Очередь дошла до Джо Одома, Джо впервые попал в список кандидатов после своей третьей женитьбы – на Мэри Адамс, дочери председателя правления банка. Эта свадьба вытолкнула Джо на самый верх социальной лестницы Саванны. Ко времени развода Одом, благодаря своим собственным усилиям, стал такой популярной личностью в городе, что Уильямс продолжал приглашать его и после развода, несмотря на затруднительное финансовое положение Джо. Однако, то, что происходило с ним в последнее время, можно было назвать полным крахом.
В июле хозяин помещения, в котором располагалась «Милая Джорджия», запер и опечатал здание, обвинив Джо в неуплате денег за аренду и потребовав по суду возмещения долга. Джо написал заявление о банкротстве. Мэнди стоически переживала потерю пяти тысяч долларов до тех пор, пока не услышала, как Джо говорит о какой-то женщине, что это его новая «четвертая жена-в-ожидании». Вынести это стало выше ее сил, и Мэнди, выкрикивая проклятий в адрес Джо, покинула Гамильтон-Тернер-хауз. Месть ее была поистине страшной, в чем Одом убедился, просматривая в ноябре утреннюю газету. Заголовок сразу бросался в глаза: АДВОКАТ ДЖО ОДОМ ОБВИНЯЕТСЯ В ПОДЛОГЕ.
В статье говорилось о том, что Джо подделал подписи Мэнди Николс, совладелицы «ныне не функционирующего джаз-бара «Милая Джорджия», на семи чеках, представленных к оплате. Сумма выплат составила 1193,42 доллара. Подлог – преступление, которое карается тюремным заключением сроком до десяти лет.
Джо сразу понял, что сделала Мэнди. Она просмотрела погашенные чеки счетов «Милой Джорджии», которые должны были идти за ее подписью, поскольку имя Одома звучало как анафема для банкиров, и они отказывались платить по его чекам. Но Мэнди удалось найти семь чеков, которые Джо подписал в ее отсутствие.
Он стоял в холле с газетой в руке, осознавая всю огромность свалившихся на его голову неприятностей. Поняв, что скоро сюда пожалует шериф с ордером на арест, Одом быстренько надел рубашку и штаны, выпрыгнул в окно, сел за руль своего фургона и направился к югу по дороге 1-95. У Джо не было ни малейшего желания провести уик-энд в обществе шерифов, судебных приставов и адвокатов. Во всяком случае, не этот уикэнд. В субботу должен был состояться матч Флорида – Джорджия, и Джо собирался на нем присутствовать. Ничто не могло быть важнее этого матча. Никогда. Даже обвинение в преступлении.
– Шериф может подождать, – заявил Одом, позвонив из Джексонвилла приятелю и описав свои злоключения, – Я приеду в понедельник.
Вернувшись, Джо явился в федеральный суд и пояснил судье, что пресловутые семь чеков не являются поддельными. Скорее, здесь можно вести речь о небрежном ведении дел. Джо обратил внимание судьи на то, что один чек пошел на оплату скатертей, второй – услуг телефонной компании, а третьим расплатились с водопроводчиком – все это законные расходы их с Мэнди предприятия. Одом предъявил депозитные карточки, из которых было ясно, что он вложил в предприятие гораздо большую сумму, чем стоимость злополучных чеков. В заключение он сказал, что если бы хотел совершить настоящий подлог, то не ограничился бы столь смехотворной суммой.
Однако, подлог есть подлог – факт не зависит от количества денег. Кроме того, Джо не смог внятно объяснить кое-каких мелких деталей. В конце концов у Одома не осталось другого выхода, кроме явки с повинной. Судья приговорил его к двум годам условно. Учитывая, что это первая судимость, судья постановил: Джо может в течение года внести присвоенную сумму со снятием судимости, в противном случае он будет отправлен в тюрьму отбывать оставшийся срок.
Джим положил карточку Джо в стопку приглашенных. Да, пусть он придет. Одом станет гвоздем вечера. На него будут коситься, но Джо выдержит все это стоически, а стойкость всегда восхищала Уильямса. Несмотря на все неприятности, Джо оставался жизнерадостным, хлебосольным и добродушным человеком. И в самом деле, первое, что я увидел, явившись на вечер – это улыбающуюся физиономию Джо Одома.
– Ну, кажется, ваша книга будет иметь счастливый конец, – сказал он. – В самом деле, посмотрите сами – Джим Уильямс больше не обвиняется в убийстве, да и меня не станут обвинять в подлоге, как только я верну Мэнди долг в размере одной тысячи, одной сотни, девяноста трех долларов и сорока двух центов. Хотя, между нами, я ей ничегошеньки не должен. Так что мы все на свободе, и у нас снова праздник. Если это не счастье, то что это?
Я не смог сдержать улыбки от такого понимания счастья и тут увидел Минерву в черно-белой униформе официантки. Она несла поднос с бокалами шампанского. Гости разобрали их, и Минерва пошла ко мне.
– Мне нужен «чертов шнурок», – тихо сообщила она. – Что это такое? – спросил я.
– Корешок. Некоторые называют его «чертовым корнем». Я же называю его своим ребеночком, потому что он здорово мне помогает. У меня его с собой нет, но до полуночи придется его раздобыть. Столько неприятностей! Опять с мальчиком беда.
– С Дэнни Хэнсфордом?
– У-гу. Он все еще копает под мистера Джима.
– Но что он может теперь сделать? – удивился я. – Джима Уильямса оправдали. Его больше не будут судить за убийство Дэнни.
– Да, но мальчик может сильно навредить мистеру Джиму и без этого. Он умер с ненавистью к мистеру Джиму в душе, а это пострашнее любого проклятия. С такой ненавистью очень трудно справиться. – Минерва прищурила глаза. – Теперь слушай меня, – она перешла на шепот. – Мне надо раздобыть тот корень, я знаю, где он растет. Это две-три мили отсюда. Мистер Джим не может меня туда отвезти, он же не уйдет с вечеринки, но хочу спросить тебя: ты меня не подвезешь?
Я кивнул в знак согласия, и мы договорились встретиться в одиннадцать часов на площади.
Если разгневанный дух Дэнни Хэнсфорда и витал над головами присутствующих, то они этого явно не замечали. Сонни Зейлер, розовощекий и улыбающийся, принимал поздравления по случаю полного оправдания Джима и соболезнования по поводу кончины Уги IV, которая последовала дома во время просмотра по телевизору баскетбольного матча. Славный пес умер от почечной недостаточности. Бульдог-талисман был захоронен у десятой трибуны Санфордского стадиона рядом с могилами Уги I, Уги II и Уги III. Зейлер выбрал себе следующего пса и в течение двух недель получил новый номерной знак для своего прицепа: «Уга V».
Бланш Уильямс – воплощение стойкости, проявленной ею во время судилища над сыном, присутствовала на вечере в строгом платье с розовым корсажем. Она не скрывала своей радости, говоря, что ей уже восемьдесят три года и что теперь, когда ее сыну ничто не угрожает, Господь может призвать ее к себе, как только на это будет Его воля.
Джим Уильямс, в черной бабочке и запонках от Фаберже, расхаживал среди гостей, поражая всех искрометным весельем, какого у него никто не видел уже много лет. Он удивленно приподнял брови, когда я рассказал ему о своем разговоре с Минервой.
– Думаю, что она перебарщивает, – сделал заключение Джим, – и я уже говорил ей об этом. Боюсь, она слишком серьезно отрабатывает те двадцать пять долларов, которые я даю ей за каждый сеанс ее колдовства с корешками. Но это не имеет никакого значения. Она обошлась мне в такую ничтожную сумму по сравнению со счетами моих адвокатов…
Мы с Минервой встретились, как и договорились, в одиннадцать часов, сели в мою машину и направились на запад, по дороге к аэропорту.
– Он растет на обочине, прямо около перехода, – озабоченно проговорила женщина, – только вот не помню я точно, около какого.
Мы остановились возле перекрестка с Лайнз-Паркуэй. Минерва достала из сумки фонарь и пошла в придорожные кусты, откуда вскоре вернулась с пустыми руками.
У второго перекрестка ей тоже не повезло, однако у третьего она отошла подальше от дороги и возвратилась с пригоршней каких-то корешков и веточек.
– Теперь у нас есть корень, – сообщила она, – но осталось еще одно дело. Теперь надо найти главного человека.
– Доктора Баззарда? – поинтересовался я, начиная подозревать, что влип в долгую и нудную историю: могила доктора Баззарда находилась в Бофорте, в часе езды от Саванны.
– Нет, – ответила Минерва. – Он уже сделал, что надо. Мы навестим настоящего главного человека, который только и может все это остановить.
Она не стала вдаваться в подробности, и мы продолжали ехать на восток, к побережью, среди темноты и болот.
– Мне кажется, что сам Джим Уильямс не так боится Дэнни Хэнсфорда, как ты, – заметил я, нарушив молчание.
Свет фар встречной машины бликами отразился в пурпурных стеклах ее очков.
– Он очень боится, – тихо произнесла женщина, – и правильно делает, потому что я знаю… и он знает… и мальчик знает… что правосудие еще не восторжествовало. – Она устремила вперед неподвижный взор и начала, словно в трансе: – Мистер Джим мне ничего не сказал, да и не надо было. Я все увидела по его лицу. Услышала в его голосе. Я вижу картины. И когда мистер Джим говорит, я все вижу: мальчик напал на него ночью и мистер Джим рассердился и убил его. Он врал мне и врал на суде. Но я помогаю ему, потому что он не хотел убивать. Мне жалко мальчика, но я всегда на стороне живых, что бы они ни сделали.
