Сюсанна выпрямляется, поворачивается спиной к разбитому льду, роется в карманах. Трясущимися руками зажигает сигарету. Сует руки в карманы. Чувствует, что мерзнет, но не сопротивляется. Пусть. Вместо того чтобы ежиться, она наслаждается тем, как остывает, делается прохладной, холодной, вдруг думает — она могла бы так жить, могла бы провести остаток жизни на палубе «Одина» в одной тонкой блузке, правда, такая жизнь продлится не очень долго. Чуть улыбнувшись, Сюсанна глубоко затягивается и снова оборачивается, снова глядит на грохочущую ледяную мельницу «Одина». Мельницу, которая могла бы убить человека. Уничтожить его за очень короткое время. Изорвать сухожилия и мышцы, раздробить череп и скелет…
Глупости. Думать надо. А не только чувствовать.
Так значит, Роббан на борту «Одина». Теперь он — довольно немолодой доцент-химик, что в его возрасте следует рассматривать скорее как провал. Но себя он явно считает по-прежнему крутым. Носит длинный конский хвост, хотя это ему не идет, волосы у него жидкие и седые. Лицо все в морщинах, и он не в силах скрыть зависти к мужчинам красивее, моложе и успешнее, чем он сам. И регулярно продолжает преследовать женщин, которые едва успели родиться, когда он сам уже был в двух шагах от своей геростратовой славы.
Это Роббан. Роберт. Озлобленный маленький подросток, навсегда застывший в теле старика. Человек, загнавший Бьёрна в лес. Человек, однажды определивший всю жизнь Сюсанны своей пантомимой в Народном парке Несшё. Человек, убивший радость в жизни Инес и превративший жизнь Элси в покаяние и искупление. И вот он здесь. В пределах досягаемости Сюсанны. А она — в пределах его досягаемости.
Она замирает, не успев затянуться как следует. Смотрит прямо перед собой. Кашляет. Осознает и понимает то, что следовало осознать и понять намного раньше. Это же он! Конечно же. Это Роббан раз за разом пробирался в ее каюту. Роббан испортил ее одежду, обоссал стены ее каюты и написал «Пизда» на зеркале. Роббан выложил очертания мертвой женщины у Сюсанны на койке и, склонившись, тщательно затягивал ремень вокруг невидимой шеи.
Он ненавидит ее. Знает, кто она такая, и ненавидит. А ненавидит за то, что у нее когда-то был брат.
Она глубоко затягивается и вдруг ощущает табачный вкус. Противный. Мерзкий. Отвратительный. Выкидывает окурок за борт, смотрит, как он попадает между двух льдин и оказывается уничтожен. Она сует руку в карман, вытаскивает пачку сигарет и швыряет следом. Курить Сюсанна больше не намерена.
А что она намерена делать — это ей теперь совершенно ясно.
Нужно, чтобы прошло несколько дней. И несколько ночей. Время — это единственное, что у нее есть. Плюс, конечно, пара-тройка старых, порядком затасканных приемов обольщения.
Сперва она ощущает себя слегка глупо, применяя эти приемы к Йону, но успокаивает себя тем, что они проходят на «ура», что он устремился к ней в объятия с такой скоростью, что едва не сбил ее с ног. Она чуть угрызается во время его первых поцелуев, стыдится собственной расчетливости, но уже не может остановиться, и у него на койке всякий стыд ее уже покидает. Сердце бьется быстрее, горло перехватывает, и она забывает, зачем она здесь, только скользит губами и пальцами по его нежной шее, его теплой спине, его волосатому животу, тесно прижимается к нему и стремится проникнуть к нему под кожу… А потом улыбается, когда он засыпает с ней рядом, и молча лежит улыбаясь и видит в рассветном сумраке его смятые вещи, сваленные в кучу на полу каюты. Какое счастье, что он не хочет жениться. И какое счастье, что при этом он хочет быть с ней тут, лежать, тесно прижавшись, ночь за ночью.
Когда наступает утро, они спускаются в кают-компанию вместе, так что все видят и понимают, что они теперь пара. За завтраком они садятся друг напротив друга. Сидят друг напротив друга и за обедом, и за ужином. Все чаще оказываются в обществе Андерса с Ульрикой, утвердивших за собой статус старшей пары номер два. Иногда ловят покровительственно-жалостливые улыбки более молодых женщин-исследователей, но с подобным унижением Сюсанна готова смириться. Зато Ульрика отнюдь не столь терпима, и после пары ее резких замечаний с этими жалостями покончено.
По вечерам Йон и Сюсанна сидят в баре и пьют вино. Или усаживаются перед телевизором — смотрят какой-нибудь фильм. А в завершение дня выходят на прогулку по палубе, идут под руку по боковой палубе до самой кормы, стоят там минуту-другую, глядя на ледяной гребень, образующийся позади судна — Йон глубоко вздыхает, думая, какие трудности предстоят «рыбке», — потом идут дальше, по другой боковой палубе, поднимаются по трапу на бак и стоят там, каждый на своей смотровой ступени у борта. Смотрят по сторонам. Видят маленькие коричневые островки и белые ледяные просторы, подставляют лицо вечернему ветру или мороси, а потом, снова обнявшись, возвращаются внутрь. Иногда Сюсанна кладет голову Йону на грудь, когда они проходят мимо лаборатории. Чтобы Роберт увидел и понял, что они идут в каюту Йона ради очередной ночи любви.
Ее собственная каюта пустует. Сюсанна иногда заходит туда — принять душ, переодеться, немного пишет на компьютере. А уходя, всегда оборачивается в дверях и осматривается, тщательно фиксируя в памяти все — как выглядит койка, как стоит компьютер, как лежит книжка, которую она якобы читает. Возвращаясь, она остановится и сравнит. Трогал ли кто-нибудь постель? Двигал компьютер? Переворачивал книгу? Нет, ничего не тронуто. Он еще не приходил.
Роберт, она знает, провожает ее взглядом. Он уже успел подумать, осознать сходство между своей пантомимой, устроенной на днях, и той, устроенной гораздо раньше, и спохватиться, вдруг Сюсанна поняла, кто он. Когда она сидит по утрам на совещании за капитанским столом, то словно притягивает к себе взгляд Роберта. Но притворяется, что не замечает этого. Когда их пути пересекаются на площади Одина, Сюсанна чуть улыбается нейтральной улыбкой и кивает, словно он чужой, первый встречный, не позволяет ему догадаться, что прислушивается к его шагам и знает, что вот сейчас он остановится. Оглянется и посмотрит на нее. А когда они встречаются в коридоре, в том коридоре, куда выходят каюты их обоих, то она лишь проскальзывает мимо, сказав что-нибудь неопределенное о погоде, не позволяя ему заподозрить, что знает: сейчас он остановится и уставится ей вслед. Иногда он пытается ей улыбнуться, но у него не очень получается. Вернее, совсем не получается.
Все как надо. Время пошло.
На четвертую ночь она говорит Йону, что хочет поспать одна, и старается не улыбаться при виде его лица — он вздохнул прямо-таки с облегчением.
— Нам нужно выспаться как следует, — говорит она, обнимая его одной рукой. Они стоят на палубе. — И тебе, и мне.
— Да уж, — говорит он и устало проводит рукой по лбу. — Да уж, это точно.
— Только давай сперва сходим в бар? — предлагает Сюсанна. — Выпьем по бокалу вина?
— Давай, конечно, — говорит Йон. — Пошли.
Сюсанна знает, что Роберт сидит в баре, она видела, как он заходил туда, когда надевала куртку, чтобы выйти на палубу. Он пересек площадь Одина быстрым шагом, стремительно глянув в сторону Сюсанны, но не улыбнувшись и не кивнув, и устремился следом за Бернхардом и Амандой, которые уже вошли в коридор, ведущий в бар. Все еще не сдается. Все еще стремится к недоступной Аманде с белокурыми волосами, хотя она на двадцать пять лет младше, хотя она ослепительная красавица и совершенно очевидно предпочитает Бернхарда.
Роберт стоит у барной стойки, когда входят Йон и Сюсанна, стоит посреди остальных, посреди толчеи, разговоров и смеха. Бернхард с Амандой держатся чуть в стороне, но Роберт не отстает, он пытается протиснуться ближе, он хочет соблазнить Аманду и уничтожить Бернхарда. Сейчас. Немедленно. В этот самый момент. Он дрожит от похоти и ненависти — дрожит откровенной, неприкрытой и видимой всем дрожью.
Сюсанна к стойке не подходит. Она садится к столику, где уже сидят Ульрика и Андерс, и ждет, пока к ней протиснется Йон. Краем глаза она наблюдает за Робертом, видит, что он заметил Йона и тут же озирается, высматривая ее, находит и успокаивается. Она равнодушно скользит по нему взглядом, потом поворачивается к Ульрике и говорит:
— Как дела?
— Прекрасно, — улыбается Ульрика. Андерс сидит рядом, положив руку ей на плечо. И он тоже улыбается, таким довольным она его никогда не видела. Раскованным. Счастливым.
— А сами как?
Сюсанна тянется за бокалом, который ей протягивает Йон.
— Тоже. Все прекрасно.
Они сидят молча и вполне довольны этим молчанием. Оно ласковое и доброжелательное. Взрослое. Никто из остальных троих не знает об ожидании Сюсанны, она ни словом никому не обмолвилась о своем плане. Правда, она рассказала Йону о том, что в ее каюту заходили, но довольно раскованным тоном, не ради того, чтобы обмануть или ввести в заблуждение, а просто потому, что теперь вообще чувствовала себя раскованно. Андерс и Ульрика тоже уже расслабились и вроде бы уже забыли, как всполошились по поводу того происшествия. Никто из них уже много дней не спрашивал ее о странном посетителе. У Сюсанны ведь теперь Йон, так с какой стати им беспокоиться?
