– А выше не было никого! – смеясь и наливая по третьей, подсказал Басс.
– Выше не было никого, – как-то безрадостно согласился бывший член Политбюро.
– Вы были боги! – Академик протянул тебе стаканчик и подмигнул.
– Скажешь тоже, Израиль, – обиделся Фрол Кузьмич и отстранился, морщась, ощутив запах алкоголя. – Выпивай и не мешай рассказывать. Но вышла все-таки замуж, хотя ей было уже около сорока… Но хороший человек, химик, смирный… Живут, а… – рассказчик покосился на спящую у своего плеча девочку и произнес шепотом: – Не беременеет. Проверили его, проверили ее – все как будто в порядке, а нет как нет. Пошла по врачам, и один, вместо того чтобы лечить, в церковь ее направил… И начались наши хождения по мукам… Он-то ничего, а она такая сделалась набожная, что просто ужас… А представляете, что было бы, если бы узнали, что дочь Земляничкина из церкви не вылезает, попам руки целует, представляете, что мне стоило эту информацию скрыть? Ну, ходит, молится, а все равно не беременеет. Я говорю: «Ну всё! Хватит, – говорю, – дурака валять, поедем в Германию, там все делают так, что любая родит». Плачет… «Погоди, папа, есть еще один монастырь, там есть дорожка – если по ней пройдешь…» Представляете, в каком состоянии она уже была? Дорожка…
– «Ну, хорошо, – говорю, – поезжай, раз так, но оттуда сразу в Германию, обещаешь?» – «Обещаю». Уехала, приехала… И поехали в Германию сразу, в ФРГ, визит пришлось организовать по линии рабочего движения. Приезжаем и… – Земляничкин неожиданно оборвал свой рассказ и замолчал, смущенно глядя себе под ноги.
– «Взыграло во чреве»! – иронично, но важно подсказал Басс.
Земляничкин смущенно пожал плечами и кивнул.
– Немцы даже были удивлены.
– Чудо? – еще более насмешливо подсказал академик.
– То-то и оно, – растерянно согласился бывший член Политбюро. – Ну ладно, родилась девочка. А как ее назвать – для этого она мужа в тот монастырь отправила к тому самому монаху. Тот и сказал: «Катерина, в честь святой Екатерины, конечно». Ну, Катерина так Катерина, а времена уже лихие наступили, девяностый год, канун великого предательства. Ну, что-то некогда им было ее записать, я говорю: «А давайте я метрику на нее получу»? Они и рады… Никогда их такими вещами не баловал, а тут… Ну и записал, – старик хрипло засмеялся, – не Катей, а Кларой… В честь нашей… – Земляничкин ласково посмотрел на гроб. В его маленьких мелких глазках появились вдруг мутные стариковские слезки.
– Мало! – громко прошептал он сиплым срывающимся голосом.
– Что? – не расслышал Басс.
– Мало, – повторил Земляничкин, беря себя в руки. – Девяносто девять лет прожила, а все равно мало.
– Мало, – соглашаясь, мотнул седой шевелюрой академик.
Фрол Кузьмич улыбнулся вдруг и, подавшись к тебе, сообщил:
– А наш Израиль недавно опять женился! В какой раз?
На лице Басса изобразилось мужское самодовольство.
– В какой не скажу, но точно не в последний. – И, обращаясь уже к тебе с тем же выражением лица, стал рассказывать: – Занимательная арифметика: ей восемнадцать, мне восемьдесят один. На первый взгляд разница значительная, но только на первый… «Мне никто не нужен, кроме тебя». Вот тут на бедре у нее вытутаировано мое имя.
– Как? Академик Басс или просто Изя? – съязвил Земляничкин и подмигнул тебе.
– «Израиль», – не принял шутку академик. – Требует венчания. Даже в храме договорилась, Большое Вознесение на Никитской, знаете?
Вопрос был обращен к тебе, но ты не смог на него ответить…
– В которой Пушкин со своей красавицей Натальей венчался, – подсказал Басс, и, преодолевая себя, ты кивнул.
– Я говорю: «Со мной это исключено».
– Бороду заставила сбрить, – вновь сообщил тебе Земляничкин и конфузливо засмеялся.
– Да, пришлось, – пожал плечами Басс и как будто увеличился в размерах. – Колется, говорит…
– А так он был вылитый Карл Маркс!
– Или Санта-Клаус.
Ты улыбнулся. Они были трогательны и симпатичны, эти в недавнем прошлом сильные мира сего, а сегодня просто старички со своими стариковскими слабостями и милыми причудами.
Было тепло, уютно и совсем не страшно, хотя колени упирались в острый край гроба, в котором лежала покойница.
Басс и Земляничкин говорили о покойной, недоумевая, куда делось все, что ей принадлежало: квартира на Кутузовском и дача в Переделкине, имущество.
– Ничего нет, ничего нет, одни бусы остались! – возмущался Басс.
Успокоившись, он предложил тебе выпить еще, но ты отказался. Академик выпил сам и, повернувшись к тебе, спросил, заглядывая в глаза:
– Так что же она вам тогда сказала?
Ты сразу понял, о чем речь, и, кашлянув, повторил, слово в слово, сказанное старухой в день, когда начала рушиться твоя жизнь.
– «Кто, если не он?»
– Как-как? – заинтересовался Земляничкин.
– Она все время повторяла: «Кто, если не он?» – сказал ты.
Земляничкин не понял и посмотрел на озадаченного своего друга.
– Гм, – мотнул головой Бассс и попросил уточнить: – «Кто, если не он?» или «Если не он, то кто?»
Ты задумался, вспоминая, но точно вспомнить не смог и спросил:
– А разве тут есть разница?
– В первом случае это, так сказать, вольное прочтение, а во втором – точная цитата: «Если не Он, то кто?» – Басс замолчал, вопросительно глядя на крышку гроба, за которым скрывалось лицо человека, однажды задавшего этот вопрос, словно ожидая, что Клара Ивановна Шаумян подтвердит сейчас сказанное тобой или опровергнет.
– И именно этот вопрос привел вас сегодня к ней? – спросил академик.
Ты подумал и ответил:
– Ну, в общем, да…
Теперь Басс смотрел на тебя точно таким же взглядом, как только что смотрел на гроб, и ты смутился.
– Да никто, никто, никто! – воскликнул вдруг он. – Это же элементарно – никто! Иов, Книга Иова… Знаете, что сказал о ней Честертон? Это точная цитата, у меня, как вы, надеюсь, заметили, хорошая память. Так вот: «Значение Иова не выразишь полно, если скажешь, что это самая занимательная из древних книг. Лучше сказать, что это – самая занимательная из книг нынешних». Из книг нынешних! А почему? Да потому, что Иов был первым атеистом, который заявил об этом талантливо и страстно. Настолько талантливо и настолько страстно, что составители Библии не смогли оставить в стороне этот даже для них древний текст. Помните, как Иов начинается? Нет, конечно?
«Был человек в земле Уц». Вообще-то, правильно – Уз, но я сейчас не об этом…
Человек, просто человек!
Не еврей – как и армян, нас тоже еще на свете не было.
И он первым усомнился в существовании Бога.
«Кто, если не Он?»
Какой страшный вопрос!
Вопрос, ставящий на колени! Даже нашу несгибаемую Клару, кажется, поставил… Ай-ай-ай! – Глядя на гроб, Басс укоризненно покачал головой и продолжил:
– А ответ-то простой, простейший, элементарнейший: «Никто!»
Вы, конечно, не читали книгу Рижского, которая так и называется «Книга Иова»? Не читали? Ну, конечно… Она в девяносто первом вышла, мертвое время, ее даже не все специалисты тогда прочли… Моисей Иосифович, сибиряк, мой друг…
«Был человек в Земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла». Непорочен – да, справедлив – конечно, и, несомненно, удалялся от зла. Но не богобоязнен – это позднейшая вставка, Рижский это блестяще доказал. Иов – атеист, предтеча атеизма! Почитайте, почитайте обязательно! Подарить ее вам я не могу, у меня ее здесь нет, но зато есть другая. И вот ее-то… – решительным жестом Басс вытащил из портфеля здоровенную, толстенную, тяжеленную книгу, раскрыл, выхватил из кармана ручку, быстро и размашисто что-то написал на форзаце, после чего захлопнул обложку и протянул тебе.
Ты принял ее, с трудом удержав в руках.
Книга была больше и тяжелей золотого тома «Войны и мира».
Ты посмотрел на обложку и прочитал: «Большой атеистический словарь под редакцией академика И. И. Басса».
– Я посвятил ему тридцать лет своей жизни, – проговорил Басс с тем же горделивым выражением, с каким рассказывал о своей молодой жене.
– Он был напечатан в августе девяносто первого, – многозначительно и иронично сообщил Земляничкин.
– Так ты же тормозил его выход. Каждую статью утверждал. – Басс изобразил на лице обиду.
– И получилось – никому не нужен…
– Ну, почему никому?.. – Глянув на тебя, Басс проговорил напутственно: – Я верю, что эта книга развеет все ваши сомнения.
Басс и Земляничкин заговорили о чем-то своем, а ты смотрел на них с застенчивой завистью. «Вот люди, – думал ты, – не верили, не верят и никогда не будут верить. И потому в своей прямоте и последовательности определенны и тверды… А ты – все время сомневаешься, мнешься, ни к какому берегу не прибьешься, болтаешься, как…»
За время, проведенное у гроба незнакомого человека вместе с незнакомыми людьми, не то чтобы забыл, кто ты, но ни разу не вспомнил о своем бедственном положении, о том, что находишься в бегах, что тебя ищут, ловят и что будет, когда найдут, поймают… Да что там! Кроме момента, когда пришлось выступать, ты не вспомнил даже об Антонине Алексеевне Перегудовой, которую никогда не забудешь. Переполнявшая тебя утром сила не то чтобы исчезла – под воздействием увиденного и услышанного она переплавилась в какое-то новое вещество, точнее – чувство…
