Воробей зыркнул на него:
– Ты говори, старче, да не заговаривайся! Все знают: не убивал я ее!
– Ну а коли не убивал, то чего ж ты маешься, милый человек? Ходи веселый, водку жри и всем хвастайся, какой ты несчастный…
Воробей зло сплюнул себе под ноги.
– Эй, ты чего тут расплевался! – закричал на него дьякон.
Новый храм освящали по малому чину.
– Господь воцарися, в лепоту облечеся! Облечеся Господь в силе и препояшася, ибо утверди Вселенную, яже не подвижится! Готов престол Твой оттоль, от века Ты еси! Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя! Дивны высоты морския, дивен в высоких Господь! – раздавалось из алтаря торжественное пение Чикомасова.
– О чем это он поет? – спросил Воробьев Ознобишина.
– Он водружает в алтаре престол, Геночка, главное место в храме! Воздвижение престола – это такое же чудо, как вздымание в небо морских волн. Это христианская поэзия. Псалом девяносто второй, если не ошибаюсь.
– Глядите! – вдруг раздался женский крик. – Из-под фундамента вода текёт! Щас весь фундамент размоет!
Чемадуров выбежал на крик и увидел, что из-под фундамента, со стороны алтаря, пробился мощный ручей. Он подскочил к Ознобишину и тряхнул его за плечи.
– Ты мне за это ответишь, гидролог хренов! – зло прошипел он. – Говорили тебе ставить повыше, на взгорочке! Какой праздник народу испортил – теоретик!
Но учитель его не слышал. Прямой и бледный, он встал на колени перед ручьем и рухнул в него головой. Вода шла грязная, с песком и глиной, и, когда Ознобишин встал, лицо, плечи и грудь его были в желтой жиже, и только глаза были сухие и горели огнем.
– Благодарю Тебя, Господи! – воскликнул он высоким голосом. Никто и никогда не видел Ознобишина таким. Это был не пьющий учитель, а древний пророк. – Благодарю Тебя за милость и щедрость Твою! Вот она, святая вода, сама к нам пришла!
Он бросился к Чемадурову и облапил его, всего измазав глиной.
– Благодетель, Семен Маркович! Вот говорят, ты супостат! А ты не супостат, ты спаситель народный!
– Мозгой тронулся? – тихо спросил Чемадуров, вытирая с лица и рубашки похожую на понос грязь.
Из храма, пошатываясь, словно пьяный, вышел Чикомасов. Он обвел взглядом народ и заплакал. Тихон подошел к нему, погладил по голове. Петр Иванович рыдал, как дитя.
– Из… под… ал… таря… – непрерывно икая, бормотал он. – Как… о… реках-то воз… гласил… так… хлы… нуло!
– Это чудо, – сказал старец.
– Чудо! Чудо! – подхватили все. И не только толпа, но сама, казалось, природа: и небо, и облака, и солнце, и вся земля. Чемадуров наконец сообразил, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и тоже бросился к ручью. Вода уже очистилась от песка, журчала бурно и весело. Зачерпывая ее ладонями, Семен Маркович поливал лицо, шею, грудь, хватал губами падавшие в рот капли и хохотал, как сумасшедший. За Чемадуровым бросился омываться и народ.
Ознобишин отошел в сторону, сел на один из японских валунов. Лицо его сделалось усталым и озабоченным. Какая-то мысль терзала его.
– Как теперь жить? – тихо спросил он одними губами. – Как жить-то теперь? Ведь разучились мы…
Церковь освящали прямо из ручья. Потом Ознобишин, ревностно не подпуская никого, собственноручно копал ладонями глубокую яму, чтобы набирали воду банками, ведрами и канистрами, неизвестно откуда появившимися. Потом Чикомасов с дьяконом служили литургию. Желающих исповедаться было немного: Ознобишин и три старушки.
– А ты-то, Семен Маркович? – спросил Чикомасов Чемадурова за общим столом. – Не исповедался, не причастился. В такой день Господь особенно милостив.
– Господь не прокурор, – усмехнулся Чемадуров, – и так все видит.
– Стало быть, вы откупились от Бога? – без малейшей иронии в голосе спросил его сидевший напротив отец Тихон. Его глаза колюче изучали Чемадурова. Этот непочтительный взгляд не понравился Семену Марковичу.
– Слышь, Петруха, что это за мухомор с тобой приехал? – громко, не стесняясь отца Тихона, спросил он священника. – На бомжа, типа, не похож. Человек, не человек?
На эти слова отец Тихон вдруг вскочил, подбежал к Чемадурову, обогнув длинный стол, и поклонился ему в ноги.
– А, так ты дурачок! – понял Чемадуров и успокоился. – Из Красавки по дороге взяли? На хрена? Сам бы доковылял. Вон их тут сколько на жратву сбежалось.
Чикомасов встретился взглядом со старцем и прикусил язык. Отец Тихон вернулся на место и продолжил с аппетитом есть заливное из осетрины.
– Да, дурачки любят пожрать, – тыча пальцем в отца Тихона, сказал Чемадуров. – Пожрать и потрахаться. Чисто кролики! Кормят их хорошо, а с бабами напряженка. Ничего, мы им проституток из Москвы привозить будем! Слышь ты, дурачок! – обратился он к отцу Тихону, не замечая, как бледнеет Чикомасов, а дьякон странно глядит куда-то в сторону. – Слышь ты, чокнутый! Ты чего мне в ноги кланялся? Уважаешь меня?
– Не вас, – тщательно прожевывая рыбу, отвечал старец, – а страдания ваши.
– Откуда ты, сморчок, знаешь, сколько я по жизни страдал? – надменно спросил Семен Маркович.
– А вы еще не страдали, – отвечал старец, сказав это тихо, но все за столом его слышали и замолчали. – Вам только предстоит пострадать.
Семен Маркович перегнулся через стол и дыхнул в сторону отца Тихона запахом водки с семгой:
– Хрен тебе! Пусть теперь другие страдают! Тут всё мое! И все мои!
– Вот за это я вам и поклонился, – невозмутимо продолжал старец. – Гордые у вас планы, значит, и грехи будут великие. Много вам за них страданий будет.
– А он понимает! – пораженно воскликнул Чемадуров. – Слышь, дурачок, а ты не дурачок!
Семен Маркович Чемадуров родился сорок лет назад в Крестах. После школы, где он был круглым отличником, посланный по направлению в Город, в сельскохозяйственный институт, он, как говорили в родном селе, «спутался». Институт бросил, отслужил в армии и занялся фарцой, продавая импортные приемники, джинсы, пуховики и прочие соблазны материально бедной советской жизни. Дважды его брали с поличным, но на мелочах. Наконец попался он крупно – на партии «американских» джинсов, пошитых в Грузии, и на цветных целлофановых пакетах под названием «Дикий пляж», вошедших тогда в бешеную моду. Пакетов изъяли у него около трех тысяч, а шли они на черном рынке по десяти целковых штука. И загремел он на петлистую уральскую речку Велс сосны валить. Вернулся без зубов, но такой же фартовый и занялся делами более серьезными, за которые в прокуратуре завели на него дело, тянувшее на «вышку». И вдруг он таинственно исчез, отдав почти все деньги в долг знаменитому в криминальных кругах грузинскому теневому бизнесмену.
Где носило Семена, не знал никто. И сам он об этом помалкивал, но иногда после чарки водки мечтательно говорил в кругу немногочисленных приятелей и многочисленной охраны:
– Да, братцы! Повидал я мир!
Когда грянула перестройка, Чемадуров объявился в СССР, но не в России, а в Грузии. Пришел к своему должнику с требованием вернуть должок. Грузин только рассмеялся.
– Какой долг, генацвале! Садись за стол! Хлеб-соль кушать будем! Дела с тобой делать будем! Князем станешь! У меня три дочери, бери любую!
– Разные у нас с тобой дела, – возразил Чемадуров. – Верни деньги, кацо!
– Ай, нехорошо, Семен, обидел ты меня! Я к тебе по-родственному, а ты… Другой живым бы от меня не вышел, но я тебя прощаю. Два дня, и чтобы тебя больше никогда не видели в Грузии…
Через два дня грузинский князь разбился насмерть в своем «мерседесе» на перевале Крестовский.
Начав с нуля, Семен Маркович разбогател неправдоподобно быстро, утвердив за собой образ коммерческого гения, безжалостного с конкурентами, и любимца московских чиновников. Главным ноу-хау его коммерческого гения стал принцип «самый выгодный бизнес – это давать взятки». Сам Палисадов звал его в свою команду, но Чемадуров отказался. Его вдруг властно потянуло в родные места. Однажды он сошел с поезда на станции Малютов и пешком отправился в Кресты. Колхоз к тому времени разваливался, и бывшие коньковские жители, перебравшиеся в Кресты и предавшие родное село, видели в том наказание свыше. Семен Маркович вошел в здание правления колхоза, молча обнялся с председателем, своим школьным приятелем Николаем Косёнковым, и достал из рюкзака литровую бутылку водки “Smirnoff” , кружок краковской колбасы и буханку бородинского хлебушка. Когда бутылка закончилась, Семен достал из рюкзака новую. Косёнков с грустью посмотрел на заморскую бутылку.
– Слышь, Семен! – попросил он. – Подари ее мне! А я секретаршу пошлю, она в сельпо сгоняет. У меня, понимаешь, делегации разные бывают, то-сё… Подари, Сёма?
– Бери, – спокойно сказал Чемадуров.
Потом встряхнул старенький походный рюкзачок, и там зазвенело. Коля засмеялся, счастливый.
– Махнем не глядя, Николай? – предложил ему Чемадуров. – Как в детстве, помнишь, ты у меня трофейные немецкие часы на кукушечье яйцо выменял.
