Очень часто мы видим как раз обратные примеры: бурная личность, производящая обликом своим сокрушительный декоративный эффект, в действительности не создает абсолютно ничего – а Евгений Андреевич был человеком воспитанным и вел себя сдержанно, но вот картины его были крайне бурными.
Посмертно у него была одна выставка – в Третьяковке, в 2000 году. Посмотрели, изумились даже, многим понравилось, но забыли тут же – «правда момента» была в преодолении кризиса 1998-го, в новых кредитах, в приходе Путина, в соответствии мировым брендам и трендам – страсти такие, ахнешь! Выставки актуальных художников катились по галереям мира, это такой непрекращающийся марафон амбиций – успеть туда, а потом сюда: Венеция, Базель, Лондон, скорее кто не успел, тот опоздал! При чем тут Додонов! Так и лежали его вещи под кроватью. Правда, недавно его картины приобретены Волжской картинной галереей, появился такой новый музей; горжусь тем, что этому способствовал. В экспозиции будет сразу около двадцати вещей Додонова.
Однако и это ничего не значит. Приобрели чудом, могли не заметить – все-таки в прославленные группы он не входил, в нужное время с нужными людьми не встречался.
Принято говорить: его время придет. Это чепуха, не стоит в это верить. Это не должно никогда являться утешением. Время может прийти, а может и не прийти – понятое как момент, как актуальность, как статья газетного щелкопера, как «пятнадцать минут славы» – такое время может не наступить никогда. Но такое время и не имеет значения. Время художника, единожды наступив, пребывает всегда – искусство никуда не торопится, оно просто есть, оно пребывает, даже забытое, даже неизвестное, оно изменяет мир – в этом его сила.
Эта сила непобедима.
Современного искусства нет. Нет искусства, которое бы описывало современность и то, что с нами происходит. Есть декораторы, они украшают интерьеры богатых домов; есть хулиганы, они верят, что самовыражение – это обнажение того дрянного, что обычно в обществе прячут. И это все. Хотя термин «совриск» так же популярен, как слово «газпром» – толку нет ни от того, ни от другого.
Современного искусства нет. То есть его на рынке много, но это не наша с вами реальность. Вот реализм объявили явлением отсталым. Нет более ругательного выражения, чем «набросок с натуры» – и тот провинциал, который этим балуется, недостоин звания художника. Между тем набросок с натуры и натуральная школа – единственный способ узнать о том, что происходит. Сегодняшний день кричит: нарисуйте меня! расскажите про меня! объясните меня! найдите слова и образы! А художники в ответ делают бессмысленные инсталляции. Те, кого именуют художниками, не желают смотреть. Они не умеют видеть. Их не научили, что быть современным художником – это значит видеть жизнь и ее проблемы. Они обязаны быть языком мира – а они, лентяи и бездари, занимаются рыночным искусством, петушков на палочке продают буржуям. Некогда Маяковский написал: «Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». И сегодня именно так и происходит: улица корчится, просит помощи, хочет крикнуть – и не может: ей вложили в гортань чужой язык, чужие слова. Улица сама не понимает, что она кричит. Искусство, которое клянется тем, что оно говорит на языке наиновейшей реальности – давно стало декоративным.
Поговорите с таксистом: вы от него больше узнаете о современном мире, чем в музее современного искусства. Поговорите с деревенской бабкой – то, что скажет она, актуальнее «актуального искусства». Поговорите с таджикским разнорабочим – он острее чувствует жизнь, чем столичный авангардист. Разнорабочий, бабка и таксист – они живут подлинной жизнью, больной, горькой. Они – настоящие. А современный художник – фигурант рынка, девушка на подиуме, – он про жизнь не знает ничего. Но ведь было же наоборот! Ведь задумано было иначе! Это художник должен рассказать главное про жизнь бабке и таксисту! Художник должен глаголом жечь сердца людей! Но это в прошлом. Сегодняшнее искусство жизнь знать не желает; оно вообще про другое – и называется оно «современным» не потому, что оно про современность, а потому, что оно сделано для «современных» людей. А «люди современные» – это люди особые! Это класс победителей. Есть люди продвинутые – а есть отсталые, есть люди прошлого, и вот современное искусство – не для них. Хочешь просветиться, быть с веком наравне – изволь понять Ворхола и Бойса. Что же это такое? – вопрошает несчастный пермяк, глядя на свободолюбивые загогулины. Ему втолковывают: терпи и учись, дурень! Ты – никто, а современность – все. Просто это современность высшего толка – недоступная твоему пониманию. Ты живешь, ну как бы начерно, не вполне осмысленно, можно сказать – живешь зря. Влачишь пустые дни. Это не современно. А ты попробуй понять, что такое современное существование. Вот, миллиардер осваивает новые месторождения, катается на яхте, слушает протестные концерты, собирает коллекции загогулин. Это современно. Вот, концептуалист Кабаков сказал: «В будущее возьмут не всех» – понимаешь? В будущее возьмут только тех, кто живет современной жизнью, а отсталых – на свалку. Есть жизнь современная, и есть жизнь несовременная. Как убогому дикарю стать современным? Бедолага страдает, пыжится. Но ведь – и эта мысль постепенно доходит даже до дикаря – та жизнь, которая происходит со мной сегодня, это ведь и есть современность. А то, что происходит не с нами, – это не современность, это происходит в каком-то ином, не нашем времени. Это противоречие пытались осознать люди в Перми, они рассуждали так: у нас каждый день происходит жизнь, тяжелая и несправедливая – расскажите про эту нашу современную жизнь – а то, что вы называете «современным искусством», – это не про нас, это не наша современность! Посмотрите, как нам худо, как мерзнет наш край. То, что вы показываете, – это пирожные вместо хлеба, это передовица в «Правде» нового типа, это вранье и мусор. Потому хулиганы-пермяки испражнялись в архитектурной поделке, выставленной на мерзлой площади, – хоть на что-то эта дрянь должна пригодиться.
Так называемое «актуальное» искусство устарело давно, это совсем неактуально – это в брежневские времена было протестным – да и то не шибко, – а сегодня это салон.
Демократией назвали общество, в котором у народа нет никаких прав, а современным искусством – деятельность, которая современность знать не желает. А современность, вот она: беспризорники и нищие старики – общественное неравенство – вновь возникшие классы – новая номенклатура – скурвившаяся интеллигенция – войны на востоке – национализм – яхты миллиардеров – проституция – наркомания – сокращение населения. У людей отняли их страну и разрушили их города – взамен им дали много дорогих кафе и курорты в Турции: вот это и есть современность. Иной нет. А теперь скажите: каким должно быть современное искусство?
То, что в просторечии именуется «постимпрессионизм» (конкретнее: прочная связка Сезанн – Ван Гог – Гоген) – было не чем иным, как ревизией мещанства и, говоря конкретнее, ревизией Просвещения.
То, что импрессионисты усердно мельчили и растолкли до состояния пудры, требовалось привести обратно в статус Собора, а это было непросто сделать. Сходную задачу в XVII веке выполнил Рембрандт, опровергнув мещанство малых голландцев. Говоря коротко, Рембрандт развернул домашний уют и частные права на красивое – в противоположную сторону; сытого обладателя голландского натюрморта повернул лицом к общечеловеческой драме – рассказал, что, помимо селедки и бутылки, есть горе бедняка и величие единения, что мир крепится состраданием – а совсем не самостоятельностью. Это только кажется очевидным, такой вывод сделать непросто: если ты своими руками выстроил домик и поймал рыбку – понять про равенство в любви и горе тяжеловато.
Так вот, Сезанн, Ван Гог и Гоген делали то же самое, что и Рембрандт, в Новой истории – с ценностями Просвещения, и сравнительно недавно.
Каждый выполнил свою задачу (это как Первый и Второй Белорусский и Украинский, если кто понимает): Сезанн вернул мир к общему строительству, сказал, что нет частного, а есть только общее: строится все кирпич к кирпичу, достоинство к достоинству – не побеждая, но братаясь. Гоген понял и внятно произнес, что христианская цивилизация и христианство существуют уже отдельно друг от друга, и можно вполне быть христианином вне христианской цивилизации. Ван Гог показал, что можно отдать все, вообще все, – и таким образом все приобрести, это уникальный урок в век капитализма.
Все, сделанное этими тремя, – прямая противоположность импрессионизму, мещанству и, главное, эстетике Просвещения.
То есть чтобы сказать конкретнее – это противоположно эстетике Гегеля, которая учит последовательности в приобретении и употреблении красоты. Помните, были такие плакаты в советское время: румяный паренек стоит в обнимку с сервантом и говорит: накопил и купил!
