– Ну…
Так часто бывает, рассудила Полина, Альбер следует за своей мыслью, а его мысль за ним – нет.
– А может быть, и правда не торговлей… Скорее, создать какое-нибудь предприятие.
Для Полины, которая понимала только то, что видела, понятие «предприятие» было намного менее понятным.
– Что за предприятие?
– Я думал насчет древесины экзотических пород.
Рука Полины повисла в воздухе, вилка с пореем покачивалась в нескольких сантиметрах ото рта.
– А зачем это?
Альбер тотчас пошел на попятную:
– Или, может быть, ванилью, кофе, какао, чем-то в этом роде…
Полина важно кивнула, что она охотно делала, когда не понимала, но «Полина Майяр, ваниль и какао», нет, право, она не понимала, что из этого может выйти. И кому это интересно.
Альбер понял, что выбрал неправильный путь.
– Просто такая идея…
Вот так, слово за слово, запутавшись в собственных рассуждениях, он отошел от своего намерения, отступился. Полина от него ускользала, он ужасно на себя злился, ему хотелось встать, уйти, закопаться.
Боже правый, закопаться.
То и дело все сводится к этому.
То, что происходило начиная с 13 июля, могло бы фигурировать в программах школ подрывников и саперов в качестве превосходного примера взрывоопасной ситуации с поэтапным воспламенением.
Когда утром, около половины седьмого, вышла газета «Пти журналь», сообщение о происшествии было дано в виде осторожной заметки, хотя и на первой полосе. Заголовок выражал только гипотезу, однако весьма далеко идущую:
ФАЛЬШИВЫЕ ПАМЯТНИКИ ПОГИБШИМ.
ЖДЕТ ЛИ НАС НАЦИОНАЛЬНЫЙ СКАНДАЛ?
Всего лишь тридцать строк, но между «Конференция в Спа в очередной раз продлевается», подведением итогов войны: «Европа потеряла 35 миллионов человек» и скудной «Программой празднования 14 июля», в которой вовсю трубили, что оно не будет иметь ничего общего с празднованием предыдущего 14 июля, которое останется непревзойденным, заметка, естественно, привлекала внимание.
О чем сообщала статья? Ни о чем. В этом была ее сила, коллективное воображение получило возможность строить какие угодно домыслы. Ничего не было известно, но можно было сказать: «вероятно», «говорят, что» коммуны заказали памятники в одной и той же компании, в отношении которой «могут возникнуть сомнения», не является ли она «подставной фирмой». Все чрезвычайно осторожно.
Анри д’Олнэ-Прадель прочел заметку одним из первых. Он вышел из такси и в ожидании открытия типографии (еще не было семи часов), купил «Пти журналь», наткнулся на заметку, от ярости чуть не выбросил газету в сточную канаву, но удержался. Он прочитал, перечитал, взвесил каждое слово. У него еще оставалось немного времени, и это его успокоило. Но не слишком много, и это удесятеряло его нетерпение.
Рабочий в блузе отпер дверь типографии. Анри тут же вошел следом, доброе утро, он протянул каталог компании «Патриотическая Память», вы это напечатали, кто ваши клиенты, но человек, к которому он обратился, был служащим.
– А, вот приехал хозяин.
Мужчина лет тридцати с небольшим, с солдатским котелком в руке, типа бывшего бригадира, женившегося на своей хозяйке, держал в руке свернутую трубкой газету «Пти журналь», но, вот удача, он ее еще не открывал. На подобных людей Анри производил впечатление, поскольку все в нем выдавало «господина», из тех клиентов, что не смотрят на цену, требовательных и богатых. Таким образом, когда Анри спросил, не мог бы он побеседовать с ним, отчего же нет, ответил бывший рабочий, и, пока работники типографии – печатники, наборщики – приступали к началу трудового дня, он жестом показал на застекленную дверь кабинета, в котором принимал заказчиков.
Рабочие исподтишка наблюдали, Анри отвернулся, чтобы его не разглядывали, сразу же достал двести франков и положил их на стол.
Рабочие видели только спину клиента, который вел себя спокойно, впрочем вскоре он ушел, встреча длилась недолго, это был плохой знак, он не сделал заказ. Тем не менее хозяин вышел к ним с довольным видом, что было тем более удивительно, что он не любил, когда какое-нибудь дело срывалось. Он не мог прийти в себя от удивления: он получил четыреста франков только за то, что объяснил этому господину, что не знает, как зовут того клиента, мужчину среднего роста, нервного, можно сказать, взволнованного, возбужденного, который авансом оплатил наличными половину стоимости заказа, остальное накануне отгрузки, но куда направили товар – неизвестно, потому что за пачками приехал рассыльный; однорукий парень с тележкой, бойкий малый.
– Он здешний.
Вот и все, что узнал Анри. Владелец типографии лично не был знаком с этим рассыльным с тележкой, но он его и раньше видел; одноруких нынче полно, но однорукий с тележкой – это встречается реже.
– Может быть, он не совсем здешний, – еще сказал печатник, – я имею в виду, может, он не из этого квартала, но, должно быть, живет где-то поблизости.
Семь с четвертью.
В холле запыхавшийся, бледный, близкий к апоплексическому удару Лабурден возник перед Перикуром.
– Господин президент, господин президент, – (даже не поздоровавшись), – знайте же, что я тут абсолютно ни при чем!
Он протянул «Пти журналь» с таким видом, будто газета жгла ему руки.
– Какая катастрофа, господин президент! Но я даю вам слово…
Как будто его слово когда-нибудь и в чем-либо хоть что-нибудь значило.
Он был готов разрыдаться.
Перикур схватил газету и заперся у себя в кабинете. Лабурден остался в холле, не зная, как ему себя вести: следует ли уйти или надо что-то делать? Однако он вспомнил, что президент часто повторял ему: Лабурден, никогда не принимай решения сам, всегда жди, что тебе велят сделать.
Он решил ждать распоряжений, устроился в гостиной, появилась горничная, та, которую он незадолго до этого полапал за грудь, брюнеточка, весьма привлекательная. Она остановилась на расстоянии и спросила, не угодно ли ему чего-нибудь.
– Кофе, – удрученно сказал он.
Лабурдену все обрыдло.
Перикур еще раз перечитал статью: скандал разразится сегодня вечером или завтра. Он положил газету на стол без всякого гнева – слишком поздно. Казалось, что с каждой плохой вестью он становился на сантиметр ниже ростом, его плечи опускались, спина сгибалась, он оседал.
Сев за стол, он посмотрел на газету, лежащую перед ним вверх ногами. Искры, вызванной этой статейкой, будет достаточно, чтобы вспыхнуло пламя, размышлял он.
И кстати, был прав. Как только о заметке своего коллеги по цеху из «Пти журналь» узнали журналисты из «Галла», «Непримиримого», «Времени», «Парижского эха», они засуетились, бросились вызывать такси и звонить знакомым чиновникам. Администрация на все вопросы отвечала молчанием, и это было признаком того, что за этим что-то кроется. Все приготовились к бою, уверенные, что, как только заполыхает пожар, трофей достанется тем, кто окажется в первых рядах.
Накануне, когда он открыл роскошную коробку из «Бон Марше», снял папиросную бумагу и обнаружил ужасающий набор всего, что накупил для него Альбер, Эдуар испустил радостный крик. Он тотчас пришел в восхищение. Там были доходящие до колен короткие бриджи цвета хаки, бежевая рубашка, ремень с бахромой, какие были у ковбоев на иллюстрациях, гетры цвета слоновой кости, светло-коричневая куртка, походные носки и шляпа с широченными полями, должно быть предназначенными для защиты от солнца, которого в тех краях следует опасаться. И повсюду карманы, не знаешь, к чему столько. Маскарадный костюм для сафари. Не хватало только патронташа да ружья метр сорок длиной, чтобы превратить его в Тартарена, почище того, что у Доде. Он тотчас надел костюм и, глядя на себя в зеркало, зарычал от счастья.
В этом невиданном костюме он предстал перед гарсоном «Лютеции», который принес ему в номер заказ: один лимон, шампанское и овощной суп.
Костюм был на нем, когда он сделал себе укол морфина. Ему еще не было известно, что эффект от чередования морфин—героин—морфин может быть и катастрофическим, кто его знает, но пока что он испытывал улучшение самочувствия, расслабление, покой.
Он повернулся к дорожному сундуку от «Globe-Trotter», потом подошел к окну и раскрыл его нараспашку. Он питал особое пристрастие к небу Иль-де-Франс, с которым, по его мнению, мало что могло сравниться. Он всегда любил Париж, покинул его, только чтобы пойти на войну, и никогда не помышлял жить где-то в другом месте. Странно, но даже сегодня. Несомненно, действие наркотиков: нет ничего окончательно реального, ничего окончательно достоверного. Все, что вы видите, не совсем реальность, ваши мысли порхают, ваши замыслы похожи на миражи, вы живете в мечте, в истории, которая не совсем ваша.
