Мы, члены комиссии, во время работы в Николаевске почувствовали невыносимо тяжелую атмосферу, нежелание договариваться, хотя литургически, казалось, все примирились. И отец Гурий от лица противной стороны тогда говорил: «Спешите утешить сердце Священного Патриарха, теперь мир на земле Николаевска!» Жаль, что продержался этот мир очень недолго.
— В связи с этим скандалом в прессе муссируются слухи о содомском грехе, приписанном его участникам. Насколько они достоверны?
— Против Владыки Сергия свидетельствовали только двое, и комиссия не нашла убедительными их показания. Один свидетель был неверующим, а по церковным правилам такие люди не могут свидетельствовать против епископа. Видно было, что этот человек без понятия о чести и совести. Он, кстати, быстро отозвал свое заявление. Другой свидетель давно отчислен из духовного училища за пьянство и неуспеваемость и тоже не показался нам серьезным. Главное, что доказательств никаких не было — ощущение, что люди говорили по заученным дома словам.
— Какова каноническая практика для разрешения такого рода скандалов?
— Когда наша комиссия докладывала Священному Синоду о том, что случилось в Николаевске, мы советовали призвать авторитетного духовника, чтобы епископ прошел исповедь. Но Священный Синод не пошел на это, поскольку обвинения в адрес Владыки Сергия не сочли обоснованными. Обычная практика — это крест, евангелие, духовник и его свидетельство, что он никоим образом не связан с испытуемым.
— Как же тайна исповеди?
— Это чрезвычайный случай. В этом отношении для уяснения истины духовник может, не рассказывая нюансов, произнести «виновен» или «невиновен».
— Правда ли, что вы кулуарно и впрямую говорили о том, что даже если Владыка Сергий виновен, это не помешает ему управлять епархией?
— Нет. Для меня самым главным было — примирить обе стороны.
— Все же, по-вашему, что они могли не поделить между собой?
— Скандал начался одновременно с решением епархиального совета освободить открывающиеся храмы от уплаты части доходов в епархию. Необходимость уплаты этих «освобожденных денег» оказалась переложена на монастыри. Раньше все монастыри были полностью освобождены от выплат — и это решение привело к тому, что вчерашние сторонники епископа начали говорить против него.
Я хотел бы попросить и преосвященного Сергия, и батюшек, которые попали в сети раздора, примириться ради пользы Церкви. Мы должны быть выше наших привязанностей или антипатий, помните слова евангельские: прежде чем судить брата твоего, нужно вначале вынуть бревно из собственного глаза.
Я вспомнила, что ноябрьские разоблачения набирались в газетах самым крупным шрифтом и под них жертвовали лучшие места на первых полосах. Расписываться в ошибках никто не спешил: даже если и расписывались, то очень мелким почерком. Мне попалась на глаза махонькая заметочка в «Вечерке», набранная нонпарелью:
Разврат епископа не подтвердился проверкой
Прокуратура Николаевска отменила постановление Николаевского ОВД о возбуждении уголовного дела в отношении епископа Николаевского и Верхнегорского Сергия (в миру — Игоря Трофимова), сообщил начальник Главного следственного управления ГУВД области Анатолий Туняков. Уголовное дело было возбуждено по статье 133 Уголовного кодекса РФ «Понуждение к действиям сексуального характера». По мнению надзорного органа, такое решение было принято преждевременно, без проверки фактов, изложенных в заявлении потерпевшего.
Соседняя заметка в том же номере царапнула взгляд. Рубрика «Криминал». Семнадцатилетний Александр Гавриленко повесился в николаевском казино «Золотой лев» на ручке туалетной комнаты. Вера не поленилась, позвонила в казино — и перепуганная дирекция быстро переключила ее в прокуратуру. Там с ней тоже говорить не хотели, пока Вера не вспомнила, что один из ее бывших, еще университетских, ухажеров трудится прокурорским помощником. Ухажер очень обрадовался Верочкиному звонку и, кокетничая, выдал информацию — Гавриленко, который проходил свидетелем по «делу» епископа, был наркоманом, в последние месяцы почти не появлялся дома. Мать сказала, что Саша вдруг перестал таскать из дому вещи и несколько раз даже давал ей деньги. Пока не позвонили из казино…
* * *
Владыка Сергий готовился отбыть в старый русский монастырь: многие говорили — «на покаяние». Артем объяснял мне, что это неверно — монах всегда «на покаянии», если уж на то пошло. «Епископ мечтал туда уехать, а я, — говорил Артем, — очень хотел бы уехать с ним вместе, да только он не дозволил».
Прощальную литургию назначили на ближайшее воскресенье.
Во дворе Всесвятского храма собралось столько народу, что я опасливо вступала в толпу — вдруг затопчут? Петрушка важно сидел у меня на руках и озирался вокруг горделиво, как наследный принц.
— Какого человека сожрали! — сказал седенький старик, занявший место у самого входа в храм, а чуть дальше, в толпе, белела голова его точного двойника, эхом недавних дней призывавшего владыку к покаянию. Впрочем, того быстро угомонили.
Артем рассказал мне, что вчера к владыке пришли с покаянием семь батюшек-бунтарей, рыдали, просили прощения.
— А он, конечно, прогнал их? — замерев сердцем, спросила я.
— А он, конечно, всех простил, — ответил Артем.
Вера стояла довольно далеко от нас, я не сразу узнала преображенное платком лицо. Литургия пролетела как быстрый утренний сон, и вот все пошли ко кресту, пошла и Вера, влекомая властной толпой. На одну секунду она вздрогнула, когда внимательный взгляд серых глаз упал на нее, и согрел, и, кажется, простил.
Она знала — никогда больше не будет в ее жизни такого момента, налитого горечью, и теплом, и стыдом, и странной любовью: ни к кому, ни к чему — любовью без дополнительных объяснений. Без условий.
Настало время для прощального слова, включились спавшие доселе бетакамы, и лицо владыки Сергия проявлялось в будущей памяти всех стоявших перед ним.
* * *
Дорогие отцы, братья и сестры!
Ныне обращаюсь к вам, возлюбленные мои, с последним словом наставления и прощания. Его Святейшеством Святейшим Патриархом и Священным Синодом удовлетворено мое прошение об определении меня на покой, которое я подал, руководствуясь словами священномученика Климента Римского: «Итак, кто из вас благороден, кто добродушен, кто исполнен любви, тот пусть скажет: если из-за меня мятеж, раздор и разделение, я отхожу, иду куда вам угодно, исполнив все, что велит народ, только бы стадо Христово было в мире с поставленными пресвитерами. Кто поступит таким образом, тот приобретет себе великую славу у Господа, и всякое место примет его, ибо Господня земля и исполнения ее. Так поступали и будут поступать все провождающие похвальную Божественную жизнь».
Я смиренно прошу у моей паствы прощения за то смущение и за те искушения, в которые через недавние события ввел ее ведением или неведением своим.
Я прошу вас, дорогие мои отцы, братья и сестры, в это сложное для епархии время не оставлять верности Православной церкви и не искать своего разумения, но быть твердой основой своему Правящему Архиерею, какой были мне все вы — простые люди и люди, стоящие у кормила власти, — во все годы моего пребывания на кафедре и в особенности в последние полтора года моего испытания и духовного Креста.
Мне вспомнилось странное слово «indulto», брошенное Зубовым, — так называют быка, отважно бившегося с матадором и потому сохранившего себе жизнь. Зубов так и не понял, что сам проиграл в битве — потому что все эти люди сегодня плачут, и плачут они не о нем.
Еще я смотрела на Веру с Артемом и думала, что мы в последний раз вместе: Вера собралась в Москву, Артем мечтал уехать вслед за епископом. Каким странным стал этот долгий год, собравший нас в щепоть; будто на страницах романа — мы плавно переходили из одной главы в другую.
Толпа шла к архиерею за благословениями — он щедро раздавал их и никуда, никуда не спешил.
Церковный Николаевск дожидался нового архиерея, он должен был прибыть к месту службы в середине лета. Владыка Сергий встречался с преемником и передал ему многострадальную кафедру. Веру терзал схожий сюжет — надо было найти хорошую замену для себя самой. Она не могла уйти из отдела, оставив после себя руины, но я отказалась сразу от этого смелого предложения — руководитель из меня получился бы просто отвратительный. Не говоря уже о том, что руководить было особенно некем.
