— Не горюй, — утешил меня Алексей, — ведь это только дача. Работы, конечно. много, но ведь и мотоциклы мы ни в коем случае не забрасываем. Поедем в отпуске, куда хочешь. Куда ты хочешь?
— На Алтай…
— Ну, поедем на Алтай. Я сяду на Гиперболоид, ты — на «Соло» и поедем.
— Но «Соло» — не мой мотоцикл.
— Ну, разве это важно? Если важно, давай, перепишем его на тебя, и он будет твой.
Хочешь?
— Нет. «Соло» — не мой мотоцикл.
Походив по участку, Алексей вздохнул.
— Это не дача, это огород Робинзона Крузе…
И в самом деле, отец экономил на стройматериалах и досках, берег их на дом, а теплицы строил из горбыля, который таскал из лесу, горбылем обкладывал грядки.
Проходы между грядками были кривыми и узкими, на тропинках скопилась грязь. Одна из теплиц обвалилась, словно до этого её поддерживал только упрямый дух хозяина.
Штабели гниющих бревен были накрыты ржавыми, зазубренными листами железа, из досок торчали гвозди…
Алексей засучил рукава и принялся за работу. Я помогала. Все оказалось несложным, а в руках Алексея и вовсе спорилось, он притащил из Северного кучу инструментов и принялся обустраивать быт. Мы выровняли крышу оставшейся теплицы, привели в порядок грядки, постелили по всему участку трапы, чтобы можно ходить в дождь, разобрали завалившуюся теплицу и устроили на этом месте парник. Разобрали мусор на верандочке времянки, перестелили там полы, оббили еще сохранившейся крашеной доской балясины, и выставили на веранду стол. Теперь здесь можно было готовить еду в дождь. Алексей своротил стоявший в центре участка подгнивший столик на трухлявом пне, нашел в штабеле целую столешницу и соорудил большой крепкий стол.
Мы шутили, — раз в этом доме на Суховской раньше был постоялый двор, а старый Московский тракт шел вдоль деревни, быть может, за этим столом сидел и адмирал Колчак? Почему бы и нет? Ну, может, Колчак не сидел, но каппелевцы-то точно едали за этой старой лиственничной столешницей…
Потом мы вскрыли оставшиеся штабеля бревен и стали распиливать на дрова подгнившие доски. А после этого нас ждал фундамент, заваленный досками и кусками линолеума…
Глядя на крупные капли пота на лице Алексея, на его загорелые руки, на то, как летят из-под пилы янтарные опилки, вдыхая запах дерева и свежих листьев, и земли, и пота, я вдруг поняла, что нет ничего сложного в деревенской жизни, нет ничего такого, чего не смог бы сделать человек. И это даже хорошо, — жить, — вот так, в работе, и умереть на окропленной своим потом и вскормленной твоими трудами земле…
А потом, когда весенние хлопоты закончились, мы поехали на Алтай. И, — ничего было не поделать, — я села за руль «Соло», и двигатель все так же пел, и был так же приемист, и дорога все так же бежала, чтобы лечь под колеса мотоцикла. И словно не было горьких минут и разбитых надежд. Все было опять, и все было заново.
В этом путешествии было два эпизода, которые навсегда останутся в памяти. Первым таким эпизодом стало знакомство со Светланой Царевой. Ну да, я познакомилась с ней на Байкале, но узнать её поближе мне удалось только этим летом. В тот самый момент, когда она по-детски, вприпрыжку спускалась к нам с третьего этажа по широкой лестнице высокого, чистого подъезда, плотно сбитая, крепенькая, улыбчивая, с розовыми ямочками на щеках, с улыбкой, я вдруг пожалела, что у меня нет такой сестры. Свою роскошную золотую косу она состригла тем самым летом, когда новосибирцы поехали на Камчатку. Кажется, в путешествии они переругались, и настроение у всех было неважнецкое, и поэтому, а может, вопреки этому, когда кто-то из команды вдруг предложил взять да и обриться всей компанией наголо, все согласились. Пошли в ближайшую парикмахерскую и обрились.
— Ну вот, — все так же с придыханием рассказывала она. — Никто и не подумал о том, что всем на работу всего через неделю! А мне — лекции в колледже читать надо было… Обстричь я их обстригла, а вырасти они так и не выросли, вон, какой-то крысиный хвостик!.. — и она демонстрировала свой хвост.
Вечером, за пивом, я рассказала ей, что с нами было, когда мы шли вокруг Байкала.
Она слушала меня и качала головой.
— Нет, никогда я не ездила последней, — сказала она, — а пока хорошо ездить по грязи не научилась, года два ехала впереди, второй. Так вообще-то у туристов положено: новички едут первыми, задают темп движения. А чтобы мне не помогали — такого вообще не бывало! А вот ругаться — постоянно ругались. У меня после Камчатки вообще депрессуха была — еле выплыла. Всегда ругаюсь в Колобками, — так она называла братьев Колобковых, — они, волки тряпошные, свои «Явы» предпочитают ремонтировать в дороге. Один раз Колобок до Телецкого озера пять дней ехал.
Теперь эту страшилку новичкам рассказывают. Некогда им, видите ли, зимой мотоциклы делать…
Оказалось, что она преподает психологию, недавно защитила кандидатскую по философии. У нее впереди было несколько экзаменов, которые нужно было принять у студентов, поэтому ехать она не могла, и мы договорились, что она и её юный и кудрявый спутник, — некто Олег, догонят нас уже на трассе.
— Если не приедем, значит, мы умерли, — сказала Светлана на прощанье. …Это была удивительная поездка — кто-то там, наверху, смилостивился над нами, светило солнце, дорога была ровной, окружавшие нас сопки словно бы жмурились в густом, жарком мареве, лес был совсем синим, и даже толпы «матрасников» на берегах Катуни не могли испортить нам настроения. Мы без происшествий миновали Семинский перевал, дорога просто чуть-чуть пошла вверх, а потом так же плавно спустилась вниз, и мы даже взгрустнули, потому что все вокруг было так похоже на Байкал, как вдруг, после небольшой деревеньки с русским названием Хабаровка, дорога, словно дельтаплан, сделала головокружительную петлю и пошла вверх, в гору. Поворот, крутой поворот, еще более крутой поворот — от головокружения в какое-то мгновение мне вдруг показалось, что на очередном вираже я заеду передним колесом «Урала» на тучи. Прорубленная прямо в скале живописная дорога заставила нас пооткрывать рты. Это был перевал Чике-Таман, вот уж поистине — семь загибов на версту! Поднявшись на смотровую площадку, мы остановились. Здесь был бурхан. И вот здесь произошел второй эпизод, который заставил меня вспомнить о данном мной обещании. Мы посмотрели на далекие сопки, и, пока закипала в котелке над примусом вода для чая, решили обойти площадку. Алексей сразу же полез куда-то вверх — туда, через заросли крепких кедров уходила старая дорога, а я, осмотрев бурхан, остановилась у плаката, который здесь кто-то установил. «Уважаемые туристы! — было написано на крашеной фанере. — Вы находитесь в месте с необычной аурой. Большая просьба с уважением относится к верованиям других народов и не сорить. Если вы не придерживаетесь местной религии, то огромная просьба: не нужно оставлять подношения или повязывать ленточки на деревья. Вспомните о Боге, не губите свою бессмертную душу!»
Вот так незамысловато кто-то сформулировал основную заповедь веры. И здесь, на шестьсот шестьдесят шестом километре от Новосибирска, на продуваемом всеми ветрами перевале, среди синей тайги и безмолвных скал, я вспомнила о данном на Срамной обете. Обеты надо исполнять.
— Я монетку положу, да? — вывел меня из оцепенения вернувшийся Алексей.
— Нет! — вздрогнула я.
— Почему?
Я подвела его к плакату. Он прочитал и пожал плечами.
— Как хочешь… За тебя класть не буду, а за себя положу.
Я нахмурилась, но ничего не сказала. Мы спустились с перевала в молчании.
Алексей хотел было внизу забрать у меня «Соло» и погонять по перевалу туда-сюда для удовольствия, но его пыл охладил вылетевший из-за поворота набурханившийся алтаец на стареньком «Москвиче».
В этот день мы поняли, что приехали не зря: красота горного Алтая поразительно отличается от аскетической красоты древних Саян. Там — суровые снежные клыки, здесь — плавные террасы, горы, обточенные водой и временем, игрушечные, словно списанные со старых полотен, холмы, камни, скатившиеся с придорожных холмов, похожи на затерянные в траве остроконечные шлемы древних чингизидов. Молочные реки, стремясь уйти под землю, выточили в вековых скалах сказочной красоты ущелья. Я вздыхала в отчаянии, — нельзя, невозможно было увезти эту красоту с собой, оставалось только впитывать её глазами и всеми порами души, надеясь на то, что хоть что-то останется в памяти.
Мы ехали медленно, то и дело осматриваясь и оглядываясь. В этот день нас должна была догнать Царева. Но её все не было и не было. Мы пересекли мост возле Ини и целых два часа укрывались от грозы в беседке у какого-то святого места. После того, как гроза, отгромыхав, отправилась пугать других туристов, мы сделали вылазку на обрыв Катуни и обнаружили смотровую площадку — внизу в Катунь впадала Чуя. Противоположный берег Катуни поднимался вверх ступенями-террасами, верхушки гор скрывались в облаках.
