И я, будто был Бубукин и Понедельник вместе взятые, автографы выписывал, однажды даже в чьём-то паспорте на странице со штампом о семейном положении.
Отделаться от общества словами (вроде бы в испуге: «Я не пью!») я, естественно, не мог, и последним моим автографом перед погружением в сон был: «ваш Бурбукин…» Именно, Бурбукин, и никак иначе…
Но вот бинты с меня были сняты, диетическая уже, а не нулевая еда отменена, и я смог с женой отобедать в ресторане «Узбекистан» на Неглинной. Челюсти жевали. Манты, харчо, цыплята табака. Но это так — для ощущений радостей бытия.
Главное же, меня увлекли занятия профессиональные, семейные хлопоты, и только, когда по делам заскочил в нашу библиотеку на седьмом этаже, я вспомнил, что ещё в госпитале пообещал себе полистать все публикации о финале Кубка Европы. Библиотека у нас была хорошая. Годовые подшивки газет пополнялись здесь аккуратно. Полистал, некоторые из них и почитал. И себе удивился. Будто вместо горячих блинов с икрой и топлёным на сковороде маслом мне подали блины из холодильника. Жар госпитальных ночных ощущений улетучился, и осталась лишь без аромата и вкуса информация.
Хотя чему тут было удивляться? Так и должно было быть.
Праздник утихомирился и уплыл в прошлое, в циферки футбольных статистиков.
Но и был ли праздник? Не было ли тогда двух ли трёхчасовое опьянение надеждами? Было, наверное, и оно принесло радость. Но теперь это не имело никакого значения.
Писанины спортивных репортёров разнообразием не отличались. Как, впрочем, и сочностью подробностей и оценок. Да и на аналитические разборы газетам и их авторам времени, по-видимому, не хватило. «На такой-то минуте… на такой-то минуте… блестящий проход по левому краю Славы Метревели…» И прочее. Повторюсь, об уже свершившемся и известном. Более всего строк посвящалось первому нашему забитому голу. Естественно, хвалили Бубукина, имевшего прежде репутацию середняка, не только за прекрасный удар, но и за всю его неожиданно-разумную и старательную игру. Были отсыпаны комплименты и Понедельнику, во время и с толком замкнувшему головой подачу вроде бы Месхи. Причём если удар («кивок») Понедельника был признан «Золотым», то удар Бубукина произвели в «Платиновый».
Золотой Понедельник и Платиновый Бубукин.
Цена и свойства платины тогда были мне неизвестны.
Имел я разговор (на лету, в редакционном коридоре) с Гришей Михалёвым, вернувшимся из Парижа. Почти ничего нового я от него не услышал. Ну да, как будто бы удивил Бубукин. Ну, он-то, Михалёв, давно считал, что Бубукин не только трудяга, но и футболист международного класса. А Понедельник… А что Понедельник? Ну, изящный, ну, по манерам — будто из оперетты, будто Эдвин из «Сильвы». Но везунчик. И висит над ним не то чтобы проклятие, а тень Эдика и народное неодобрение из-за того, что он не Стрельцов, а лишь вынужденная замена всеобщего любимца. Хорошо видит поле, понимает игру, чувствует, где ему быть и где следует подставить мячу голову. Или ногу. А так он — Понедельник…
Как давно это было…
На следующий год поехал Гагарин. Потом вывезли ракеты с Кубы. А Королёв уже присматривался к Луне. Какие уж тут Бубукины с Понедельниками!
Дальше мои воспоминания пойдут на уровне фантазий, возникших, впрочем, на основе застрявших в памяти реалий тогдашних событий. И конечно, на основе народных преданий о тех же событиях и их персонажах. А известно, что эти предания куда достовернее самых ценных документов.
Так вот, один из наших кораблей, облетавших Луну, сделал первые фотографии тёмной стороны земного спутника. На правах лунопроходцев и открывателей новых территорий принялись давать имена морям и кратерам тёмной стороны. Кратеры, между прочим, были открыты и огромные — в сотни квадратных километров. Среди уполномоченных чиновников, получивших привилегию раздавать имена, нашлись и помнившие о выигрыше Кубка Европы. И одному из кратеров, пусть и крохотному, в 15 га, было даровано имя Бубукина. Тем самым как бы подтверждалось многообразие талантов страны.
Но возникла неловкость. Бубукин, как помните, был признан платиновым, а Понедельник — золотым.
И, естественно, чтобы соблюсти «политик», срочно на карте видимой стороны Луны один из меленьких кратеров был произведён в кратер Понедельника.
У людей свежих возрастов представления о том, кто такие Бубукин с Понедельником, стали смутными, хотя кое-как ещё и теплились. После шагов Армстронга по селенитовой пыли о невидимой стороне Луны начали забывать, на кой хрен она вообще сдалась, и, стало быть, кратера какого-то Бубукина на ней нет. Но фамилия Бубукина прилипла теперь к кратеру Понедельника. Правда, Бубукина и на картах всё чаще называли Бурбукиным, а потом и вовсе преобразовали его в Бурбулиса. Создалось мнение, что Бурбулис — известный литовский баскетболист, и был хорош не только на стадионах, но и в винных отделах магазинов, облегчая общения с продавцами. Для любителей жизнерадостного досуга достаточно было произнести: «Два Куртинайтиса, один Сабонис», сразу же на прилавок выставлялялись две пол-литровые бутылки водки и одна — емкостью и ростом 0,75. «Бурбулисом» же называли четвертинку. Так мне казалось. Но один из моих недавних собеседников стал настаивать на том, что были ещё и «мерзавчики», и к ним приклеилось имя баскетболиста. Я отнёсся к его словам с возмущением.
Но потом стали забывать и литовских баскетболистов, и «мерзавчики», и Бубукина с Понедельником. С каждым новым министром культуры и с каждым новым министром образования культура общества улучшалась и цвела. Народ всё умнеет и всё удачливее решает сканворды. Как-то пришлось вести разговор с девушкой Соней из светской семьи (рвётся в бакалавры в одном из модных, с приглядом на дальние страны, вузов Москвы). Она была красива («прямо — Модель!»), при том скромна (носит очки) и участвовала в ТВ-передачах «Безумно красивые». Там на вопрос «В каких отношениях находились Крупская и В. Ульянов?» она ответила: «Они были любовниками, но она изменила ему, и он её убил». Основателем Москвы, по её мнению, был Иван Грозный. Гольфстрим, не без оснований, она отнесла к экстремальным видам гольфа. Я был подавлен её интеллектом и красотой, но всё же попытался спросить: «Знает ли она что-либо о Бурбулисе?» «А как же! — решительно заявила Соня. — Это который ездит на зубрах и не пьёт по понедельникам».
Мог ли я что-либо оспорить в словах мудрой Сони?
Вот такая чушь образовалась (и держалась) в моём сознании. Так бы и относился к ней, как к чуши, если бы не узнал, что подсобному рабочему Куропёлкину выдан сертификат (со всеми печатями) на владение участком с недрами на берегу кратера Бубукина.
Куропёлкин посчитал нужным вызвать на разговор Селиванова.
Куропёлкин был строг и серьёзен, да и Селиванов, понял он, не был расположен к легкомыслиям.
— Итак, Андрей Алексеевич, — начал Куропёлкин, — вы в прошлый раз объявили мне, что готовится новое Пробивание и мне в нём уготована важная работа.
— Было такое, — согласился Селиванов. — Но вы, напомню вам, в содействии нам, то есть Отечеству, отказали. Или хотя бы попытались отказать.
— Какие сроки определены новому Пробиванию? — спросил Куропёлкин.
— Вы всё же решили участвовать в Пробивании?! — нескрываемо обрадовался Селиванов.
— Я этого не сказал, — помолчав, произнёс Куропёлкин.
— Тогда к чему этот разговор?
— Мне нужны уточнения, — сказал Куропёлкин.
— Какие?
— Их целый чемодан, — сказал Куропёлкин и сразу сообразил, что был намерен произнести совсем иное слово, но «чемодан» взяло и выпрыгнуло из него безо всякой смысловой нужды. «Проехали», — указал себе Куропёлкин. — Так вот, — продолжил он. — Основательны ли и правомочны ли претензии гражданки Мезенцевой, а мы с ней никак не связаны, не венчаны и не расписаны, основательны ли её претензии на дарованные мне владения в пределах Солнечной системы?
— Основательны, — сказал Селиванов. — И юристы это без труда обоснуют.
— Ну, насчёт юристов, это понятно, — сказал Куропёлкин. — Но ведь она мне никто, так, для совместного проживания…
— Она ждёт от вас ребёнка, — прокурором произнёс Селиванов.
— Ребёнка… От меня… — хмыкнул Куропёлкин.
И замолчал.
«Бог ты мой! — пришло ему в голову. — О чём я думаю? О чём пекусь? О несуществующих запланетных владениях? Ну ладно, забили бы мне мозги какими-нибудь двумя мелкими островами в Ионическом море, я бы задумался на минуту, но сейчас же бы и отверг этот бред. А тут волнуюсь из-за потери кратера на Луне. Будто во мне пробудился жадный волокушкинский жлоб, обеспокоенный опасностью потерять завещанный тёткой сарай в безлюдной деревне километрах в ста двадцати от Волокушки в бездорожной глуши! Стыдно! Дожил!» Да, что значит — пробудился? Видимо, он в нём шевелился всегда и был сутью его натуры! Надо понимать, что внимательные и заинтересованные в нём люди распознали и оценили особенности его сущности, а потому и позволяют себе шантажировать его с помощью пустышек. И главное, он и впрямь не желает терять якобы дарованное ему.
