— Нет, — сказал я. — Она не переставала думать о тебе.
— Но ведь и она не давала о себе знать, — возразил Марко. — Не искала меня.
— Это должен был сделать ты, — сказал я, отметая заранее все его возможные отговорки.
— Ну, хорошо, — согласился Марко, — но мне не верится, что она только и делала, что посыпала голову пеплом. А этот аргентинец, великий игрок в поло?
— Он был нужен, чтобы выжить, по твоим собственным словам.
Марко улыбнулся — более жалкой улыбки я никогда не видел:
— То есть, это я во всем виноват?
— Да, ты, — сказал я. — Твоя проклятая дистанция. Мизия никогда не чувствовала себя свободной от тебя, она всегда заполняла пустоту, которую ты в ней оставил.
Прежде, чем что-то сказать, Марко обвел взглядом пивную, полную разгоряченных лиц, жестикулирующих рук, громких голосов, смеха, музыки и дыма:
— По сути, я — причина несчастья всех, так? Не говоря уж о себе самом.
Я был готов ответить ему так, как он заслуживал, как вдруг почувствовал страшную слабость. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку стула; мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание от жары, духоты и водки, которая плавила мою кровь.
Из глубины густого мутного сна меня вырвала вибрация, от которой весь дом дрожал, будто во время землетрясения: мозг, казалось, подпрыгивал в черепной коробке, в левом плече пульсировала боль. Я попытался лечь поудобнее, но теперь заныло другое плечо, толчки усилились; через закрытые веки полыхнуло светом, потом я услышал голос Марко:
— Ливио, проснись! Ливио!
Я открыл глаза и резко сел: голову пронзила острая боль, затошнило. Марко стоял у постели, с перекошенным лицом, взъерошенный.
— В чем дело? — спросил я, еле ворочая языком.
Думаю, Марко чувствовал себя не лучше: он стоял, наклонившись вперед, казалось, его вот-вот вывернет наизнанку.
— Сара ушла. Карл тоже, — сказал он.
— Куда? — Мутило меня так, что было непонятно, как мне вообще удалось проспать какое-то время, при любом движении подступала тошнота.
— Ушла от меня, — уточнил Марко. — Уже звонил ее адвокат, предупредил, чтобы я не менял замки на входной двери и не вздумал трогать картины и другие ценности. Хотел зачитать мне список всего, что есть в доме, но я сказал, что не в состоянии его слушать.
— А чей это дом? — спросил я, пытаясь разобраться с отвратительным горьким и вместе с тем приторно-сладким вкусом во рту и со смутными воспоминаниями о прошлом вечере, которые просыпались во мне вместе с похмельем.
— Общий, — сказал Марко. — Но я оставлю его ей, пусть не беспокоится.
Собеседником я был сейчас неважным; едва я пошевелился, как накатила такая тошнота, что я пулей бросился в туалет, и меня вывернуло наизнанку.
Не знаю, сколько я проторчал в туалете, наверно, немало; наконец, в дверь постучал Марко:
— Ливио, ты как?
— Плохо, — откликнулся я замогильным голосом.
— Когда полегчает, собирай чемодан, — сказал Марко через дверь. — Мы уезжаем.
— Когда? — спросил я, сидя на синем кафельном полу.
— Когда придешь в себя, — сказал он.
Час спустя мы сидели около дома в старом зеленом «ягуаре», и оба чувствовали себя препаршиво. Марко взял только несколько книг и дисков, кое-что из одежды, пару сценариев и писем, которыми особенно дорожил, засунул все в два старых кожаных чемодана с облупившимися замками. Хоть в чем-то он остался прежним: к вещам он был так же равнодушен, как и раньше, и обходился самым малым.
Мы отъехали от его теперь уже бывшего дома, удобно устроившись на старых кожаных сиденьях; Марко выглядел грустным и растерянным. Я сказал ему, что, когда расставался с Паолой, тоже забрал с собой только пару чемоданов.
— Думаю, у нас с тобой одна и та же болезнь. Вирус неустойчивости, потому мы всегда путешествуем налегке.
Справившись с похмельем, он понемногу оттаял, и в нем вновь забурлила беспокойная энергия.
— Разве не странно? — сказал он. — Долгие годы ты жил с другим человеком в тисках привычек и обязанностей, и вдруг вырвался на волю, вот так. Жутковатая смена обстановки, согласен? Но и невероятное облегчение.
Я кивал, пытаясь подавить мучившие меня рвотные позывы и свыкнуться с переменой сценария.
Мы остановились у бара в стиле пятидесятых; выпили несколько литров кофе и съели что-то рыхлое. Марко с любопытством марсианина рассматривал окружающее нас пространство и кипевшую в нем жизнь: он оглядывался на людей за другими столиками, смотрел на симпатичную официантку, которая узнала его и, проходя мимо, каждый раз улыбалась. Наливал кофе до краев в мою чашку, приговаривая:
— Пей, Ливио, пей. Тебе станет лучше.
Сейчас я уже не понимал, как мог так жестоко разговаривать с ним вчера: теперь, когда исчезла прочная броня, защищавшая его до сих пор, он казался страшно ранимым. Ему нужны были помощь и дружеская поддержка, и я готов был броситься ему на выручку.
— Как будто ты долго-долго передвигался на костылях, а теперь заново учишься ходить, понимаешь, о чем я? Страшно, но вместе с тем кажется, что перед тобой открылось море возможностей. Иногда и незначительных, на первый взгляд.
— Если только ты не один, — сказал я, вытирая кофе с подбородка, рука ещё нетвердо держала чашку. — Если тебя за ненадобностью не вышвырнут в мир, оборвав все связи и оставив без поддержки.
— Да. — Марко хлопнул меня по плечу, отчего головная боль вспыхнула с новой силой. — Ливио, дружище, черт тебя дери! Хорошо, что ты со мной!
Мы поехали в его студию; он вел машину, посматривая на прохожих и иногда улыбаясь. Остановил машину у магазина туристического снаряжения, бросив: «Я сейчас». Я смотрел, как он идет ко входу: будто космонавт на Луне. Я полулежал на сиденье, в ушах гудело, я спрашивал себя, как могла столь прочная с виду конструкция развалиться так быстро. Я спрашивал себя, случилось бы это и без моего приезда, или случилось бы, но позже, или, может быть, Марко не пошел бы на бесповоротный разрыв. Я спрашивал себя: то, что происходит в жизни человека, неизбежно, не зависит от других людей, оказавшихся рядом, или же они оказывают решающее влияние на ход событий. Я спрашивал себя, каково это влияние: прямая причина или побочный фактор вроде смены погоды или еще какого-нибудь небольшого изменения в сценарии событий.
Марко вышел из магазина с двумя большими пластиковыми пакетами, закинул их на заднее сиденье. Я повернулся, чтобы заглянуть внутрь, и к горлу снова подкатила тошнота: там лежали два легких спальных мешка, два походных резиновых матраса. Марко сказал: «Теперь у нас есть на чем спать».
В студии нас встретили его ассистентка с секретаршей и в крайнем изумлении уставились на чемоданы и пакеты со спальными мешками.
— Спешный переезд, — сказал Марко; они продолжали хлопать глазами.
Его ассистентка страшно нервничала:
— Я уже два часа пытаюсь до тебя дозвониться. Наверно, телефон в машине сломался, все время нет соединения.
— Я его выключил, — сказал Марко.
Ассистентка наклонила голову в еще большем замешательстве.
— Ноэль Гропер звонил четыре раза по поводу клипа, — сказала секретарша.
— Они с ума сходят, когда от тебя нет новостей, — добавила ассистентка. — Уэйн и Хамфри перезвонят после обеда, надо договориться о собрании по поводу фильма. Джек Джонстон просил тебя связаться с ним, как только ты появишься.
— Ага, — сказал Марко, но, похоже, мысли его были далеко, он двинулся по коридору и поманил меня рукой.
Показался тощий монтажер с сообщением, что клип готов, спросил, не хочет ли Марко его посмотреть. Марко сказал мне: «Проходи сюда». Я зашел с ними в монтажную; мы стояли и смотрели, как разворачивается двухминутный микросюжет, идеально синхронизированный с насквозь фальшивой музыкой группы Handsome Waste.[50] В конце Марко сказал:
— Ну, хорошо. Отсылай как есть. Они лучшего не заслуживают.
— По-моему, классно получилось, Марко, — сказал юный гений монтажа, глядя растерянно.
— Дерьмо это, — сказал Марко. — Как и их музыка. Набор клише. Сойдет.
Он провел меня в другую комнату, кинул на пол коврики и спальные мешки:
— Пока что разобьем лагерь здесь.
— А что потом? Какие у тебя планы? — спросил я, массируя затылок, на который волнами накатывала тупая боль.
— Не знаю, посмотрим, — сказал Марко. — Нам ведь немного надо, правда?
— Правда, — согласился я с восторгом, смешанным с удивлением, не совсем понимая, что происходит.
Вошла ассистентка со словами:
— Джек Джонстон звонит.
— Скажи ему, что меня нет, — решил Марко после секундного колебания. — Что перезвоню, когда приеду.
Ассистентка растерялась еще больше, чем монтажер: на лице ее застыло недоуменное выражение.
