— Мы никогда не будем счастливы! — произнес Ка.
— Нет, мы уедем во Франкфурт и там будем счастливы! — сказала Ипек, обнимая его. По словам Ипек, Ка в тот момент поверил ее словам, но потом опять заплакал.
Ипек сильно прижалась к нему, и они стали плакать вместе. Впоследствии Ка напишет, что, возможно, именно тогда Ипек впервые в жизни открыла для себя, насколько это больно и в то же время приятно — плакать обнявшись, пребывая где-то между поражением и началом новой жизни, там, где еще царит неопределенность. Он полюбил ее еще больше за то, что они могут вот так плакать, прижавшись друг к другу. Ка плакал, изо всех сил прижавшись к Ипек, но какая-то часть его внимания сосредоточилась на попытке определить дальнейшее развитие отношений, интуитивно он прислушивался к звукам, доносившимся из отеля и с улицы. Было около шести: печать завтрашнего номера городской газеты «Граница» была завершена, снегоуборочные машины рьяно принялись за дело, чтобы расчистить дорогу на Сарыкамыш, а Кадифе, которую Фунда Эсер мило усадила в военный грузовик и увезла в Национальный театр, начала репетировать с Сунаем.
Только спустя полчаса Ка смог сказать Ипек, что у Ладживерта есть для Кадифе сообщение. Какое-то время они плакали, обнявшись, и попытки Ка заняться любовью были неудачны из-за приступов страха, нерешительности и ревности. Потом он начал расспрашивать у Ипек, когда она последний раз видела Ладживерта, навязчиво повторять, что, видимо, она каждый день тайно разговаривала и встречалась с ним, что она каждый день занималась с ним любовью. Впоследствии Ка предстояло вспомнить, что Ипек на эти утверждения и вопросы вначале отвечала с гневом, что ей не верят, но затем повела себя нежнее, приняв во внимание не логический смысл слов Ка, а уловив его эмоциональное состояние, то, что он, с одной стороны, получал удовольствие от этой нежности, а с другой, ему нравилось мучить Ипек такими вопросами и утверждениями. Ка, который последние четыре года своей жизни проведет очень много времени, раскаиваясь и обвиняя себя, впоследствии признается себе, что всю жизнь использовал склонность причинять боль словами для измерения силы любви тех, кто его любил. Навязчиво утверждая, что Ипек любит Ладживерта, и спрашивая, хочет ли она на самом деле быть с ним, Ка по сути интересовало не то, что ответит Ипек, а насколько у нее хватит терпения.
— Ты своими вопросами наказываешь меня за то, что у меня были с ним отношения! — сказала Ипек.
— Tы хочешь быть со мной, чтобы забыть его! — сказал Ка и по лицу Ипек с ужасом увидел, что это правда, но не заплакал. Он почувствовал, что стал сильнее морально, возможно, оттого, что слишком долго плакал. — Есть сообщение для Кадифе оттуда, где спрятался Ладживерт, — сказал он. — Он хочет, чтобы Кадифе отказалась от слова, которое дала, чтобы она не выходила на сцену и не открывала голову. Он настаивал.
— Давай не скажем этого Кадифе, — сказала Ипек.
— Почему?
— Потому что в этом случае Сунай не перестанет нас охранять и так будет лучше для Кадифе. Я хочу отдалить мою сестру от Ладживерта.
— Нет, — сказал Ка. — Ты хочешь, чтобы они поссорились. — Он видел, что ревность все больше роняет его в глазах Ипек, но все равно не мог сдержаться.
— Я давно прекратила всякие отношения с Ладживертом.
Ка подумал, что хвастливый тон в словах Ипек не был искренним. Но он сдержался и решил не говорить ей об этом. Но спустя некоторое время заметил, что говорит даже это, уставившись из окна на улицу. Ка еще больше огорчился от того, что понимал, что поступает вопреки себе, не котролируя свою ревность и гнев. Он мог бы заплакать, но его особенно занимало то, что ответит Ипек.
— Да, когда-то я была в него очень влюблена, — сказала Ипек. — Но сейчас почти все прошло, со мной все в порядке. Я хочу поехать с тобой во Франкфурт.
— Что значит — ты была в него очень влюблена?
— Я была сильно влюблена, — сказала Ипек и с решимостью замолчала.
— Расскажи, как сильно ты была в него влюблена. Ка почувствовал, что, утратив хладнокровие, она колеблется, сказать правду или утешить его, разделить его любовную боль или расстроить еще больше, как он того заслуживал.
— Я любила его так, как никого не любила, — сказала Ипек, отводя глаза.
— Возможно, потому, что ты не знала никого, кроме своего мужа, Мухтара, — сказал Ка.
Он раскаялся, как только произнес эти слова. И не только потому, что знал, что обидит ее, но потому, что предчувствовал, насколько резко ответит Ипек.
— Возможно, в жизни у меня не было большой возможности сближаться с мужчинами, потому что я — турчанка. Ты, должно быть, в Европе познакомился со многими свободными девушками. Я не спрашиваю тебя ни об одной из них. Полагаю, что это они научили тебя расспрашивать о бывших возлюбленных.
— Я турок, — сказал Ка.
— Такие утверждения обычно используют как предлог или пытаясь оправдать плохой поступок.
— Поэтому я вернусь во Франкфурт, — сказал Ка, не веря в то, что сказал.
— Я поеду с тобой, и там мы будем счастливы.
— Ты хочешь уехать во Франкфурт, чтобы забыть его.. — Я чувствую, что, если мы сможем вместе уехать во
Франкфурт, спустя какое-то время я полюблю тебя. Я не похожа на тебя; я не могу полюбить кого-то за два дня. Если ты будешь терпелив ко мне и не будешь разбивать мне сердце своей турецкой ревностью, я буду очень тебя любить.
— Но сейчас ты меня не любишь, — сказал Ка. — Ты все еще любишь Ладживерта. Что делает его таким особенным?
— Мне нравится, что ты хочешь узнать об этом, но я опасаюсь твоей реакции на мой ответ.
— Не бойся, — сказал Ка, не веря своим словам. — Я очень тебя люблю.
— Я смогу жить только с тем мужчиной, который сможет любить меня, после того как услышит то, что я скажу. — Ипек какое-то время молчала и, отвернувшись от Ка, засмотрелась на заснеженную улицу. — Ладживерт очень нежный, очень рассудительный и великодушный, — сказала она с жаром. — Он никому не желает зла. Однажды он всю ночь плакал из-за двух щенят, которые остались без матери. Поверь мне, он ни на кого не похож.
— Разве он — не убийца? — спросил Ка безнадежно.
— Даже те, кто знает о нем лишь одну десятую того, что знаю я, сказали бы, что это — глупость, — сказала Ипек и засмеялась. — Он не может никого погубить. Он — ребенок. И, как ребенку, ему нравятся игры, мечты, он любит подражать кому-нибудь, рассказывает истории из «Шахнаме», из «Месневи», в нем живут одновременно самые разные люди. Он очень волевой человек, очень умный, решительный, очень сильный и очень веселый… Ах, извини, не плачь, милый, хватит уже плакать.
Ка тут же перестал плакать и сказал, что теперь не верит, что они смогут вместе поехать во Франкфурт. В комнате наступила долгая, странная тишина, которая время от времени прерывалась всхлипываниями Ка. Он лег на кровать и, повернувшись спиной к окну, свернулся калачиком, как ребенок. Через какое-то время Ипек легла рядом с ним и обняла его сзади.
Ка хотел сказать ей: «Перестань». А потом прошептал:
— Обними меня покрепче!
Ка нравилось чувствовать щекой, что подушка намокла от его слез. И было так приятно оттого, что Ипек его обнимает. Он уснул.
Когда они проснулись, было семь часов, оба внезапно ощутили, что смогут быть счастливыми. Они не могли смотреть друг другу в глаза, но оба искали повод, чтобы помириться.
— Не обращай внимания, мой милый, ну же, не обращай внимания, — сказала Ипек. Ка не мог понять, означало ли это, что все безнадежно, или можно верить, что прошлое забыто. Он решил, что Ипек уходит. Он очень хорошо знал, что если вернется во Франкфурт из Карса без Ипек, то не сможет продолжить даже свою прежнюю несчастливую жизнь.
— Не уходи, посиди еще немного, — произнес он с волнением.
После странного, беспокоящего молчания они обнялись.
— Господи, Господи, что будет! — воскликнул Ка.
— Все будет хорошо, — сказала Ипек. — Верь мне, доверься мне.
Ка чувствовал, что от этого ужаса сможет избавиться, лишь, как ребенок, послушавшись Ипек.
— Идем, я покажу тебе вещи, которые положу в сумку, которую увезу во Франкфурт, — сказала Ипек.
Покинуть комнату оказалось полезно для Ка. Он отпустил руку Ипек, перед тем как войти в квартиру Тургут-бея, за которую держался, пока спускался по лестнице, но, проходя по холлу, почувствовал гордость из-за того, что на них смотрят, как на «пару». Они пошли в комнату Ипек. Она вытащила из своего ящика небесно-голубой тесный свитер, который не могла носить в Карсе, развернула и отряхнула его от нафталина, подошла к зеркалу и приложила к себе.
— Надень, — сказал Ка.
Ипек сняла свободный шерстяной свитер, который был на ней, и, когда она надела на свою блузку узкий свитер, Ка вновь поразился ее красоте.
— Ты будешь любить меня до конца жизни? — спросил Ка.
