— Ты не ответил на вопрос, Марк. Вопрос был, знал ли ты решение до меня? А имеет ли это значение или нет, об этом позволь судить мне самой.
— Это очень важно для тебя? — спросил он.
— Да, очень, — ответила я и не смогла сдержать издевки. — Мне ведь надо знать, должна ли я платить тебе пожизненный процент.
Он помолчал, его лицо было напряженным, настолько напряженным, что, казалось, выдавало колебания.
— Ты все сделала сама. Я не знал решения, — повторил он, и голос его вдруг тоже зазвучал устало, и эта звуковая усталость, казалось, и была ответом на мой вопрос. Мне показалось, что он сказал неправду.
— Ты пытаешься обмануть меня, — сказала я, надеясь, что он не выдержит моей проницательности.
— Думай, как хочешь, — еще более устало произнес Марк. Я поняла, что он больше ничего не скажет.
Я решила не ночевать дома, да я не чувствовала больше эту квартиру своим домом. Ночью сложно выдержать попытку примирения, ночью и тело, и воля расслаблены, а мне не хотелось мириться. Даже не так, я ведь и не то чтобы ссорилась с ним, просто все вот таким необычным, но, с другой стороны, естественным образом, пришло к своему завершению. Я знала, что теперь не смогу быть с ним вместе, и, если бы он даже меня этой ночью и уговорил, я все равно бы потом, рано или поздно, ушла. Так зачем оттягивать? Впрочем, может, он и не стал бы меня уговаривать, но все равно ни к чему.
Я позвонила Катьке и спросила, могу ли я переночевать у нее, и, конечно, она сказала «да». Матвей приехал за мной, я не хотела, чтобы Марк меня отвозил, я собрала самое необходимое, попрощалась с Марком и уехала.
Катька встретила меня без вопросов, да и что тут спрашивать, и так все понятно, но я все равно оценила.
Я жила у Катьки около недели, конечно, стесняя их всех, и хотя старалась помогать, как могла, — Катька уже была на каком-то последнем месяце— особенно ничем помочь, конечно же, не могла. Разве что выгуливала их собаку, большую игривую дворняжку, которую Матвей подобрал где-то месяца четыре назад больным щенком и отпоил специальными собачьими лекарствами. Я никак не ожидала такой трогательной заботы к больным щенкам со стороны Матвея, и это его неожиданно открывшееся качество было мне симпатично.
К концу недели я наконец сняла квартиру, одолжив немного у Катьки, и в воскресенье собиралась переехать и начинать заново обзаводиться хозяйством — все с нуля, все сначала, — но в субботу позвонил Марк. Катька подозвала меня к телефону и, когда передавала трубку, так округлила глаза, что я сразу поняла, и сердце прыгнуло от неожиданности или, наоборот, от ожидания.
— Да, — сказала я, услышав его спокойный, мягкий голос, — привет.
— Привет, — сказал он, — ты как?
— Хорошо, — ответила я осторожно. Я ждала его звонка, я ожидала даже, что он позвонит раньше, и, ожидая, прокручивала разговор в разных направлениях. Но сейчас, когда услышала его голос, ни одна схема не сработала.
— Ты знаешь, — сказал он, — я решил уехать. Сердце развернулось и стало стучать в обратную сторону.
— Куда? — спросила я.
— В Европу, а может быть, потом еще дальше, по миру. Я, знаешь, никогда по-настоящему не путешествовал, некогда было.
Я почувствовала, как он улыбается.
— Надолго?
Я не могла говорить длинными фразами, я боялась, что он услышит, как у меня дрожит голос.
— Не знаю. На несколько лет. Может быть, года на четыре. Как получится.
— Это долго.
— Как относиться ко времени... Ты через четыре года все равно будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились.
Он замолчал, и я подумала, что он закончил, и сказала просто так:
— Да, это странно.
— И успешнее, — произнес он, и я не сообразила, что это продолжение предыдущей недоговоренной фразы, и поэтому не поняла.
— Что? — спросила я, заставляя его повторить.
— Через четыре года ты будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились, и вдобавок успешнее.
Теперь я поняла.
— Ну, это неизвестно.
Я не скромничала, я действительно не знала. К тому же мне было все равно, во всяком случае, сейчас.
— Я тебе обещаю, верь мне.
Его голос был и уверенный, и забавно веселый, он понимал так же, как я, что призыв «верь мне», звучал юмористически.
— Хорошо, верю, —я не хотела спорить.
— Слушай, — сказал Марк, и я поняла, что тема закрыта и теперь мы переходим к главному, — почему бы тебе не жить в нашей квартире,
Я оценила, что он сказал в «нашей», а не в «моей».
— Меня все равно не будет, чего ей простаивать.
— Спасибо, Марк, но я уже сняла. А потом, мне все равно будет неприятно.
— Что? — спросил он, и в его голосе прозвучал испуг.
— Слишком много связано. С тобой, с прошлым. Мне будет тяжело, не хочу.
Он помолчал.
— Тебе деньги нужны?
— Нет, спасибо.
Мне понравилось, что он, во всяком случае, поинтересовался.
— Ладно, —сказал он, и я поняла, что мы прощаемся, — пообещай мне, что мы встретимся, когда я вернусь, независимо ни от чего. Хорошо?
— Хорошо, Марк, обещаю. Независимо ни от чего. Через сколько, года через четыре?
И тут я решила попытаться еще раз.
— Марк, — сказала я, — все же скажи, ты знал решение до меня? Мне это важно, Марк.
— Я ведь уже ответил.
Я ничего не смогла понять по голосу. Это было бесполезно.
— Хорошо, как хочешь. Тогда ты обещай, что мы к этому вопросу вернемся, когда ты приедешь и мы встретимся.
— Хорошо, вернемся, — легко согласился он и усмехнулся, видимо, от облегчения, что я отстала, во всяком случае, на четыре года.
— Ладно, — я не хотела затягивать, затянувшееся прощание всегда двусмысленно. — Счастливо тебе, постарайся не скучать.
— Не буду, — Марк усмехнулся. — ты же знаешь, я самодостаточный, — он выдержал паузу. — Иногда даже самоизбыточный.
Теперь улыбнулась я, это было смешно сказано и, главное, точно про него.
— Ну, ты пиши, иногда.
Мне не хотелось вешать трубку.
— Не знаю, — ответил он, — может быть. Вообще-то, я не люблю. Да, кстати, — вдруг спохватился он, — тебе тут письмо пришло.
— От кого? — спросила я. Я ни от кого писем не ожидала.
— Не знаю.
— Распечатай, посмотри, — мне не хотелось специально ехать за письмом, еще раз встречаться с ним — и так слишком длинное прощание.
— Доверяешь, значит, — протянул Марк так, что я поняла, что руки его замяты конвертом. — Странно, это стихотворение.
Он помолчал, видимо, читая.
— Такое ощущение, что оно посвящено тебе, знаешь, что, я не буду читать.
Это было благородно. Я молчала.
— Хочешь, я могу переслать его по почте к Катьке? — спросил Марк.
— Да, — сказала я безразлично, — перешли, почему бы нет? — Мне действительно было безразлично.
— Да, — сказал Марк, — стихи, это ведь здорово, когда тебе пишут стихи.
Я услышала новую озорную интонацию в его голосе и не поняла.
— Все, — сказал он после паузы, — будь молодцом, малыш.
И еще, помолчав, добавил:
— Я буду скучать по тебе.
— Я тоже, — сказала я честно. — Счастливо, пока. И повесила трубку.
Мне было очень грустно, и печально, и тоскливо, и ныло сердце, и я знала, что именно оно, сердце, вобрало в себя и эту грусть, и печаль, и тоску, и все остальное своеобразие чувств, которое не может быть передано перечислениями слов.
«Вот и все», — подумала я про себя.
Прошло всего несколько месяцев, и Марк, как всегда, оказался прав.
После того как мои статьи были напечатаны, события стали раскручиваться с невероятной и поразительно приятной быстротой, и хоть занудно перечислять свои достижения и успехи, но ради правды жизни придется. Для начала меня вызвали в дирекцию университета и предложили остаться на кафедре и, как обычно в таких случаях, выделили место в одной из лучших клиник Бостона, а значит, и Америки, чтобы я могла совмещать научную деятельность с практикой. Формально должность была скромная, но фактически под меня сформировали маленькую группу, и я понимала, что впереди меня снова ждет много работы. Теоретическая часть была сделана, но теперь очередь за практикой, теперь предстояло разработать методику лечения, и то, что сейчас было заключено в сложно читаемых бумажных листах, требовалось перенести, на конкретных пациентов, а это было непросто.
С течением времени работа моя завоевывала лауреатство различных премий — местных, американских и международ
ных, — сначала в психологии, а потом и выйдя за ее пределы. Конечно, каждая премия приносила денежные вознаграждения, отличающиеся по размеру, в зависимости от премии, но иногда вполне солидные. Но материальные дивиденды по-настоящему пришли в полном объеме, когда после двух с половиной лет я, наконец, перевела свою теорию в практическую методику.
Университеты и клиники, не говоря уже про всякие большие и маленькие конференции, приглашали меня читать лекции по всему миру. На работе меня сразу сильно повысили, одновременно и на кафедре, и в клинике, и я стала почетным председателем нескольких обществ, на что я соглашалась лишь бы мне не надо было тратить на мое председательство время.
