявление, дать экспромтом интервью.
— Кстати, клуб фанатов не должен оставаться просто клубом поклонников. Он тоже должен стать группой. Группой друзей, которые хотят жить иной жизнью. Знаешь, ведь это мне пришла идея песни «Мечтал о мире я таком»! Но я никогда не верил, что смогу ее осуществить. А теперь верю.
Дикки не казался по-особенному восторженным. Говорил он тихо. Однако в его голосе сквозила какая-то сила. Каждое произнесенное Дикки слово пускало ростки, каждое семя приносило свои плоды. В начале его бесед с Дикки отца Поля удивляло отсутствие у того критичности, бунтарства, иронии; может, это должно было бы его насторожить?! Избитые слова, почерпнутые из Евангелия или «Ридерс Дайджест», уличная или базарная духовность, истины, которыми торговали испокон веков, детские обманы вечных магов, — все у Дикки срабатывало, Дикки играл как бы роль проявителя. Выявлялись пороки, которые за месяцы тонких уловок он не сумел обнаружить. Одни души, которые, как полагал отец Поль, он закалил, ломались. Другие, без сомнения, пробуждались. Но какой же гигантский труд потребуется, чтобы снова, нитка за ниткой, соткать расползшуюся ткань! Отец Поль спрашивал себя, неужели он действительно ошибся в расчетах.
Около шести вечера Алекс снова увидел в вестибюле отеля пестрое сборище фанатов, которые добились или надеялись добиться разрешения попасть в замок и присутствовать на вечере. Те, кто уезжал, толком не знали, что же состоится. Пресс-конференция? Гала-концерт? Алексу пришлось убедиться, что кое-кто из них абсолютно не знал о пребывании Дикки в группе. По причине секретности они полагали, будто Дикки лечится от наркомании или же завел интрижку с какой-нибудь незнакомкой, интрижку эту умело разрекламируют в начале нового сезона, к выходу пластинки.
— У него действительно депрессия? — спросил кто-то.
Другие не верили в гибель Дейва. Жанина сообщала страшные подробности, но ей не доверяли. Самые неосведомленные проявляли чудовищно ненасытное любопытство.
— Насколько он похудел?
— Кто, Дейв или Колетта, является ему в снах?
Все называли Колеттой ту незнакомку, которую никогда в глаза не видели и не знали о ней ничего, кроме сфабрикованных «Флэш-78» и «Фотостар» побасенок. Она вошла в легенду. Она порадовалась бы, эта высокая блондинка с манерами манекенщицы и зарплатой работницы на фабрике по обработке сардин в Лорьене… «Бедняжка!» — думал Алекс. Он тоже примирился с ней. Наконец-то существование Колетты было признано всеми.
