Савонарола горланил на площадях Флоренции, точно Ленин на Финляндском вокзале, подстрекал толпу; всегда найдутся те, коим не хватило ваучеров. Они, пожалуй, сами виноваты в нерасторопности – но склонны пенять начальству за разграбленные приюты. За доминиканцем ходили толпы, а тем временем финансовые дела Медичи окончательно пришли в негодность, а сам Лоренцо умер от нефрита, который тогда не лечили.
То, что произошло во Флоренции следом за смертью Лоренцо, невероятно: горожане учредили Республику Иисуса Христа, провозгласив правителем – настоятеля монастыря Св. Марка, отца Джироламо Савонаролу. Монах продолжал говорил с народом, его некоторое время слушали восторженно, как и прежде. По городу горели костры – жгли «суету», то есть предметы роскоши и картины. Есть предание, что Сандро Боттичелли пришел к костру на площади Синьории и бросил в огонь некоторые из своих картин – художник раскаялся. Вероятно, Александр Блок, рассказывая Маяковскому о своей сгоревшей библиотеке, не испытал и сотой доли тех эмоций, что пережил Боттичелли, бросая свои картины в огонь собственноручно. В целом обстановка была похожа на семнадцатый год – люмпены вламывались в дома, срывали с пальцев богачей перстни, раскалывали античные бюсты. Демократии всего мира всегда утверждают себя в пламени – жгли костры в Берлине и Мюнхене, жгли костры в Петербурге и в якобинском Париже, жгли костры и во Флоренции.
Скоро начался голод – и как ему было не начаться? Дела запустил еще Медичи, поэтические состязания устраивал и пенсионные фонды закладывал, а попу экономику было не поправить. Савонарола надеялся, что братство и солидарность обеспечат равное распределение тех крох, что имелись. Проповедь должна была научить делиться немногим. В монаха стали кидать камни. Фаина Каплан еще не стреляла, но Папа римский Савонаролу от церкви отлучил.
Народ устал. Караул устает не только охранять Учредительное собрание, караул устает вообще всегда, если его регулярно не кормить. Позвали обратно Пьетро Медичи, сына Лоренцо, пора было покаяться в разрушениях, учиненных фанатиками и вандалами. Сын банкира призвал сверстников, прогрессивную молодежь, – надо спасать демократию! Чикагская, то бишь Венецианская, школа экономики – во Флоренции по некоторым причинам не прижилась. С темпераментом современных нам правозащитников (сами подставьте недостающие имена) новые купцы кинулись латать прорехи республики, растаскивая то последнее, что было еще не раскрадено предшественниками. Смешно говорить, что в бедах и нищете Флоренции повинен фанатик Савонарола, как смешно сказать, что фанатик Ленин довел Россию до нищеты. Воровали все и всегда, на то она и демократия, чтобы воровать: семейства Пацци и Пицци, банкирский дом Медичи, толпы нищих, кондотьеры и депутаты – каждый сделал, что мог. И новые демократы стали воровать также. Еще что-то завалялось по сусекам, можно было поскрести. И скребли усердно. И воровство гуляло по республике, пока Пьетро в отчаянии от того, что никакого плана развития страны нет (да и откуда бы ему взяться?) не позвал французов.
И вот тогда в город вошли войска Карла VII. Особо не резали, скорее припугнули: немного постреляли, порубили, провели несколько показательных казней. Сожгли Джироламо Савонаролу на главной площади. Навели порядок, построили население. И демократы Медичи продолжали править своим покорным народом, возродили банки, устраивали референдумы, проводили нужных людей в Советы – но Возрождение закончилось.
С тех пор не было ни одного мыслителя, который не мечтал бы Возрождение возродить, вернуть это чудо на грешную землю. И заламывали руки: ну отчего бы не прямо сейчас? Что мешает? Небоскребы мы строим, в космос летаем, зубы рвем безболезненно – с чего бы нам еще и Возрождение не учинить? Стипендии, что ли, платить гуманистам? Так будем, долго ли! Отстегни, Вася!
Возрождение, конечно, возможно, но до чего же трудно достижимо! Совершенно особое, исключительно хрупкое состояние души ведет к подобному взлету творчества – надобно верить в ряд вещей труднодостижимых, куда более нереальных, нежели полеты в космос. Причем надобно верить искренне, а то Возрождения не получится. Надо верить, что у твоего патрона деньги берутся сами собой из тумбочки; что знания даны не для того, чтобы унижать народ, но чтобы его просвещать; что искусство радует немногих, но нужно всем; что голодные, коих мы не видим, счастливы и сыты; что наши друзья-буржуи – порядочные люди и никого не убили. Надо верить, что журналистика – не метод оболванивая населения, но способ донести истину, что равные права обеспечивают и равные возможности, что красота – красива, а правда – правдива. Такое количество неудобных вещей требуется принять на веру, чтобы художник взмахнул кистью, – что поневоле задумаешься: а нужно ли что-то возрождать? В конце концов, и так неплохо живем. Демократия!
Человек из семейства Борджиа (семью представлять не надо, люди знаменитые) стал Папой Римским под именем Александра VI и немедленно направил письмо во Флоренцию – фанатичному доминиканцу, настоятелю монастыря Св. Марка, фра Джироламо Савонароле.
Савонарола к тому времени фактически стал правителем Флоренции – добился власти исключительно проповедями.
Начал с проповедей в Ферраре, затем Пико делла Мирандола обратил внимание на истового попа, привез его в качестве забавной диковинки к Лоренцо, затем попа сделали настоятелем монастыря, а уж там он развернулся, стал каждый день обличать неправду власти. На проповеди к нему ходила вся знать, богатым было любопытно постоять на баррикадах, послушать, как правдоискатель борется с роскошью паразитов. Возвращались с проповедей к себе в палаццо, наливали бокал тосканского, любовались картинами Боттичелли. Удовольствия должны быть разнообразны – и это острое удовольствие входило в общее меню тогдашней Флоренции.
Белых ленточек на рукава и дверцы машин не вязали, но исключительно по причине того, что белые ленты носили гиббелины, сторонники императора, а цвет флорентийских гвельфов (папистов) был красным. Но в целом пестрая толпа напоминала, скажем, Болотную площадь. Что ни день обменивались впечатлениями:
– А вы ходили на Савонаролу?
– Мы были и придем еще!
И, надо сказать, ходили на проповеди регулярно, и толпа росла. Говорил монах страстно и по делу. Воруют ведь? И еще как воруют.
Савонарола боролся, как сказали бы сейчас, с коррупцией. Он рассказывал, во что обходятся народу флорентийские праздники и бессмысленная роскошь палаццо; он определил конкретно, в чем состоит разница классов, как живут ремесленники и как живут нобили; он рассказал о том, какую роль играет искусство, ставшее декоративным, в развратной жизни двора; он сказал, что искусство перестало быть христианским – стало языческим; он перечислил преступления папской семьи.
За короткое время Савонарола фактически сагитировал город на борьбу – произвел этакий «оккупайсиньория», если иметь в виду главную площадь города. Перелом наступил тогда, когда слушателями стали не только нобили: народ, то есть те, которые к процессу Ренессанса отношения не имели никакого, тоже пришли послушать. Народ-то всегда имеется, даже если он никому особенно и не нужен. И хотя в дебатах Платоновской академии Фичино (это флорентийская академия так называлась) этот самый народ принять участия не мог, но про несправедливость народ понял довольно быстро. Народ и без того подозревал, что высокий Ренессанс создается дорогой ценой – а когда узнал, какой именно ценой и что там, за стенами палаццо, происходит, народ очень расстроился.
Досадно для власти было то, что многие интеллектуалы, как бы это помягче сказать, – пошли с революцией. Примкнули к анчоусам и заговорили в один голос с быдлом. Боттичелли, например, расчувствовался и сжег некоторые картины. Жители Флоренции стали устраивать на площадях города «костры суеты»: швыряли в огонь все, что представлялось им образчиком общественного паразитизма. Представляете, это как если сегодня бы палили инсталляции, или меню ресторанов молекулярной кухни, или, скажем, дорогие автомобили. Вот и Боттичелли бросил в огонь картины. «Весну» он, кстати, не сжег – а другие вещи сжег, и я склонен доверять его выбору. До того в огне уже погибла одна из его работ – по заказу Медичи он написал казнь семьи Пацци, изобразил, как заговорщики висят с высунутыми языками – рисунок сохранился. Мне всегда казалось, что костром суеты он уравновесил спасительный для своей посмертной репутации пожар.
Затем события развивались стремительно: умер папа Иннокентий, умер Лоренцо – и монах-обличитель стал на короткое время буквальным правителем Флоренции, он успел провозгласить город республикой Христа. Это была безумная затея. В отличие, скажем, от большевистской России, эта республика не располагала ни войсками, ни природными ресурсами, а окружена была врагами, в относительном превосходстве более сильными, нежели английский мурманский десант или корниловские батальоны. Это было столь же самоубийственно, как и Парижская коммуна, – только там версальцы позвали пруссаков Бисмарка, а тут папа воспользовался услугами императора, с коим до того враждовал.
