И тогда мудрейший из мудрых заговорил:
— Мысли летят, как птицы: слова — это гнёзда для птиц. Произнесённое вслух обретает плоть.
Я был тогда молод, самонадеян и потому посмеялся над его словами:
— Как может пустое сотрясание воздуха обрести плоть? Но если это и так — то почему ты за полторы тысячи лет не открыл своей мудрости?
Махакала сказал:
— Сказанное одними тает, как тень; слова других способны разбудить только другие слова. Из всех, кто приходил ко мне, только ты обладаешь даром воплощения речи. Этот дар велик, но в нём сокрыта большая опасность. Помни, что всё, сказанное тобой, становится явью. Я предупредил тебя.
Я сказал:
— О учитель, неужели ты после стольких лет молчания заговорил только для того, чтобы сообщить мне эту нелепость? Возможно ли, что, если я скажу: «В моей ладони лежит банан...»
Я сказал это и умолк, потому что в моей ладони действительно лежал банан. Я задрожал и швырнул его прочь, как будто это была ядовитая змея. Прошло немало времени, прежде чем я снова смог заговорить.
— Идёт дождь, — сказал я тихо, почти шепотом, и тотчас на нас обрушилась лавина ливня, хотя небо продолжало оставаться безоблачным.
Спустя мгновение я промок насквозь, как будто был брошен в реку; меня бил озноб. «Дождь кончился!» — крикнул я, и дождь тотчас перестал.
Усилием воли я овладел собой, и, когда заговорил снова, голос мой прозвучал спокойно и почти беспристрастно:
— Гуру Махакала мёртв.
2
Махарика вернулся к мирской жизни. Он спустился в город, построил себе дом и занялся изготовлением обуви. Шли дни, а люди, с которыми ему приходилось встречаться или иметь дело, не слышали от него ни одного слова: окружающие решили, что он немой, хотя слышит и понимает всё прекрасно. Ни слова не услышала от него и прекрасная Маданасена, которую он взял в жены. Махарика нежно любил свою жену и, как мог, открывал ей свои чувства — однако слова от него она так и не дождалась. Промолчал он даже тогда, когда Маданасена призналась, что у них будет ребёнок.
Тем временем чужеземный гнёт становился всё более беспощадным: завоеватели изнуряли людей каторжными работами, забивали до смерти палками, насиловали девушек и женщин. Человек никогда не позволял себе так обращаться со скотом, как они обращались с людьми. Терпение народа истощилось: принц Раджмаратх поднял восстание.
Из-за моря один за одним стали прибывать корабли с подмогой: для британских солдат война с полуголыми, плохо вооружёнными повстанцами была всего лишь кровавой потехой. Восстание утонуло в крови: принц Раджмаратх с горсткой оставшихся в живых ушёл в горы. Солдаты рыскали по горам, как волки, но отряд повстанцев как в воду канул. В горных селениях и близлежащих городах многие были убиты, многие брошены в темницы, где подвергались чудовищным пыткам. Людей пытали огнём и железом, ломали кости, сдирали кожу, выпытывая место убежища Раджмаратха. Люди умирали: одни — не проронив ни слова, другие — со страшными воплями и проклятиями, — но никто не выдал принца. Однажды утром солдаты в бриджах и высоких шлемах ворвались в мастерскую Махарики: его схватили и потащили к бывшему дворцу раджей, в котором теперь помещался штаб завоевателей.
Каменный двор дворца лежал в запустении и был занесён слоем песка; зловещие кровавые пятна на песке делали его похожим на шкуру гепарда. Во дворе было полно англичан. В глубине, под широкой парадной лестницей, в тени баньяна, сидели на стульях капитан Симонс и лейтенант Барли. Офицеры время от времени наливали себе из пузатой бутылки, стоявшей перед ними на походном столике. Махарику швырнули наземь: поверженный Будда у разрушенного фонтана напомнил ему мёртвого учителя.
Лейтенант Барли встал, подошёл к нему, остановился напротив и, упершись стеком в подбородок Махарики, приподнял ему лицо.
— Э, да это молчаливый башмачник! — воскликнул он насмешливо. — А что, молчун, правду ли говорят, что ты спустился с гор? Если это так, то тебе наверняка известно, в какую дыру забилась крыса по прозвищу Раджмаратх?
Свистнула и, разрывая ткань и кожу, впилась в тело пленника плеть, затем снова взвилась и снова вонзилась: Махарика сидел не шелохнувшись, ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Зря стараетесь, лейтенант, — зевнул капитан Симонс. — Этим их не проймёшь.
— Как знать, — Барли хлестал и хлестал, одежда пленника превратилась в лохмотья, кожа покрылась кровавыми полосами, но избиваемый так и не вздрогнул. Наконец лейтенант выбился из сил. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони и приказал:
— Продолжайте, Тейлор.
Подбежали трое солдат. Сержант Тейлор — детина с низким лбом, из-под которого хмуро смотрели глаза палача, — выделялся среди них своей дремучестью и зверской силой. На голову и плечи Махарики посыпались сокрушительные удары палок. Лицо его превратилось в кровавое месиво, из горла хлынула кровь — но он не издал ни звука, и только тело его вздрагивало под ударами. Махарику повалили и продолжали избивать ногами в тяжёлых ботинках. Затрещали кости.
— Отставить, Тейлор, — приказал капитан. — Убивать вы умеете, в этом меня не надо убеждать. Но так вы ничего не добьётесь. Впрочем, я знаю, как развязать ему язык. Килбурн, идите сюда.
Капрал Килбурн подошёл к капитану: тот ему что-то приказал. Капрал, окликнув двух солдат, ушёл со двора. Вскоре они вернулись — солдаты тащили Маданасену. Махарика попытался отвернуться — но Тейлор, наступив ему на голову, не позволил это сделать.
— Смотри, башмачник, узнаёшь? Вижу, что узнал, — самодовольно ухмыльнулся капитан Симонс. — Быть может, теперь ты вспомнишь, где прячется Раджмаратх? А не то твоей возлюбленной будет очень плохо. Похуже, чем тебе.
Махарика молчал. С Маданасены сорвали сари. Она попыталась прикрыться — но двое солдат повалили её на спину, силой развели руки и ноги и так прижали к земле, что она не могла шелохнуться. Ее огромный живот чуть вздрагивал — до рождения ребёнка оставались считанные недели.
Капрал Килбурн построил солдат и сам подошёл к Маданасене первым.
Она закричала — пронзительно, хрипло, отчаянно. После третьего женщина уже не кричала — только громкие протяжные стоны вырывались из её горла. Солдаты всё подходили и подходили — их было не меньше двадцати.
Махарика видел и слышал всё, но ни слово, ни даже вздох не сорвались с его разбитых губ. Когда отошёл последний солдат, Маданасена была ещё жива и даже пыталась подняться — но уже не могла.
Лейтенант Барли наклонился над Махарикой и заглянул ему в лицо.
— Бесполезно, сэр. Это совершенно дикая, бесчувственная тварь. С тем же успехом мы могли устроить на его глазах изнасилование свиньи.
— Бесполезно?! — капитана задело: он встал и подошёл к Маданасене. — Смотри, башмачник! — он выхватил саблю: клинок блеснул в воздухе и глубоко вошёл в огромный и уже неподвижный живот несчастной. Хлынула кровь. Симонс подошел к пленнику и присел над ним.
— В своём ли ты уме, Махарика?! Ведь это — Маданасена, твоя жена! Как ты можешь притворяться спокойным?!
Махарика выплюнул кровь и заговорил:
— У меня нет и никогда не было жены.
— Не было?! — со злой насмешкой проговорил Симонс. — Чья тогда кровь на моем клинке? Что это за женщина лежит вон там, с разрубленным животом?
— Это — твоя жена, капитан Симонс.
— Моя? — капитан захохотал, однако крики удивления и ужаса заставили его оборвать смех и обернуться.
На месте Маданасены в той же позе лежала другая женщина. Она была светлокожей и белокурой. Из разрубленного живота хлестала кровь, лезли внутренности, но она была ещё жива. Корчась от невыносимой боли, женщина полными слёз глазами смотрела на Симонса и пыталась что-то сказать.
— Вздор... — бледнея, прохрипел капитан. — Элис... Этого не может быть, Элис в Англии, за тысячи миль отсюда...
В этот момент умирающей наконец удалось справиться с речью, и во внезапной тишине прозвучал её шёпот:
— Дэ-ви...
— Эли!!! — завопил Симоне и бросился к ней. Судорога дикой боли исказила его лицо, он попытался приподнять Элис, сказать ей что-то — но жизнь уже покинула её.
— Это ложь! — отчаянно заорал Симонс, дрожа всем телом. — Элис жива, ты наслал на нас оморочь, проклятый колдун! — он вскочил и, выхватывая клинок, метнулся к пленнику. Но Махарика сказал:
— Капитан Симонс мёртв.
И капитан, взмахнув саблей, рухнул на песок. Больше он не пошевелился.
— Что с вами, сэр?! Да застрелите же его! — лейтенант в замешательстве схватился за пистолет, но вытащить его не успел. Махарика сказал:
— Лейтенант Барли мёртв, — и лейтенант свалился замертво.
— Я цел и невредим, — продолжал Махарика. Следы избиения тотчас сошли с его лица, тела и даже одежды.
