— Высматривай фильм поинтереснее, Дункан, — предложил старшему сыну Гарп.
— Не могу я ничего высмотреть, раз мне нельзя стоять между сиденьями, — заупрямился Дункан.
Они еще покатались по улицам. Все кинотеатры находились, в общем, поблизости друг от друга, но пришлось несколько раз проехать мимо них, пока они решили, какой именно фильм будут смотреть; потом они еще несколько раз проехали мимо выбранного кинотеатра, прежде чем сумели найти место для парковки.
Дети выбрали именно такой фильм, на который хотело попасть больше всего народу; у входа в кассу собралась длинная очередь, вытянувшаяся под навесом вдоль тротуара. Ледяной ветер нес дождь со снегом. Гарп укрыл Уолта своей курткой, накинув ее мальчику на голову, и Уолт стал похож на одного из уличных попрошаек — мокрый карлик, который в такую ужасную погоду искал людского сочувствия. Вдобавок Уолт тут же влез в лужу и насквозь промочил ноги. Тогда Гарп подхватил сына на руки и прижал к себе, прислушиваясь к хрипам в его груди. Ему казалось, что ледяная вода из промокших ботинок Уолта мгновенно просочилась прямо в его маленькие бронхи.
— Какой ты все-таки странный, пап! — сказал Дункан.
А Уолт вдруг заметил какую-то странную машину и даже показал на нее пальцем. Машина быстро ехала по насквозь промокшей улице, разбрызгивая грязные лужи и отражая широченными боками свет неоновых фонарей, — огромная машина цвета свернувшейся крови, со светлыми деревянными панелями на бортах, которые выглядели как ребра огромной рыбины, скользившей по темной улице в неоновом свете.
— Глядите, какая машина! — закричал Уолт.
— У-у, да это же катафалк! — восхитился Дункан.
— Нет, Дункан. Это старый «бьюик», — сказал Гарп. — Такие еще до твоего рождения делали.
«Бьюик», который Дункан принял за катафалк, направлялся к дому Гарпа, хотя Хелен сделала все, что в ее силах, чтобы убедить Майкла Мильтона ни в коем случае не приезжать к ней.
— Я не могу больше видеться с тобой, — сказала она ему, когда позвонила. — Просто не могу, и все. Конец. Я же говорила тебе, что все кончится, как только он узнает. И я ни за что больше не стану его мучить, и так уже причинила ему столько боли.
— А как же я? — спросил Майкл Мильтон.
— Прости, — сказала Хелен. — Но ты ведь знал. Мы оба знали.
— Я хочу тебя видеть, — сказал он. — Может, завтра? Но она сказала, что Гарп повел детей в кино с единственной целью: она должна покончить со всем сегодня.
— Я сейчас приеду, — сказал Майкл Мильтон.
— Нет, только не сюда! — воскликнула Хелен.
— Мы просто покатаемся, — сказал он.
— И выйти из дому я тоже не могу, — сказала она.
— Я еду, — сказал Майкл Мильтон и повесил трубку. Хелен посмотрела на часы. Ничего, она быстренько его выпроводит, и все обойдется. Ведь фильмы идут по крайней мере полтора часа. Она решила, что в дом его не впустит — ни при каких обстоятельствах. Хелен внимательно следила, когда из-за поворота появятся фары «бьюика», и, едва машина остановилась — прямо напротив гаража, точно огромный корабль, причаливший к темному пирсу, — выбежала из дома и толкнулась в переднюю дверцу, прежде чем Майкл Мильтон успел ее открыть.
Дождь переходил в снег, превращаясь под ногами в слякоть; казалось, капли становились ледышками уже на лету и больно жалили голую шею Хелен, когда она наклонилась к опущенному боковому стеклу.
Он сразу же ее поцеловал. Она хотела в ответ легонько погладить его по щеке, но он отвернулся и с силой разжал ей губы своим языком. И снова она увидела перед собой вульгарную спальню в его квартирке и огромный постер на стене — Пауль Клее «Синдбад-мореход». Видимо, думала Хелен, именно таким он себя представляет: яркая натура, искатель приключений, весьма чувствительный, впрочем, к красотам цивилизованной Европы.
Хелен отшатнулась от него и почувствовала, что ледяной дождь уже насквозь промочил ее блузку.
— Мы не можем так просто со всем этим покончить, — с несчастным видом сказал Майкл Мильтон.
Хелен было неясно, то ли у него на щеках капли дождя, то ли слезы. Она с изумлением обнаружила, что он сбрил усы, и теперь его верхняя губа напоминала припухлую и несколько недоразвитую губу ребенка — как губки Уолта, которые, впрочем, на лице Уолта смотрелись очень мило. Однако такие губы у любовника? Нет, это совсем не в ее вкусе!
— Что ты сделал со своими усами? — спросила она.
— Я думал, они тебе не нравятся, — сказал он. — И сбрил — для тебя.
— Но они мне как раз нравились! — Она пожала плечами и поежилась под ледяным дождем.
— Пожалуйста, сядь в машину, — попросил он ее.
Она только головой покачала; блузка прилипла к заледеневшей спине, а длинная джинсовая юбка, промокшая насквозь, казалась тяжелой, как средневековая кольчуга; высокие легкие сапожки скользили в подмерзающей снежной каше.
— Честное слово, я никуда тебя не повезу! — пообещал он. — Мы просто посидим в машине. Нельзя же вот так взять и все кончить! — повторил он.
— Мы знали, что рано или поздно придется это сделать, — возразила Хелен. — И знали, что долго так продолжаться не может.
Майкл Мильтон безвольно уронил голову прямо на блестящий кружок клаксона, но сигнала не последовало: огромный «бьюик» отчего-то безмолвствовал. Окна затягивало ледяной коркой — машина постепенно покрывалась ледяным панцирем.
— Пожалуйста, залезай внутрь, — простонал Майкл Мильтон. — Я отсюда никуда не уеду. — И вдруг резко прибавил: — А его я не боюсь! И не обязан делать то, что он приказывает!
— Это не он, это я тебе приказываю, — сказала Хелен устало. — Тебе придется уехать.
— Никуда я не поеду, — заупрямился Майкл Мильтон. — Я все знаю про твоего мужа! Все про него знаю!
О Гарпе они никогда раньше не говорили — Хелен запретила. И теперь не понимала, что на уме у ее любовника.
— Он просто жалкий писателишка! — нахально заявил Майкл Мильтон.
Хелен удивленно на него посмотрела; насколько она знала, произведений Гарпа он никогда не читал. Он как-то объяснил ей, что никогда не читает ныне живущих писателей, потому что более всего ценит перспективу, ощущение которой, по его словам, появляется, только когда писатель давно уже умер. Какое счастье, что Гарп хоть об этом не знает! Иначе бы он только еще больше презирал Майкла. Собственно, Хелен подобные рассуждения Майкла Мильтона тоже весьма раздражали.
— Мой муж — очень хороший писатель, — мягко возразила она и так задрожала от холода, что изо всех сил обхватила себя руками.
— Но далеко не из лучших! — заявил Майкл. — Так Хиггинс говорит. И ты, конечно же, должна знать, как на кафедре относятся к твоему «гениальному» супругу.
Хиггинса Хелен прекрасно знала; он был человек исключительно эксцентричный и задиристый, но при этом умудрялся производить впечатление существа довольно вялого, даже сонного. Но коллегой Хелен никогда его по-настоящему не считала — она не признавала таких представителей университетской среды, которые, дабы завоевать авторитет у студентов и аспирантов, позволяют себе сплетничать о собратьях-преподавателях.
— Я понятия не имею, как воспринимают Гарпа у нас на кафедре, — холодно сказала Хелен. — Большая часть преподавателей вообще современной литературы не читает.
— Это как раз те, кто считает его жалким писателишкой! — заносчивым тоном изрек Майкл, что отнюдь не прибавило Хелен симпатии к нему, и она уже повернулась, чтобы уйти в дом.
— Я никуда не уеду! — заорал ей вслед Майкл Мильтон. — Я буду защищать нас — перед ним! Прямо здесь. Он не имеет права диктовать нам, что мы должны делать!
— Повторяю: это не он, а я, я говорю тебе, что мы должны сделать, Майкл, — твердо сказала Хелен.
Тогда он снова уронил голову на руль и заплакал. Хелен вернулась к машине и, просунув руку в окно, тронула его за плечо.
— Хорошо, я посижу с тобой минутку. Но ты должен обещать, что потом сразу уедешь. Я не желаю, чтобы Гарп или дети тебя видели.
Он обещал.
— Дай мне ключи, — сказала Хелен, и ее до глубины души тронул его раненый взгляд: она ему не поверила! Хелен сунула ключи в карман своей длинной мокрой юбки и обошла машину, чтобы сесть на пассажирское сиденье. Майкл Мильтон тут же поднял стекло, и они сидели не касаясь друг друга, и окна мгновенно запотели так, что сквозь них ничего не было видно, а корка льда снаружи становилась все толще.
Потом он совершенно сломался и стал говорить, что она значит для него больше, чем вся Франция, вместе взятая, — а она, конечно же, знает, что значит для него Франция. И тогда она его обняла и с ужасом подумала, что прошло уже очень много времени, что в этой обледеневшей машине время проходит очень быстро, что, если фильм не очень длинный, у них есть от силы полчаса, самое большее — минут сорок пять. Однако Майкл Мильтон, похоже, не собирался никуда уезжать. Она крепко поцеловала его, надеясь, что это поможет, но в ответ он только принялся ласкать ее холодные груди под промокшей блузкой. И в его объятиях она чувствовала себя такой же заледеневшей, какой была под этим странным дождем, замерзавшим на лету. И все же не противилась его ласкам.
