Мы сейчас добрались до того момента, о котором Ка в последующие четыре года, вспоминая свою жизнь, будто оператор в кино, перематывающий обратно пленку фильма, говорил, что лучше было бы, если бы то, что произошло потом, сложилось совсем иначе.
— Ипек-ханым, вместе с которой ты мечтаешь убежать во Франкфурт и стать счастливым, когда-то была любовницей Ладживерта, — сказал З. Демиркол мягким голосом. — Согласно делу, которое лежит передо мной, их связь началась четыре года назад. Тогда Ипек-ханым была замужем за Мухтар-беем, который добровольно снял свою кандидатуру на пост мэра города, и этот полоумный бывший левый и, извини, поэт, к сожалению, совершенно не замечал, что Ладживерт, которого он с восторгом и почестями принимал в своем доме, чтобы тот организовал молодых исламистов в Карсе, пока сам он продавал электрические печи в своем магазинчике бытовой техники, имеет очень тесные отношения с его женой, у него дома.
"Эти все вы придумали заранее, это неправда", — подумал Ка.
— Первым, кто заметил эту тайную любовь (конечно же, после сотрудников отдела прослушивания из управления), была Кадифе-ханым. Ипек-ханым, у которой были не очень хорошие отношения с мужем, под предлогом приезда сестры, которой предстояло начать учиться в институте, съехала вместе с ней в отдельный дом. Ладживерт по-прежнему то и дело приезжал в город, для того чтобы "организовывать молодых исламистов", вновь останавливался у Мухтара, который восхищался им, а когда Кадифе уходила на учебу, остервеневшие любовники встречались в этом новом доме. Это продолжалось до тех пор, пока в город не приехал Тургут-бей и отец и обе дочери не переселились в отель "Снежный дворец". После этого место старшей сестры заняла Кадифе, примкнувшая к девушкам в платках. У нас есть доказательства, что был даже своеобразный переходный период, когда наш голубоглазый Казанова справлялся одновременно с обеими сестрами.
Ка, собрав всю свою волю, отвел глаза, которые застилали слезы, от З. Демиркол а и устремил их на печально дрожавшие фонари на заснеженном проспекте Ататюрка, который, как Ка только что заметил, оттуда, где он сидел, можно было видеть насквозь.
— Я рассказываю обо всем этом только для того, чтобы убедить тебя, какой ошибкой является то, что ты скрываешь (по своей добросердечности) место, где прячется этот ужасный убийца, — сказал З. Демиркол, который, как и все члены независимых группировок, говорил все раскованнее по мере того, как причинял боль. — У меня никогда не было намерения тебя огорчать. Скорее всего, выйдя отсюда, ты будешь думать, что все то, что я тебе рассказал, не является информацией, полученной службой прослушивания, которая за последние сорок лет оборудовала весь Карс подслушивающими устройствами, и что это ерунда, которую я подстроил. Возможно, и Ипек-ханым убедит тебя поверить в то, что все это — ложь, чтобы не омрачить ваше будущее счастье во Франкфурте. У тебя мягкое сердце, оно может и не выдержать, но чтобы ты не сомневался в правдивости того, что я говорю, я, с твоего позволения, прочитаю тебе несколько убедительных любовных разговоров, которые наша власть записала, потратив так много средств, и потом приказала секретарям перепечатать.
"Милый, милый, дни, проведенные без тебя, — это не жизнь", — сказала, например, Ипек-ханым четыре года назад, 16 августа, жарким летним днем, возможно, тогда они в первый раз расставались… Через два месяца, когда Ладживерт приехал в город, чтобы сделать доклад на тему "Ислам и недозволенное", он позвонил ей за день восемь раз, из бакалейных лавок, чайных домов, и они говорили о том, как любят друг друга. Через два месяца, когда однажды Ипек-ханым захотела бежать с ним, но так и не решилась, он говорил, что "у каждого человека в жизни есть только один любимый человек и что у него это — она, Ипек". В другой раз она из ревности к его жене Мерзуке, оставшейся в Стамбуле, сказала Ладживерту, что не может заниматься с ним любовью, когда ее отец дома. Ну и в конце концов, за два последних дня он звонил ей еще три раза! Может быть, звонил и сегодня. Сейчас у нас нет записи их последнего разговора, не важно, о чем они говорили, об этом ты сам спросишь у Ипек-ханым. Прошу извинить меня, я вижу, что и так сказал достаточно, пожалуйста, не плачь. Друзья, снимите с него наручники, вытри лицо, и, если хочешь, тебя отвезут в отель.
39
Удовольствие плакать вместе
Ка и Ипек в отеле
Обратный путь Ка захотел пройти пешком. Он смыл кровь, капавшую из носа на подбородок, умыл лицо с большим количеством воды, словно человек, пришедший по своей воле в гости, вышел, сказав убийцам и бандитам в квартире "до свидания", и пошел, шатаясь, словно пьяный, под блеклым светом фонарей на проспекте Ататюрка, повернул, не думая ни о чем, на проспект Халит-паши и, услышав, что в галантерейном магазине снова играет «Роберта» Пеппино ди Капри, заплакал навзрыд. Именно в этот момент он встретил худого красивого крестьянина, рядом с которым сидел три дня назад в автобусе Эрзурум — Карс и на руки которому уронил голову, когда заснул. Пока весь Карс все еще смотрел «Марианну», Ка сначала столкнулся на проспекте Халит-паши нос к носу с адвокатом Музаффер-беем, а затем, повернув на проспект Казыма Карабекира, — с директором автобусной фирмы, с которым познакомился, когда первый раз ходил к Глубокочтимому Шейху Саадеттину, и с его пожилым другом. По взглядам этих людей он понял, что по его лицу все еще текут слезы, и пошел дальше, мимо заледеневших витрин, мимо которых ходил уже несколько дней подряд, прогулялся по этим улицам взад-вперед, мимо заполненных народом чайных домов, фотомастерских, помнивших, что когда-то город знал лучшие времена, мимо дрожащего света уличных фонарей, витрин бакалейных лавок, в которых были выставлены круги овечьего сыра, мимо полицейских в штатском на углу проспектов Казыма Карабекира и проспекта Карадаг, но даже не увидев их, он все равно ощущал их присутствие.
Ка успокоил солдат-охранников, которых встретил сразу перед входом в отель, сказав, что все в порядке. Он поднялся в свою комнату, стараясь никому не попадаться на глаза, и, бросившись на кровать, опять зарыдал. Проплакав очень долго, он затих. Ка лежал, слушая звуки города, и через несколько минут, показавшиеся ему очень длинными, что напомнило ему нескончаемое ожидание в детстве, в дверь постучали; это была Ипек. От мальчика-секретаря она узнала, что с Ка произошло что-то странное, и сразу пришла. Говоря это, в свете лампы, которую зажгла, она увидела лицо Ка и, испугавшись, замолчала. Молчание длилось долго.
— Я узнал о твоих отношениях с Ладживертом, — прошептал Ка.
— Он сам тебе сказал? Ка погасил лампу.
— Меня похитили З. Демиркол и его друзья, — прошептал он. — Оказывается, ваши телефонные разговоры прослушивают уже четыре года. — Он опять бросился на кровать. — Я хочу умереть, — сказал он и заплакал.
Рука Ипек, гладившая его волосы, заставила его заплакать еще сильнее. Но в душе у него был покой, как бывает у людей, которые решили, что вообще никогда не будут счастливы, и чувство потери смягчилось. Ипек легла на кровать и прижалась к нему. Какое-то время они плакали вместе, и это привязало их друг к другу еще сильнее.
В темноте комнаты, отвечая на вопросы Ка, Ипек все рассказала. Она сказала, что во всем виноват Мухтар: он не остановился на том, что пригласил Ладживерта в Карс и с почестями принимал его в доме, он захотел, чтобы политический исламист убедился в том, каким чудесным созданием была его жена. Кроме того, в те времена Мухтар очень плохо относился к Ипек, обвинял ее в том, что у них не было детей. Ка понимал, что в красноречивом Ладживерте было много такого, что могло привлечь несчастливую женщину и вскружить ей голову. Ипек очень старалась не попасть в положение дурной женщины, после того как завязались их отношения! Она хотела, чтобы Мухтар, которого она очень любила и которого вовсе не хотела расстраивать, ничего не заметил. И очень хотела избавиться от постепенно разгоравшейся любви. Прежде всего Ладживерта делало привлекательным его превосходство над Мухтаром; когда Мухтар начинал бессвязный разговор на темы, которых не знал, Ипек его стыдилась. Когда Ладживерта не было, Мухтар постоянно хвалил Ладживерта, говорил, что ему нужно чаще приезжать в Карс, и ругал Ипек, требуя, чтобы она обращалась с гостем как можно лучше и душевнее. Мухтар не замечал ничего и когда они вместе с Кадифе переехали в другой дом; и так как З. Демиркол и ему подобные ему все еще ничего не сказали, он ничего не замечал. Смышленая Кадифе поняла все уже в первые два дня, как только приехала в Карс, и примкнула к девушкам в платках только для того, чтобы быть поближе к Ладживерту. Ипек чувствовала, что Кадифе испытывает интерес к Ладживерту только из-за своей зависти, свойственной ей с детства. Увидев, что Ладживерту нравится внимание Кадифе, Ипек охладела к нему, думая, что, если Ладживерт заинтересуется Кадифе, она от него избавится, а после того, как приехал отец, ей удавалось держаться от него подальше. Может быть, Ка и поверил бы в этот рассказ, который толковал связь Ладживерта и Ипек, как прошлую ошибку, но Ипек, в какой-то момент забывшись, с воодушевлением сказала: "На самом деле Ладживерт любит меня, а не Кадифе!" После этих слов, которые Ка так не хотелось слышать, он спросил, что она сейчас думает об этом «мерзавце». Ипек ответила, что теперь не хочет говорить на эту тему, все осталось в прошлом, и она хочет поехать с Ка в Германию. Тогда Ка напомнил Ипек, что она разговаривала с Ладживертом по телефону в его последний приезд, а Ипек возразила, что такого разговора не было, что Ладживерт обладает достаточным опытом, чтобы понимать, что, если он позвонит, станет известно, где он скрывается.
