Еврейские народные сказки, предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е. С. Райзе. СПб., «Симпозиум», 1999, 496 стр.
409 сказок: волшебные, бытовые, легенды об Илье-пророке, о тайных праведниках, рассказы о синагогах, о нечистой силе, о кладах, рассказы о хитрых ворах, о разбойниках, нравоучительные сказки и т. д., и т. д. Среди зачинов: «Жили-были старик со старухой» или «Жил-был когда-то король, и было у него три сына. Двое умных и один глупый». Удивляться не надо: жанр сказки не считается с «чаяниями и нуждами» идеологов национализма, ее жанр предполагает органичное сочетание интернационального с национальным. К тому ж основу собрания Ефима Самойловича Райзе (1904–1970) составили сказки евреев Восточной Европы, собранные им под Винницей, в Киеве, Ленинграде и в лагерях — составитель имел три срока: начал в Соловках в 1929 году и последний срок заканчивал в лагерях Коми в 1955 году, сидел за то, что еврей, то есть и за эти сказочки тоже. Естественно, что в этих сказках сильны и славянские мотивы (Достоевский и тот был вынужден назвать русских евреев «детьми России»). Это первое, далеко не полное издание собранного Райзе, его сборник «Еврейский фольклор» при советской власти выпустить так и не удалось. Нынешнее издание — с составлением и литературной обработкой текстов, с предисловием, комментарием и емким глоссарием — осуществлено Валерием Дымшицем.
Клод Мориак. Пруст. Вступительная статья А. Д. Михайлова. Перевод с французского Н. Бунтман, А. Райской. М., Издательство «Независимая газета», 1999, 288 стр.
Наличие уже значительного объема написанного о Прусте позволило автору этой книги сосредоточиться только на нескольких, но центральных темах, связанных с Прустом, — написать психологический и искусствоведческий портрет писателя, так сказать, снаружи, используя накопленный прустоведением материал, и — изнутри, воспроизводя из текстов самого Пруста нечто вроде его автопортрета. Без особой полемики, как бы между делом это исследование, по справедливому замечанию А. Д. Михайлова, разрушает закрепившиеся в массовом сознании легенды о Прусте — завсегдатае модных салонов и снобе и о Прусте — отшельнике, закрывшемся от мира в пробковых стенах своего кабинета.
Образ Пруста, восстанавливаемый автором, органично соединяет Пруста-человека и Пруста-художника. Исследователю удается здесь самое трудное: удержать равновесие, обычно дающееся с трудом, одна из издержек профессии литературоведа-биографа — постепенно вырабатывающееся отношение к текстам как материалу, приближающему к биографии писателя, а не наоборот (перекос, лишающий ремесло литературоведа изначального смысла). Перед нами работа не биографа, а скорее тонкого литературного критика, восстанавливающего из текстов писателя и из его реальной жизни художественное содержание «образа автора» «Утраченного времени».
М. Р. Зезина. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-е — 1960 годы. М., «Диалог-МГУ», 1999, 398 стр., 300 экз.
Монография историка и искусствоведа, насыщенная статистикой, фактами, документами, содержащая множество сюжетов, связанных со взаимоотношением власти и художника (кампания против «безродных космополитов», появление новых и возрождение старых журналов, выход культуры из летаргического сна и разгром альманаха «Литературная Москва», дискуссии об искренности в литературе и борьба вокруг «Нового мира», скандал на выставке «30-летие МОСХа» и т. д., и т. д.) — Хрущев, Суслов, Поликарпов, Твардовский, Копелев, Симонов, Эренбург, Кочетов, Шостакович, Паустовский, Неизвестный, Солженицын и многие, многие другие. Автор не стремится заворожить новизной концепции, он вообще избегает категоричных и размашистых суждений — только то, что следует из фактов. И в итоге оказывается прав. Книга помогает осознать масштабы и значимость для нашей истории происходивших в те годы процессов. Ставшее сегодня общим местом снисходительное отношение к серьезности и значительности культурной жизни 50 — 60-х годов можно объяснить только элементами неизжитого инфантилизма новой художественной элиты. Боюсь, проблемы «руководства литературой» сверху не скоро потеряют свою актуальность, достаточно приглядеться к азарту, с которым идеологи всех мастей пытаются приватизировать пусть не всю, но хотя бы часть литературы, и, кстати, не без успеха. В любом случае активная память о вчерашнем дне не теряет своей ценности. Книга Зезиной лечит от избыточной эйфории.
Андрей Ананов. Два туза в прикупе. СПб., «Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ», 1999, 190 стр., 3000 экз.
Записки знаменитого ныне ювелира, начавшего еще при советской власти. Казалось бы, специфика его ремесла предполагает «уютные» заметки художника. Но только не в нашей русско-советской жизни — кроме таланта ювелира (редкого трудолюбия, изощренности ремесленника и высокой культуры художника) автор, занятый «индивидуальной трудовой деятельностью», обязан был еще обладать азартом и мужеством человека, играющего с судьбой ва-банк, крепостью нервов и ума, да и просто — кулаками. Записки Ананова — о том, как он выжил, когда его убивали, о том, как он смог переиграть гэбэшников, имевших все возможности посадить его на годы, как он смог уйти от грабителей уже в безвыходной почти ситуации и т. д. Это книга о противостоянии свободного делателя государственному устройству, в советские времена всеми своими установлениями отрицавшему любое проявление свободы, а в наши — о противостоянии ситуации, когда знаменитый ювелир является прежде всего потенциальной добычей «братвы». Книга о цене свободы, написанная человеком, который имеет право снисходительно наблюдать за джеймсбондами на экране: мне бы ваши заботы.
— 3
Александр Кацуро. Поединок чести. Дуэль в истории России. М., «Радуга», 1999, 344 стр.
Автор поскромничал, обозначив темой книги дуэль. Это книга обо всем — о разных дуэльных историях и о правлении царевны Софьи, об обстоятельствах восшествия на престол Петра I, о стрелецком бунте, о Петре II и опале Меншикова, о царствовании Елизаветы Петровны и Екатерины II, о верноподданнических мотивах в поэзии Ломоносова, об убийстве Павла, о семейной жизни Пушкина (перепечатана чуть ли не половина его писем жене — перечитал, спасибо автору, с интересом), об истории литературных взаимоотношений Толстого и Тургенева (обильное цитирование литературной переписки того времени) и еще много, много о чем. Чтение, ничем особенно умственным или неизвестным не напрягающее, лестное — приятно обнаружить себя образованным человеком. Для тех же, кто надеялся узнать что-то новое, в «Приложении» предлагается факсимильное воспроизведение «Сообщения в офицерском кругу» М. Э. «Дуэль и честь в истинном освещении» (СПб., 1902). Ну а самых настырных мы, в свою очередь, отсылаем к работам специалистов, вышедшим в последнее время, в частности, к книге Я. Гордина «Дуэли и дуэлянты», упоминания о которой я почему-то не встретил в работе Кацуро.
В. Н. Раневская со-товарищи. Обрывки бульварной прессы. СПб., «Самтрахпресс», 1999, 241 стр.
За книгой этой рука потянулась из-за ее обложки, повторившей оформление знакового для истории новейшей литературы альманаха «Личное дело» (1991: Кибиров, Пригов, Рубинштейн, Гандлевский и другие), в надежде на продолжение. Оказалось, нет. Если автор и претендует на продвинутость, то, так сказать, не «по эстетике», а «по жизни». Героиня Раневской (Варвара Раневская) рассказывает о рождении сына, о своих родных, мужьях и любовниках, романах, истериках, запоях и других «бедствиях». Изюминка в том, что героиня — философ. Ей положено постигать жизнь, не теряя с ней контакта. Она и не теряет — бесчисленные романы с «нестандартными» личностями, эпатаж, культивирование в себе умения любую ситуацию превратить в экстремальную… Понять, литература это или нет, трудно. Одно из двух: или хитроумный автор намеренно создает иллюзию отсутствия грани между «сором» и «стихами», ориентируясь на изощренного читателя, или грани этой никогда не существовало. Вероятнее второе: процесс создания текста неотделим для «героини» от любования собой в роли писателя. Удивительно, но факт — герои книги, которым Раневская показывала фрагменты своего сочинения, настойчиво советовали: поработай еще, и будет литература, — а она им в ответ: не хочу, не буду, а то совсем охота писать пропадет. Рецензент присоединяется к мнению этих героев Раневской.
Наталия Медведева. А у них была страсть… М., «Вагриус», 1999, 398 стр.
Новая книга прозы бывшей подруги Эдуарда Лимонова, героини его надрывного «Эдички», в беллетризованной форме (повесть «А у них была страсть») дает свою версию взаимоотношений со знаменитым Писателем, а также повествует (в рассказах) о становлении излюбленного автором типа женщины-современницы, избавляющейся от совковости на фоне СССР, США, Франции. В читательском сознании функция текстов Медведевой — в обслуживании ее и Лимонова литературно-биографической легенды (собственно, и «Эдичка» «забирал» читателя больше как человеческий документ). Кстати, Медведева пишет не намного хуже, чем Лимонов. И если бы оба их текста состоялись как полноценная литература, наша пара могла бы претендовать на повторение литературно-биографической ситуации Макса Фриша с его «Гантенбайном» и Ингеборг Бахман с ее «Малиной». Увы. В зацикленности Медведевой на описаниях сексуальных отправлений героев, на воспроизведении мата и прочих, как кажется автору, эпатирующих советскую ментальность атрибутах прозы, в постоянном оглядывании на себя-продвинутую, себя-заграничную в суперпрестижной среде, одежде, интерьерах — весь набор комплексов зашибленного советской эпохой человека. Главное же, что отделяет эти тексты от литературы, — авторское неведение смысла употребляемых понятий (любовь, жизнь, смерть, творчество и т. д.).
