— Хорошо, — сказал Куропёлкин. — Чтобы не оставалось у вас иллюзий, я разорву или сожгу ваши сертификаты. Мне они не нужны.
— От этого ничего не изменится! — рассмеялся Селиванов.
— Если я откажусь от предложенной мне работы, — сказал Куропёлкин, — вы и так отберёте у меня эти ничем не обеспеченные сертификаты.
— Вы ведь можете догадаться, какие каверзы способна придумать и учинить мать вашего ребёнка Людмила Афанасьевна Мезенцева. От них вы взвоете и посчитаете, что вам всё же лучше было бежать от неё по указанному маршруту.
— Кстати, — сказал Куропёлкин, — в том маршруте не упомянут кратер Бубукина.
— Он пока недоступен, — сказал Селиванов.
— А чем он интересен? — спросил Куропёлкин.
— Там много платины, — сказал Селиванов. — Там её за полчаса, условно говоря, можно добыть больше, чем на всех наших месторождениях за год. И ещё много такого, что на Земле и не водится. Но вам об этом знать сейчас не положено.
— Вон оно что! — сказал Куропёлкин.
И тут же волокушкинский жлоб в нём не то чтобы снова зашевелился, а зарычал: «Мой! Мой тёткин сарай! Не отдам!»
— Ах вот оно что! — повторил Куропёлкин.
— Значит, вы желаете подготовить меня к кратеру Бубукина? — поинтересовался Куропёлкин.
— Не уполномочен отвечать на ваш интерес, — сказал Селиванов и будто бы опечаленно от того, что не уполномочен. — В дальние расчёты я не допущен. Не тот чин. Но меня обрадовало оживление вашего интереса к проекту профессора Бавыкина.
— Ваше суждение спорное, — сказал Куропёлкин.
— По моему вы, Евгений Макарович, пытаетесь что-то выторговать у Отечества, — сказал Селиванов, — что-то выгодное вам. Этого я от вас не ожидал.
— Не у Отечества, — возразил Куропёлкин. — У людей, с которыми я по дурости подписал контракт и стал у них подсобным рабочим.
— Надо устроить встречу с господином Трескучим?
— Упаси Боже! — воскликнул Куропёлкин.
— Значит, с Ниной Аркадьевной, — сообразил Селиванов. — Это труднее. Но постараюсь устроить. И — в ближайшие дни.
— Хорошо, — сказал Куропёлкин.
— Значит, вы не возражаете? — спросил Селиванов.
— Не только не возражаю, — горячо произнёс Куропёлкин, — но и желаю этой встречи!
Однако желание Куропёлкина в ближайшие дни исполнено не было.
В волнениях прошли ожидания наиболее важной для него теперь встречи. А была порой видна в оконце чердака Людмила Афанасьевна Мезенцева, естественно, ей были рекомендованы прогулки на свежем воздухе, иногда же рядом с ней возникал господин Трескучий, прежде грубиян и крикун, ныне же он, изящный брюнет, галантным кавалером сопровождал Баборыбу (для Куропёлкина — по-прежнему Баборыбу), на чёрной груди его куртки удивлял размером медальон (?) либо какой-то ведомственный почётный знак на здоровенной, серебряной (или платиновой?) цепи. С Лосей он был нежен, а однажды, на глазах Куропёлкина, приложил ухо к её животу, вслушиваясь в шалости ребёнка, остался доволен и погладил Баборыбу по драгоценному животу (для Куропёлкина — по брюху).
При этом парочка взглянула на оконце избушки Куропёлкина, но Куропёлкин поспешил от оконца отодвинуться.
То есть от оконца отскочил.
«А ведь она желает ко мне подобраться, — подумал Куропёлкин. — Возможно, чего-то испугалась или что-то пытается упредить…»
Ну нет. Обойдётся!
От скуки следовало бы заняться чтением. Но читать не получалось, становилось ещё скучнее. Был возвращён на полку китайский средневековый роман с цветущей веткой на обложке.
Заглядывал Куропёлкин в Большой Энциклопедический словарь. В частности, его интересовали два слова «Бубукин» и «Платина». Сообщать что-либо о Бубукине редакция словаря не посчитала нужным. Как, впрочем, и о Понедельнике с Бурбулисом. Платине повезло больше. В словаре ей уделили целый абзац. Но ничего особенно интересного Куропёлкин о платине не узнал. Ну, химический элемент, ну, минерал, ну, используют там и там, уважают ювелиры. Ну и ещё случаются самородки платины.
Кстати, рядом с этим абзацем разместилась и информация о футболисте. Правда, французском. Платини.
Но это так. Мелочь.
«Надо понимать, — предположил Куропёлкин, — что весь кратер Бубукина сложен из платины и в особенности того, чего на Земле не водится, но что на Земле было бы необходимо и стоит дороже золота, платины и серебра».
Ну вот, пускай садятся на лопаты и на отбойные молотки и летят на Луну те, для кого в кратере Бубукина улеглись клады.
Между прочим, Куропёлкин дважды брал в руки Башмак и будто бы ждал от него подсказок. Но Башмак не шипел, не шуршал и тем более не звенел и не разговаривал.
В Шалаш Куропёлкин не спускался. Брезговал. А может, опасался скандалов с Баборыбой.
Пропитание ему по-прежнему доставляла горничная Дуняша.
Был случай, когда Дуняша увидеда Куропёлкина с Башмаком в руке, он как раз хотел услышать от Башмака слова о кратере Бубукина, если есть такой, и отчего ему, Куропёлкину, задуряют мозги невидимой стороной Луны, будто и туда были намерены теперь же отправлять экспедицию. Но засмущался, понял, что Дуняша взволновалась, вот-вот разревётся. Не разревелась, сдержала себя.
— Ничем не могу тебя порадовать, — сказал Куропёлкин. — Башмак молчит. А и мне необходимо узнать об условиях дальнейшей моей жизни.
Коряво сказал. Мог бы отнестись к Дуняше нежнее. Ну, не нежнее. Нежность его Дуняше не была нужна. Но хотя бы разумнее. Хотя бы с заботой старшего брата.
— Тебя заставят участвовать в новом Пробивании, — сказала Дуняша.
— Ты так решила или я так решил? — спросил Куропёлкин.
— Не я и не ты, — сказала Дуняша.
— Решать-то всё же мне, — сказал Куропёлкин.
— Ты, Евгений Макарович, пребываешь в наивных фантазиях и ждёшь появления госпожи Звонковой неизвестно зачем…
— Мне известно зачем, — сказал Куропёлкин.
— Глупый ты человек, Куропёлкин, — сказала Дуняша. — Мне тебя жалко.
— Ну ладно, — сказал Куропёлкин. — Что тебе из нового Пробивания привезти? Мешок бриллиантов? Может быть, даже обработанных?
— Вряд ли ты вообще кому-нибудь что-либо сможешь привезти, — печально произнесла Дуняша.
— Пусть будет так, — мрачно сказал Куропёлкин. — Хоть тогда обнаружится в моей жизни какой-то смысл.
Замолчали.
— Что ты закажешь на ужин? — спросила Дуняша.
— Нет аппетита, — сказал Куропёлкин. — И не будет.
— Ты желаешь ещё что-то узнать у меня? — сказала Дуняша.
— Ничего не желаю узнавать, — проворчал Куропёлкин. — Подожду.
Сам понимал, что ожидания его ни к чему хорошему не приведут.
И всё же на что-то надеялся.
Ну, на капельку чего-то.
Однажды не выдержал скуки или томления ожиданий и связался с Селивановым. Вопросы его Селиванова удивили. Показалось Куропёлкину даже, что его куратор растерялся. Первый вопрос был о флоридском попечителе Куропёлкина Барри, совсем недавно внезапно оказавшемся его соседом в здешнем автобусе. Куропёлкину некогда было обещано объяснить, кто такой Барри и чего от него следует ожидать. Селиванов будто бы стал копаться в бумагах, но, видимо, понял, что Куропёлкин не поверит в его поиски. Сказал, что это не телефонный разговор, а почему Барри оказался в здешнем автобусе и куда ехал, он не имеет права объявлять.
— Ещё что? — спросил Селиванов.
— Прочитано ли письмо из бутылки великоустюгского рома, отловленной мною в Мексиканском заливе?
— Какое письмо? — удивился Селиванов. — Какой бутылки?
— Вы забыли, — сказал Куропёлкин. — А ведь обещали…
— Я ничего не забываю! — рассердился Селиванов.
— Однако вы сейчас сконфужены и раздражены, — сказал Куропёлкин.
— Вы должны думать теперь о другом! — заявил Селиванов. Будто приказал. Будто был Куропёлкину начальник.
— Я и думаю о другом, — сказал Куропёлкин. — А в вас я разочарован.
— Это ваше дело.
На этом разговор был Селивановым прекращён.
Лишь через неделю в усадьбе началась заметная и из оконца избушки Куропёлкина суета.
Можно было предположить, да и инстинкты подсказывали, что в усадьбу вернулась или хотя бы ненадолго заехала хозяйка.
Глядеть на холопскую суету (даже при том, что увидеть, как вписывается в неё брюнет Трескучий, было бы забавно) Куропёлкин себе запретил и удалился на первый этаж в горницу с телевизором и книжкой полкой.
«Ба! — заметил Куропёлкин. — Книжных полок-то теперь две! И на новой уже впритирку расставлены книги». Но подойти к полке и рассмотреть книги не пожелал.
Утром Дуняша принесла обидную для Куропёлкина манную кашу (был и стакан какао из подкрашенного порошка).
