Я вскочила с кровати, даже не подумав, что не успела сбросить платье, сменив его на ночную рубашку, бросилась к ней и крепко обняла.
Это были мои первые человеческие объятия после того, как я обнимала Кошку. Это было так приятно, словно в меня сразу же мощным потоком перелились тепло и свет.
Пальцы мои ожили и вспыхнули, я погладила ее по лицу и сдавленным голосом произнесла: «Лил…»
Она отшатнулась.
Даже к стене отлетела.
Вжалась в нее и смотрела на меня широко открытыми глазами, будто видела перед собой тигра.
– Что с тобой, Пат? – наконец сказала она. – Что с тобой? Ты с ума сошла?
Я засмеялась. Видимо, я и правда выглядела сумасшедшей.
Я взяла ее руку так крепко, что она не могла сопротивляться, и усадила рядом с собой на кровать.
Жаль, что я так и не поспала хоть немного, потому что мысли мои путались, а губы были такими сухими, что едва шевелились. Но я, не выпуская ее рук из своих, говорила и говорила. О том, что давным-давно хочу дружить с ней, что мы не должны потеряться, что мир – прекрасный и большой, что Венера – обнажена, а мадам де Реналь не виновата, что… что звукообразующим элементом на саксофоне является трость, которую еще называют «язычок», и что его диапазон состоит из трех регистров и покрывает две с половиной октавы…
Что у меня есть секрет – и этот секрет называется Кошка. И – это: я показываю Лил маленький телефончик.
Я еле шевелю губами. Чувствую, что Лил заботливо и осторожно укладывает меня назад, в кровать, накрывает одеялом, шепчет: «Тебе надо поспать, Пат…»
Как мне приятно ощущать, что наконец кто-то заботится обо мне. Лицо Лил расплывается перед моими глазами.
Я больше не могу и не хочу бороться со сном. Я слишком устала.
Как приятно засыпать. И чувствовать, что засыпаешь.
Глубоким, спокойным, медовым сном…
* * *
Сколько я спала? День? Два? Неделю?
За окном – дождь. И непонятно, какое время суток – вечер или утро?
Такая тишина вокруг. Только слышно, как барабанит по подоконнику дождь. Я так люблю этот звук. Люблю засыпать под него.
Но снова погрузиться в сон не удается. В палату входит госпожа Учительница. У нее строгое лицо, и мое намерение сказать ей пару добрых слов испаряется, как и желание поспать.
– Пат, – говорит госпожа Учительница. – Иди-ка за мной. Тебя зовет госпожа Директриса.
– А разве она уже вышла из отпуска? – спрашиваю я.
– Вышла ради тебя. Ты же у нас болеешь. Вот она и вышла. Сможешь идти?
Меня окутывает волна настоящей благодарности: это ж надо – госпожа Директриса приехала сюда ради меня.
Мне немного неловко вылезать из-под одеяла, ведь на мне то же самое платье, изрядно помятое, и носки – довольно грязные. Но госпожа Учительница как будто не замечает этого, не произносит ни единого слова упрека за такое безобразие, и меня опять окутывает волна благодарности.
Госпожа Учительница ведет меня из лазарета через сад в главное здание.
И я удивляюсь тому, что все вижу как-то по-новому, словно вблизи рассматриваю картину – одну из тех, которые видела в ЕГО альбомах с репродукциями: каждая травинка нарисована отдельно, сливы покрыты серебристой пыльцой, яблоки светятся изнутри, а с боковых аллей и от лужайки с бассейном слышатся детские голоса и трепетание их крыльев.
– Как красиво… – говорю я, глубоко вдыхая аромат сада.
Госпожа Учительница не отвечает, ведет меня вперед.
Через общий зал, по лестнице, по коврам, мимо одетых скульптур разных греческих богов, к двери кабинета.
Она открывает дверь и спрашивает:
– Разрешите?
Потом пропускает меня вперед и сразу закрывает за мной дверь.
Кабинет просторный и затемненный бархатными шторами. Шагах в двадцати от меня – не меньше! – стоит длинный стол. За ним сидит госпожа Директриса.
Я делаю книксен. Говорить первой полагается ей.
– Добрый день, Пат, – произносит госпожа Директриса. – Говорят, ты сильно заболела…
Я опускаю глаза.
– Что у тебя болит? – заботливо спрашивает госпожа Директриса. – Где именно?
Я прижимаю руку к груди с правой стороны.
– Сердце слева, Пат, – говорит госпожа Директриса.
Я перекладываю руку на левую сторону и краснею.
– Что с твоими волосами, Пат? – спрашивает она.
– Разве можно ходить в таком помятом платье, Пат? – спрашивает она.
– Чем от тебя пахнет? – спрашивает она.
И хмурит брови. Теперь ее взгляд не кажется мне ласковым, он постепенно леденеет. И от этого мгновенно внутри меня все холодеет и застывает, как воск в холодной воде.
– Говори мне правду, Пат! – приказывает она и… и кладет на стол мой, точнее, ЕГО, мобильный телефон. – Это мы нашли у тебя, Пат, пока ты спала! Говори мне правду.
Я молчу.
Я не могу врать, но и сказать правду тоже не могу.
Госпожа Директриса стучит пальцами по столу, выбивает барабанную дробь, как дождь по подоконнику. Наконец она говорит самое страшное:
– Я все знаю, Пат. Ты нарушила наши законы, Пат. И ты прекрасно знаешь, что должно быть дальше.
Она нажимает кнопку на столе, и в кабинет входят госпожи учительницы. Их двое.
– Сейчас тебя поведут в очистительный карцер, – говорит госпожа Директриса. – Там ты подумаешь о своих поступках и подготовишь речь для общего собрания. Потом, к сожалению, мы распрощаемся с тобой, Пат.
Мои ноги подкашиваются, и госпожи учительницы крепко подхватывают меня под руки.
И я слышу, как на столе звонит мой телефончик! Он играет прекрасную солнечную мелодию.
Учительницы крепко сжимают, крутят мои руки.
– Выведите ее, – говорит им госпожа Директриса, нажимая на кнопку ответа, и сообщает в трубку: – Вы ошиблись. У нас никогда такой девушки не было! – и отворачивается к окну.
* * *
Это комната в глубоком подвале, без окон.
Здесь есть железная кровать с тонким шерстяным одеялом, унитаз и один стул. Над головой едва теплится круглая лампочка, встроенная в потолок, она нестерпимо мигает каждые две-три секунды. И от этого начинают болеть глаза, прямо на лоб лезут.
За каменными стенами слышится какой-то шорох. На стуле стоит трехлитровая банка с солеными огурцами. Нам нечасто давали соленые огурцы – только свежие, с грядок или из теплиц.
И поэтому я сразу умяла целых пять штук! Если мне придется здесь умереть, то перед этим я успею съесть их все.
Раньше я думала, что «очистительный карцер» (нас не раз пугали возможностью оказаться в нем!) – это что-то вроде больницы: там чисто и светло и все время в душе есть теплая вода, чтобы помыться и тем самым очиститься. Думала, что туда приходит священник и ведет задушевные беседы, звучит музыка. Думала, что там есть окна…
Здесь нет часов, и поэтому я не знаю, сколько прошло времени. Вообще-то, я не люблю смотреть на часы, мне кажется, что они съедают время: часы, минуты и секунды, принадлежащие моей жизни.
Но сейчас мне становится страшно от того, что я не знаю, сколько я здесь и сколько еще должна здесь пробыть. За какой-то прошедший период времени я спала трижды. Но сон – это тоже из области моих кошмаров: он тоже крадет у людей приличную часть жизни.
К тому же я могла спать и час, и восемь или просто забыться на каких-то пятнадцать минут. Можно считать по огурцам: к примеру, нас кормили три раза в день. Если я сразу съела огурцы, а потом чувство голода возникло не так скоро – прошло полдня. Если настанет ночь, то я вообще не буду чувствовать голода долгое время. А может, кто-то зайдет сюда, занесет воду и еду. И тогда я расспрошу, который час и что будет дальше.
…Но никто не заходит.
Глаза болят от мигания испорченной лампочки.
И очень холодно.
Одеяло не спасает – оно влажное и короткое. Огурцы тоже не спасают от голода. Наоборот, теперь меня мучит жажда. Я пью рассол, но от этого жажда только усиливается. Язык распухает во рту.
Мысли путаются. По периметру комнаты бегает что-то серое. Я так думаю, что это мыши. Или у меня рябит в глазах. Или рябит внутри закрытых глаз, ведь я все время стараюсь опустить веки, чтобы защититься от мигания света.
Госпожа Директриса сказала, что здесь я должна очиститься и подготовиться к общему осуждающему собранию. Но я не знаю, что должна делать, чтобы очиститься и чтобы подготовиться.
Пить хочется все нестерпимее.
И я не могу думать ни о чем, кроме стакана воды.
Интересно, сколько времени человек может прожить без воды? День или два?
И сразу ли он умирает или сначала сходит с ума? Ловит мышей и пьет их кровь? Облизывает холодные стены и влажный пол? Раздирает свои сосуды?
…Что это – бред или правда?
Вижу перед собой красивую черноволосую девушку в нимбе света, она держит в руках небольшой серебряный поднос. На подносе стоит стакан с водой.
Я тяну руку, но не могу дотянуться. Очаровательная девушка смотрит на меня с ужасом и не делает ни шагу вперед. И я опять закрываю глаза: это призрак.
Но желание вновь увидеть стакан с водой заставляет меня поднять толстенные тяжелые веки. И снова передо мной вырисовывается прекрасная девушка с подносом в руках. За ее спиной сияет свет. Такой, что мне опять хочется закрыть глаза.
