Господин Ганель, не обращая внимания на священный шепот, начал обривать батюшке голову. Едва бритва коснулась лба, отец Никодим скорбно застонал: «не-е-т». Карлик отставил в сторону руку с бритвой. Строго посмотрел батюшке в глаза. И тот простонал так же скорбно: «да-а-а…».
И бритва принялась счищать волосы с головы отца Никодима.
Священник закрыл глаза. Ветер стал холоднее. Горизонт мрачнел с каждой секундой. Сверкнула молния. На мгновение она объединила небо с океаном. Отец Никодим открыл глаза. Обриваемый батюшка вспомнил письмо-донос Иосифа: «…христианский монах, кощунственно преображенный в кришнаита – это отрицание наших ценностей!»
– Вот так я из триллера попал в мистерию, – сообщил он бреющему карлику.
Облысевший и безбородый, отец Никодим подошел к зеркалу. Не узнал себя. Из прежнего облика – только глаза. «Кто я? – спрашивал он мысленно, глядя в зеркало на незнакомое лицо. – Кто я теперь?»
– Отец Никодим, вас теперь зовут Махапрагьянанда, – ответил господин Ганель.
– Зачем вы надо мной издеваетесь? Это месть?
– Нет… Ну, может быть, совсем-совсем чуть-чуть… Но вас и правда теперь никто не узнает… Ни одна живая душа. Если бы не я вас брил, я бы никогда не поверил, что это вы. Настоящее преображение.
– Не говорите таких слов, – простонал отец Никодим.
– Да-да… Сотворение нового человека. Устраивал же мой учитель «изгнание Ганеля из Ганеля». Мне было больно, но я преобразился. Теперь начинается «изгнание отца Никодима из отца»…
– Вы переходите границу, – прервал его батюшка. – Вы пользуетесь моей беспомощностью…
Испуганный, безволосый человек в зеркале не отпускал взгляд священника. Отец Никодим воскликнул горестно:
– Верните мою бороду!
– Вот вы и начали шутить. Браво.
– Верните мою бороду! – отец Никодим с яростью посмотрел на карлика и закричал: – Верните все назад! Я хочу в свой храм! Зачем, зачем, зачем я все это сделал?
Отец Никодим отвернулся от зеркала и прошептал: «Не могу я видеть эту харю».
– Не харю, а харе. Но начало положено. Доверьтесь воображению. Так говорил мой учитель.
И снова голову священника кольцом охватила адская боль. Зажмурившись от муки, он увидел, как косые полосы дождя хлещут по воде. Не было конца, не было края тучам, сливающимся в одну темную, клубящуюся массу. И не было конца воде, которая вспенивалась от падающих – все быстрее, все крупнее – капель.
Отец Никодим почувствовал, как ему обожгло правую щеку. Через секунду – левую. Он открыл глаза и увидел господина Ганеля. Карлик приводил священника в чувство пощечинами.
Вокруг – тишина. Квартира господина Ганеля. Чай в фарфоровых чашках на столе. Остывший. Недопитый.
Он лежал на полу. Рядом с его лицом возвышалась толстая ножка массивного стола. Священнику понравилось, что здесь не слышно тиканья часов.
– Наконец-то! – воскликнул господин Ганель. – Давно у вас случаются такие обмороки? Такие глубокие? Вы почти не дышали…
– Зеркало… Принесите зеркало… умоляю… – прошептал отец Никодим.
Господин Ганель, недоумевая, принес из ванной маленькое зеркальце – свое любимое, с синим ободком. В зеркале отец Никодим увидел – о счастье! – бороду. А выше – о радость радостей! – шевелюру.
– Все, как прежде! Если бы вы знали, – не поднимаясь с пола, шептал священник, – если бы вы знали, какое наказание пришло ко мне во сне!
– Наказание во сне – это лучшее из наказаний, – с улыбкой ответил господин Ганель. – Вам опасно оставаться у меня. Надо уходить.
Отец Никодим опечалился.
– А я было понадеялся, что мне и наш побег приснился… – вдруг он тихонько засмеялся, стараясь не шевелиться, чтобы не сделать боль в голове адской. – Еще мне снился дождь над огромной, бесконечной водой… Как в первые дни творения. Когда Дух Божий носился над водою…
– Действительно? – удивился господин Ганель. – Помню, много месяцев назад, я увидел в мыслях Преображенского что-то подобное… Только там над водой носились овации. Сразу же после дождя.
– Такой сон… Такой… Явнее яви! Не могу о нем забыть. Уверен, если зажмурю глаза, увижу снова.
– Я лично уверен, что сны гораздо реальнее, чем нам кажется, – с некоторой даже важностью открыл свои мысли карлик и торжественно произнес: – Мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь.
– Что это?
– Шекспир.
– Неужели и он был женщиной? – вдруг спросил отец Никодим.
– Как понять – «и он»? – насторожился господин Ганель.
– Эти события последнего времени… По всей земле… Все говорят о воцарении женщин… Вот и спектакль ваш был об этом… И говорят, Шекспир тоже женщина… Все говорят, что грядет их царствие… А мы-то рассчитываем на Царствие Божье…
Господин Ганель лихо скомандовал:
– Вам нужен – срочно! – душ. А потом – срочно! – бежать.
Отец Никодим с благодарностью посмотрел на господина Ганеля. Но когда представил, что его ждет за порогом этой тихой квартиры, снова затосковал.
Наташа и Александр в молчании стояли у входа в метро.
– Странное чувство. Пусто-пусто, – сказала Наташа.
– В каком смысле? – нахмурился Саша. – А! Я думаю, все чувства, которые касаются Сергея, оживут потом. Сейчас эти чувства в обмороке.
За этим диалогом, как казалось Саше, скрывался другой. Наташа спрашивала: «Ты простил меня?» – «А ты разве не видишь?» – «Вижу».
– И куда же мы пойдем? – поинтересовалась Наташа.
– Мы не пойдем, мы поплывем.
– Поплывем?
– Открыта же навигация.
– Ты что! Весна еще не настолько весенняя. По Москве-реке ничего не плавает.
– Так значит, и мы тоже не поплывем?
Она засмеялась.
Их внутренний, только им слышный диалог, продолжался: «Саша, получается, отец Никодим был прав, когда говорил о зерне, которое умерло и дало плод? Если бы не Сергей, разве бы мы стояли сейчас здесь? Вместе? Значит, у того, что мы вместе, такая грустная, такая страшная причина? Это странно? Или не странно?» – «Наташа, давай запретим вопросительные знаки. Пусть у нас будет больше точек. Утверждений. Согласий. Это нам сейчас нужнее всего».
– Саш, у тебя на губе какая-то темная точка.
Он стал вытирать рот тыльной стороной ладони.
– Нет, не получилось, – и она указательным пальцем вытерла его губы.
– Спасибо.
– От тебя пахнет вишней, – сказала она. – Вареньем вишневым…
– От меня не может пахнуть вишней. Если так, навигация уже открыта, – улыбнулся он.
– Насчет навигации не знаю, но метро работает, – сказала она. – На нем-то мы точно сможем поехать.
На Ярославском вокзале отец Никодим купил билет в Кострому. Там жил его единственный друг, с которым они больше тридцати лет назад вместе поступали в семинарию. И вместе учились. Сейчас это был многодетный батюшка, очень остроумный и очень бедный. Он осуждал отца Никодима за то, что тот был неравнодушен к чинам и званиям, – «карьерный голод». Осуждал за пребывание подле Ипполита Карловича – «слабость к сильным мира сего». Но редкие, примерно раз в год встречи, которые случались у отца Никодима с его другом, свидетельствовали: осуждение не мешает любви.
Священник быстро шел к своему поезду. Ряса запачкалась весенней грязью. А на ботинки и вовсе было больно смотреть. Изгвазданы. Посрамлены. Люди смотрели на священника – кто с почтением и даже с чувством вины, кто с насмешкой и даже с презрением. Отца Никодима не смущала столь широкая палитра взглядов. Он к ней давно привык.
Мысли о дожде над океаном не оставляли его: «Сейчас мне кажется, что всю мою жизнь я тайно бунтовал. Против чего? Не мог смириться с тем, как многого Бог мне не дал почувствовать, не дал увидеть. Отсюда моя любовь, замешанная на зависти, к людям, которых Бог просто так, ни за что наградил талантом». Когда отец Никодим подумал о бунте, то вспомнил Иова. Иов вопрошал Бога о смысле страдания. И Бог явился ему, чтобы задать свои вопросы.
Отец Никодим, глядя, как мрачный грузчик толкает перед собой тележку, наполненную тюками и чемоданами, остановился. Он вспоминал, как ответил Бог Иову: «Где был ты, когда я землю утверждал? Дошел ли ты до родника пучин и ходил ли ты по дну морей? Скажи, есть ли у дождя отец и кто рождает капли росы?» Грузчик остановился, чтобы перевести дыхание. Посмотрел на священника. На секунду его взгляд загорелся мрачным, как он сам, любопытством. Но мгновенно погас, и руки с грязными ногтями снова надавили на тележку. Тягостно заскрипев, она двинулась вперед.
Отец Никодим прошептал: «Окликнешь ли тучу гласом твоим, чтобы обилие вод покрыло тебя? Прикажешь ли молниям, чтобы они пошли? Скажут ли они тебе – вот мы?»
Грузчик остановился и стал с таким же мрачным видом сбрасывать с тележки вещи, сопровождая каждый жест солидным и злобным сопением. Отец Никодим почувствовал, что смотрит на него с умилением, и поспешно отвел взгляд. Священник думал: «Но главными были не вопросы, которыми Бог давал понять, как немощен разум бунтующего против него Иова. Главное, что Бог явился ему».
