Сейчас он мучительно соображал, как обо все рассказать, не насторожив цензора. И вдруг почувствовал, что за ним наблюдают.
Вермахт. Не поднимая головы от листка, Пауль видел их сапоги под столиком. Кованые сапоги в засохшей грязи. Сразу видно — армейцы. Ни один эсэсовец из дивизии «Лейбштандарт» не пойдет в увольнение, предварительно не надраив обувь.
Пауль подавил желание взглянуть на соседей. Пока что у них нет возможности хорошенько его рассмотреть. Когда они вошли в бистро, он сидел, склонившись над письмом.
Чтобы добраться до выхода, надо миновать их столик, и вот тогда-то они вдосталь им налюбуются. Значит, два варианта. Первый: сидеть, уткнувшись в письмо, и ждать, когда подозрения развеются и компания свалит. Второй: встать и нагло пройти мимо.
Под столиком три пары сапог. Расклад невыигрышный.
Шепчутся.
Зашаркали сапогами.
Если отдать инициативу, соображал Пауль, соглядатаи получат огромное преимущество. Надо первым сделать ход. Времени почти не осталось. Одна пара сапог вместе со стулом отъехала от стола. Кто-то решил действовать. Сейчас подойдет и привяжется. Через секунды ситуация выйдет из-под контроля. Окажешься один против троих.
Пауль резко сложил письмо, бросил мелочь на стол и поднялся. Шагая к выходу, скосил глаза на опасных соседей.
Хватило одного взгляда.
Прошлое вернулось.
Эмиль Брас. Тот, кто в раздевалке науськивал футбольную команду. В день последней игры.
«Жи-ды! Жи-ды!» Ударами шлагбольной биты по стене раздевалки он задавал ритм скандированию.
Через неделю после прихода Гитлера к власти завистник Эмиль Брас решил поквитаться с близнецами. Тогда Пауль помахал членом и выставил зачинщика дураком. Нынче фокус не пройдет. В тридцатых они мельком встречались на улицах Фридрихсхайна, когда все уже знали, что Штенгели — евреи, пусть и не обрезанные.
Эмиль тоже его узнал — никаких сомнений. Конечно, оба сильно изменились, безусые юнцы превратились в заматеревших солдат. Но глаза не обманывали.
Игра окончена.
Конечно, Брас опешил. Как не опешить? Вдруг в оккупированной Франции видит Пауля Штенгеля — еврея, одетого в немецкую форму с двойными молниями в петлицах. Тут кто хочешь опешит.
Несмотря на численное превосходство противника, Пауль рассчитал, что еще пару секунд будет владеть инициативой. Брас растерян. Он — нет. Это солидное преимущество, если действовать решительно. Он не опрометчив, но смекалки ему не занимать.
— Привет, Эмиль! — широко ухмыльнулся Пауль. — В чем дело? Никогда не видел эсэсовца-еврея?
И тотчас вышел из бистро.
Он понимал, что должен убить Браса и его спутников. Причем немедля, пока те никому не разболтали о встрече и не вздумали донести в военную полицию.
К счастью, пыльный проселок был почти пуст. Бистро стояло на отшибе, потому-то Пауль его и выбрал. Военных не видно, лишь вдалеке старый крестьянин гнал маленькое козье стадо.
Пауль сунулся в ранец.
Как нижний чин, он был вооружен винтовкой, которая сейчас осталась в лагере. Францию поставили на колени, маршал Петэн[77] призвал к сотрудничеству с Гитлером, и немецкие военнослужащие в увольнение отправлялись безоружными. Но, как многие однополчане, в недавних боях Пауль разжился трофеем. Английским офицерским револьвером «энфилд». Смазанный и заряженный револьвер Пауль носил с собой. На всякий случай, вроде нынешнего.
Выхватив «энфилд», Пауль отбежал от бистро и оглянулся именно в ту секунду, когда компания кучно вывалилась из дверей.
Если б, не дай бог, барабан заело, песня Пауля была бы спета, но английские конструкторы его не подвели. Он мгновенно открыл огонь. Перед каждым выстрелом требовалось взводить курок, но Пауль уже приладился к этой особенности своего трофея и левой ладонью откидывал курок не хуже заправского ковбоя из американского вестерна. Револьвер трижды гавкнул — и три тела с пулей в груди поочередно рухнули наземь. Следующие три выстрела в головы агонизирующих солдат опустошили барабан, сохранив тайну Пауля.
Краем кителя обтерев рукоятку, он бросил револьвер на трупы, оседлал мотоцикл и был таков.
Народный парк
Берлин, 1956 г.
Из здания аэровокзала они направились к автостоянке, где Дагмар подвела его к слегка проржавевшей неухоженной машине. Мощная и добротная «IFA F-9» — значит, хозяйка ее (чем бы ни зарабатывала на жизнь) пользуется привилегиями, каких не имеет подавляющее большинство граждан ГДР.
На секунду Дагмар приложила палец к губам, дав понять, что автомобиль нашпигован «жучками». Агенты МИ-6 предупреждали, что в Восточном Берлине разговоры наверняка прослушиваются.
По правде, Отто обрадовался возможности помолчать и подумать. Все это невероятно.
И чудесно.
Дагмар жива, значит, письмо от нее было подлинным. Она молила о свободе, в чем семье ее отказали в тридцать третьем, а потом долгие годы отказывали ей самой.
Неужели ему выпал шанс стать ее Моисеем?
По дороге Дагмар говорила о каких-то пустяках.
За окном Берлин, родной город. И все же неузнаваемый. Союзнические бомбежки превратили дома в груды развалин, в Восточном секторе так и не разобранные. Жилые новостройки — безликие бетонные коробки. Впрочем, подумал Отто, немногим уродливее тех, что нынче разбросаны по всему Лондону.
Ехали быстро. На улицах велосипедистов больше, чем машин. Вскоре впереди замаячило нечто очень знакомое.
— Ты же помнишь этот парк, — сказала Дагмар. Конечно, он помнил и недавно во сне вместе с братом гонялся за Дагмар меж сказочных персонажей, желая урвать поцелуй. — Видишь, он уцелел.
— Да, я слышал и порадовался, — ответил Отто.
Дагмар нашла место для парковки.
— Пойдем прогуляемся, — предложила она. — Сегодня обещаю не убегать.
Вошли в парк.
— Теперь можно говорить? — через пару шагов спросил Отто.
— Да, теперь можно.
С чего начать? Что сказать? Столько вопросов. На целую жизнь.
Но есть один насущный.
— Зачем я здесь? — спросил он.
Похоже, этого вопроса она не ожидала. И несколько растерялась.
— Я хотела увидеть тебя, Оттси.
Оттси. Как он любил, когда она так его называла. Оттси. Будто ему вновь пятнадцать.
— Хотела увидеть, — горячо повторил он и, глядя в сторону, тише добавил: — Мечтаешь слинять?
Дагмар как будто изумилась:
— Слинять? Господи! Думаешь, я поэтому написала?
Настала его очередь удивиться.
— Конечно. Ты повторила мамину фразу. Все ждут Моисея.
— Чтобы ты приехал. Чтобы понял, что письмо от меня.
— Но ты же ищешь выход из Египта, да? — тихо спросил Отто.
На губах ее играла улыбка. Правда, печальная.
— Беспрестанно, Оттси. Беспрестанно.
В голове сумбур. Так много всего, о чем надо спросить. О маме и брате… о ней. Что было за годы его отсутствия? Но сперва надо разобраться с настоящим.
— Мне сказали, ты служишь в Штази. — Отто тщательно подбирал слова. — Это правда?
Улыбка ее потихоньку угасла.
— Я все думала, знаешь ли ты, — помолчав, сказала Дагмар. — Да уж, англичан нельзя недооценивать.
— Так это правда?
— Да, Оттси. Правда.
— Господи. Штази. Ни в жизнь не поверил бы.
— Вот как? Так мы и не виделись целую жизнь. Если не больше.
Сели на скамейку. Отто предложил сигарету.
— С Ванзее вместе не курили, — сказала Дагмар и положила руку ему на колено. — Помнишь?
Помнит ли он? Еще бы. Тот день на озере — самое яркое воспоминание. Снится многие годы. И Дагмар выбирает его.
Прошлое манило, однако настоящее не отпускало.
— Как же так? — спросил он.
— Люди меняются. Я вот тоже не могла представить, что ты окажешься чиновником министерства иностранных дел ее величества.
Отто понимающе кивнул.
— В конце войны я стал военным переводчиком. Допрашивал пленных немцев, выполнял кое-какие поручения службы безопасности. После демобилизации предложили место переводчика в министерстве. Я согласился. Иной работы не светило.
Он щелкнул зажигалкой «Зиппо», Дагмар прикурила и глубоко затянулась.
— «Лаки Страйк». Любимые твоего отца. С начала тридцатых не видела этих сигарет. Знаешь, я часто вспоминаю Вольфганга.
— Я тоже.
— Он был такой потешный. Фигура. Даже сейчас меня смешит, хотя скоро уж двадцать лет, как его нет. — Дагмар помолчала и грустно добавила: — Я таких больше не встречала.
Молча курили. Отто все пытался осознать сногсшибательное событие. После стольких лет она рядом. Они вместе курят, как бывало в розовой спальне дома, сожженного нацистами.
— И что теперь? — услышал он свой вопрос.
— В смысле?
— Я здесь, чтобы тебя вытащить? Если так, я сделаю что угодно. Ты знаешь. Они тоже помогут. Англичане. Готовы тебя переправить.
