– Неужели вы думаете, я этим интересовался? Зачем? Чтобы добавить в коллекцию еще один экземпляр? Мне это наскучило! Но вот недавно возвращаюсь из США и в самолете знакомлюсь с одним парнем… Вообразите: Джон Половинкин, русского происхождения! Отца своего не знает, но слышал, что мать погибла где-то в русской глуши. Летит в Россию проповедовать (он протестант), но мне показалось, что он летит с какой-то тайной мыслью и даже, если угодно, с планом .
– Возможно, что это и есть ваш сын?
– Возможно, – сказал Барский и громко зевнул. – Я, знаете ли, не чадолюбив. Не хотите покурить?
– Охотно!
В тамбуре Гнеушев взял Барского за кадык двумя пальцами и крепко прижал к стене. Лев Сергеевич инстинктивно схватился за его руку и попытался разжать пальцы, но понял, что сделать это можно лишь с помощью домкрата. Барскому было не так больно, как унизительно.
– Что вы делаете? – прохрипел он. – Отпустите меня!
– Охотно! – повторил Гнеушев. Свободной рукой он достал из кармана какую-то железку, отпер входную дверь и толкнул Барского наружу, в последнюю секунду успев теми же пальцами, что сжимали кадык, поймать жертву за узел галстука. Барский махал руками, как птица крыльями, и видел прямо над собой две змеящиеся линии проводов на фоне неправдоподобно огромного неба. Глаза его налились смертным ужасом, а сердце, сорвавшись с аорты, прыгало по груди, как теннисный мячик. Еще секунда, и его ноги соскользнули бы с подножки. Но за полсекунды до этого Гнеушев рывком вернул его в тамбур. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Гнеушев – с улыбкой, Барский – не столько со страхом, сколько с обидой.
– Зачем вы так? – наконец нашел в себе силы сказать он.
– Чтобы ты, сволочь, почувствовал смертный страх жертвы, – спокойно ответил Гнеушев, неторопливо закурил и протянул Барскому пачку “Camel” (тот отказался). – Один алхимик сказал мне, что в этот момент из человека выделяется сумасшедшее количество духовной энергии, на которую слетаются лярвы . Это такие мелкие существа из загробного мира. Я в это не верю, но все-таки решил проверить. Скажи-ка мне, профессор: ты, случайно, не заметил хотя бы одну лярвочку?
Барский испуганно помотал головой и жалобно посмотрел на дверь, ведущую в вагон. Гнеушев правильно его понял.
– Иди, профессор, – миролюбиво сказал он. – Только не говори никому – не надо…
Когда они сидели в купе, Барский, набравшись смелости, сам нарушил молчание:
– Кто вы… на самом деле?
– Наемный убийца.
– Вам меня… заказали?
– Вот еще размечтался! Кому ты нужен? Кроме того, ни у одного из твоих врагов не хватит денег, чтобы со мной расплатиться. Сколько ты берешь за частные уроки?
– Пятьдесят долларов в час, – зачем-то соврал Барский.
– А час моей работы выражается в пятизначной цифре.
– Так дорого стоит человеческая жизнь?
– Не всякая, Лев Сергеевич, не всякая…
– Но я мог погибнуть!
– Исключено… Я не работаю бесплатно.
Гнеушев взял со стола бутылку «Мартена», прямо из горлышка сделал несколько глотков и протянул Барскому.
– Благодарю, – со всем возможным достоинством произнес Барский, но отказался.
И тогда с Гнеушевым что-то произошло. Он страшно побагровел и сам схватился за горло обеими руками. Через несколько секунд он был мертв. Отвалившись к стенке, он глядел на Барского широко распахнутыми и бессмысленно-удивленными глазами.
– Проводник! – в ужасе закричал Барский.
– Ах, Джон! – говорил Чикомасов, расхаживая по горнице. – Ну как вы до сих пор не поняли самого главного? Человек без веры и церкви – все равно что человек без родителей, без отчизны, своего дома…
– Без веры или без церкви?
– Ну что за вера без церкви? Без церкви и веры нет! Гордость одна, а не вера. Вот, мол, я верю в Бога, которого сам же себе придумал. И у каждого, заметьте, есть свой личный Бог, который его лично хорошо понимает и, так сказать, входит в его особое положение. Если это артист, то его Бог – хороший режиссер, который может оценить талант этого артиста и простить все его слабости, вроде пьянства, например. А если это уголовник, то у него Бог не фраер и не прокурор, а прямо-таки мудрый вор в законе.
– В таком случае без какой именно церкви, позвольте уточнить? – саркастически спросил Половинкин. – Без русской, разумеется?
– Ну конечно! Без нашей, русской, православной! Но ведь и вы – русский! Вы русский, Джон! Вы сами это доказали, когда просили Воробьева поставить над могилой матери простой восьмиконечный крест. Он еще спросил вас, какой памятник ставить будем? А вы так и сказали: простой восьмиконечный крест .
– Ну да, сказал… – с неудовольствием признался Половинкин. – Даже был у меня порыв остаться в этой деревне. Разводить, что ли, кур с петухами или мед собирать… Смешно теперь вспоминать.
– Почему смешно?! – вскричал Чикомасов. – Конечно, это было наивно, но это был, возможно, самый прекрасный порыв в вашей жизни! Навести порядок на могиле своей матери, обустроить свою родину – что может быть возвышеннее?!
– Ах да, – неприятно усмехнулся Джон. – Говорят, ваш Солженицын выпустил статью «Как нам обустроить Россию?»
– Ваш? – поморщился Петр Иванович. – Вы говорите это с какой-то нарочитой ненавистью.
– Да я ненавижу Россию! – со свистом произнес Джон. – После всего, что было! Но больше всего я ненавижу и презираю русского в себе!
– Да за что же?! – чуть не заплакал Петр Иванович.
– Вы еще не поняли такой очевидной истины? Всё, что здесь произошло, случилось только из-за меня.
– Что всё? – опешил Петр Иванович.
– Да всё! И смерть моей матери, и убийство Соколова, и даже революция эта идиотская!
– Вы бредите! Положим, убийство вашей матери косвенно – я подчеркиваю, косвенно! – связано с вашим появлением на свет. Но при чем тут Максим Максимович? Его убил из мести сбежавший из зоны уголовник.
– Да? В таком случае зачем Востриков помчался в Москву?
– Ну, милиция щепетильно относится к убийству своих сотрудников.
– Не обманывайте себя, Петр Иванович! Максима Максимыча убили из-за меня! К этому причастен Вирский. А я не только знаком с господином Вирским, но и являюсь его тайным агентом.
Чикомасов сделался мрачнее тучи.
– Теперь я понял, почему уехал Тихон Иванович.
– Ваш старичок просто сбежал! – захихикал Джон. – Он боится Вирского. И – правильно делает! Я рассказал о Вирском Вострикову, и Аркадий Петрович отправился в Москву добиваться его ареста и запрета секты «Голуби Ноя». Но у него ничего не выйдет. Вирский вам не по зубам. За Вирским стоит Палисадов, а за Палисадовым…
– Вы слишком хорошо осведомлены, – нахмурился Чикомасов.
– Да потому что принадлежу к Мировому Братству, в котором состоит и Вирский, но в более высокой степени посвящения. В Москву меня отправили под начальство Вирского, а он послал меня в Малютов к Ивантеру.
– Мишка?! – гневно вскричал священник.
– Вирский ненавидит всех вас, Малютов и всю Россию. Он хотел использовать меня в своих темных делах и боялся, что Соколов ему помешает. Вот его и убили.
– Постойте, – неожиданно улыбнулся Петр Иванович. – Вы только что сказали, что Вирский ненавидит Россию. Это очень верно, я и сам это чувствовал еще в молодости. Но вы?
– Тут другое дело, – упрямо возразил Джон. – Вирский ненавидит весь мир, человечество. Мне кажется, он чем-то страшно обижен, за что-то зол на целый свет. И он хочет ввергнуть этот мир в пучину зла, ненависти, а потом посмеяться над всеми. Он начал с России, потому что здесь легче это получается. Но Вирский оставил свой след и в Америке… Вы читали о массовых ритуальных самоубийствах в Оклахоме?
– Да, что-то такое я знаю, – испуганно сказал Петр Иванович.
– Ты бы, голубчик, прежде чем мир спасать, со своей девочкой разобрался, – раздался позади них спокойный, уверенный в себе женский голос.
Они обернулись и увидели в дверях, ведущих в спальную комнату, Анастасию Ивановну. Джона поразил ее взгляд – мудрый. Это была уже не придурковатая Настюшка, но властная хозяйка, которая смела говорить мужчинам, что им делать.
– С Асей сперва разберись, – повторила она. – Девчонка дерзкая, а душа у нее голубиная. Такие чаще всего и попадают в сети лукавого, потому что сами охотно на них летят. Ох-ох, опасаюсь я за нее, Джонушка!
– Постой, Настенька, – удивленно спросил Чикомасов. – Ты откуда знаешь, что с Асей?
– Записку она Джону оставила.
– И ты ее прочитала?!
– А ты меня не стыди! – возразила попадья. – Что вы понимаете в женских чувствах! Да, прочитала, подсмотрела. Теперь могу мальчику совет дать.
– Какой? – заинтересовался Джон.
– Сначала прочитай.
«Прощай, американец! Я думала, ты чел, а ты полное чмо! Бросил меня одну! И не пытайся даже искать меня в Москве! Еду к тетке в Кронштадт. Она там директор Дворца пионеров, ее там все знают. А тебя туда не пустят, потому что ты иностранец. Прощай навеки! Не твоя, Ася».
