Как в прежние времена, Дохэ отправилась мыть посуду. Пока мыла, объясняла Сяохуань, что бетонная раковина — это очень негигиенично, грязь однажды пристанет, и ее уже не отмоешь, нужно обязательно выложить раковину белой кафельной плиткой. А лучше всего покрыть кафелем всю кухню, китайцы постоянно жарят на масле, а с кафеля масло легко счищается. Отмыв все уголки на кухне, Дохэ вышла в большую комнату, осмотрелась кругом. Сяохуань стало не по себе: инспектор из японского саннадзора пожаловал, сейчас раскритикует ее в пух и прах. Но Дохэ ничего не сказала, похмурилась немного и бросила свою затею. Вытащила из сумочки стопку купюр по десять юаней и вручила их Сяохуань, попросила сходить завтра за кафелем для кухни.
Сяохуань уперлась:
— Ай, не могу я у тебя деньги брать!
Тогда Дохэ сунула деньги Дахаю, чтобы он сходил в магазин.
— Не смей брать тетины деньги! — прикрикнула на него Сяохуань. Она подумала, что в старых туфлях, да еще с ватой, подложенной в носки, ногам Дохэ должно быть несладко. Сяохуань все могла стерпеть и как-нибудь пережить, но только не плохую обувь. Никто не умел так ладно устроиться в своем гнезде, как ноги. Посидят они немного в туфлях, вот и гнездышко готово, туфли уже приняли их форму. Там, где на ноге выступ, в обуви появляется вмятина, туфли запоминают очертания ног, знают, как хозяин косолапит — внутрь или наружу, словно они — матрица, из которой эти ноги когда-то отлили. А тут новый хозяин пожаловал — извините, туфли будут отесывать и шлифовать вас по старым лекалам, и неважно, хороши эти лекала или дурны. Не хочешь — придется тягаться с ногами прежнего хозяина, спорить с каждой вмятиной и ухабом, которые он оставил, а когда твои ноги наконец победят в споре и удобно улягутся в туфлях, туфли эти уже сносятся до дыр. Часть денег Дохэ сэкономила, мучаясь в неудобной обуви, а Сяохуань вовсе не хотела, чтобы ради кафеля на кухне ногам Дохэ опять никакого житья не было.
Чжан Те снова развязно хихикнул и взял деньги. Сяохуань пришлось промолчать — не хотела ставить их с Дохэ в неловкое положение.
Чжан Цзянь полулежал в кровати. Сил совсем не осталось, но он знал, что та чуждость, которая выросла однажды между ним и Дохэ, может в любую секунду напомнить о себе и разрастись, наполняя тридцать квадратных метров их квартиры напряжением. Ему хотелось спрятаться от этого напряжения, но прятаться было негде.
Дохэ не в чем было упрекнуть, она платила за покупки из своего кошелька, делала все своими руками, и затеи ее были полезные, но дома становилось все тяжелее. Даже сама она это чувствовала и через слово объясняла: это не потому, что у вас плохо, я просто хотела чуть-чуть улучшить обстановку, чтобы стало еще удобнее и чище.
Сяохуань и Дохэ отвели Чжан Цзяня на повторный медицинский осмотр, там никаких болезней у него не нашли. Тогда Дохэ призналась: она еще перед приездом решила, что заберет Чжан Цзяня в Японию на лечение. А увидев его, поняла, что это единственный выход. Не может он быть здоров! Совсем ослаб, исхудал — кожа да кости, разве же это здоровье?
Многим ли выпадала удача лечиться в Японии? Это счастье? Подлечишься там как следует, хоть в старости наверстаешь те годы, что у тебя отобрали. А откажешься — получится, и люди тебя обидели, и сам себя обидел! Так уговаривала Чжан Цзяня Сяохуань.
Нужно было действовать, и немедленно. Официально зарегистрировать брак, написать ходатайство обеим странам: одно для разрешения на выезд, другое — на въезд.
Дахай взял отпуск и мотался с родителями по инстанциям, отца сажал на багажник велосипеда, а Дохэ шагала радом. Выходили из одного присутствия и сразу отправлялись в другое.
Пока Чжан Те в новом костюмчике торопливо бегал то из дома, то в дом, соседи в один голос нахваливали его японскую куртку, просили одолжить ее ненадолго для выкройки.
— Наверное, тетя из Японии привезла? — кто-то уже щупал ткань. — Видно, что не наша!
— Это мама привезла.
— Ох ты, значит, уже не тетя? — ехидно смеялись соседи.
Но Чжан Те строго отрезал:
— Она всегда была моей мамой!
Соседи заметили, что Дахай мягко растягивает гласные в слове «мама», как актеры в театре или персонажи румынских и албанских фильмов.
— И что, поедешь со своей «мааамой» в Японию?
— Обязательно поеду!
— Вернешься, будешь совсем японцем!
— Я и так японец, — с этими словами Чжан Те удалился. Соседи вечно лезут со своими расспросами, будто не видят, что у него дел по горло.
Наконец Чжан Те помог родителям оформить все бумаги.
К тому времени история о его японских корнях уже широко разошлась среди сверстников. История была такая: на своей малой родине, в Дунбэе, отец Чжан Те работал в одной японской семье. Это была очень богатая семья, и у них росла единственная дочь, настоящая красавица, а звали ее Чжунэй Дохэ. Отец был тайно влюблен в эту японскую красавицу, смотрел, как она день ото дня подрастает, но потом девушку просватали за сына высокопоставленного японского чиновника. Отец с горя едва руки на себя не наложил. Он взял расчет, вернулся домой и женился на деревенской девушке по имени Чжу Сяохуань. Однажды по дороге на ярмарку он встретил Чжунэй Дохэ, ей тогда уже исполнилось пятнадцать. Она печально спросила отца, почему он ушел из их дома, теперь ей пришлось согласиться на помолвку с сыном чиновника. Только тут отец понял, что Чжунэй Дохэ с самого детства любила его, китайского батрака. И они отдались огню своей страсти. Так в утробе Дохэ зародилась жизнь его старшей сестры, Чжан Чуньмэй.
А потом?
Потом отец Чжан Те стал встречаться с Дохэ.
А дальше?
Война закончилась, Япония капитулировала. Ту семью убили, а жители японской деревни обратились в бегство. Чжунэй Дохэ пришла со своей дочерью к дому семьи Чжан, Чжаны взяли ее к себе. Чжу Сяохуань, официальная жена Чжан Цзяня, не могла иметь детей, поэтому в семье все знали, что его настоящая жена — японка Чжунэй Дохэ.
Эта хромающая на обе ноги история любви родителей Чжан Те тронула молодежь чуть ли не до слез. Все были уверены, что в другую, менее революционную эпоху, Чжан Те мог бы записать эту историю и стать знаменитым.
Тем утром Дохэ медленно вела Чжан Цзяня вниз по лестнице и к машине, а соседи провожали их чету растроганными взглядами: наконец-то два любящих сердца соединились. «На кой черт Чжу Сяохуань увязалась с ними на вокзал?» — «Лезет в семью, не дает людям побыть вместе!» — «Но ей сейчас тоже нелегко…»
После этих слов всем стало жаль Чжу Сяохуань. Чжан Цзянь с Дохэ крылом к крылу полетят через море на восток, а ей как быть?
Но Чжу Сяохуань жила по-старому. Теперь и насмешки ее, и брань, и ворчание доставались одному Чжан Те. Когда он уходил на работу, Сяохуань выбегала следом на террасу, крича: «Смотри, не разлей суп из судка! Все жиром измажешь! На переезде через пути не ломись вперед всех! Если поезд, подожди немного, ничего с тобой не сделается…» Иногда в спешке она даже не успевала переобуться, одна нога была в туфле, а другая — в деревянной сандалии.
Спустя месяц после отъезда Дохэ и Чжан Цзяня соседи заметили, что и так припухшие веки Сяохуань вдруг страшно опухли — проплакала всю ночь, как пить дать. Хотели ее спросить, да неудобно: Сяохуань до сих пор не забыла, что соседи тогда от нее отвернулись. Кое-как поймали на террасе хмурого Чжан Те.
— Что такое с твоей мамой?
— А что такое?
— Вы поругались?
— А, вы про эту маму? С ней ничего, просто плакала.
Чжан Те считал, что сполна удовлетворил любопытство соседей и таращатся они на него совершенно напрасно. Потому он нахмурился и зашагал дальше.
На третий день приехал одетый в военную форму Чжан Ган. Даже Чжан Гана вызвали, наверняка что-то стряслось.
За долгие годы соседи тоже выучились уловкам, чтобы разговорить Чжан Гана, который, точно чайник без носика, держал все в себе.
— Ой, Чжан Ган приехал навестить больную маму? — полюбопытствовала соседская тетушка.
— Мама здорова.
