Я отвечаю:
— Только не так сразу. Нужно еще подождать.
— Подождать чего?
— Подождать, пока мы с тобой сами ближе познакомимся.
В полдень мы обедаем вместе. Каждый день. По утрам вместе ездим на автобусе. По вечерам тоже.
Теперь мне приходится страдать только в выходные, когда мы не работаем. Я прошу у Лины разрешения сопровождать ее в субботу, когда она ходит по магазинам. Мы встречаемся на Центральной площади. Я иду с ней за покупками. Несу ее сумки. Потом мы заходим в кафе, где собираются беженцы, и пьем кофе. Затем Лина садится в автобус и возвращается в деревню, к своему мужу, к своему ребенку. Я за ней туда не езжу.
Не хочется больше смотреть, как она что ни вечер ложится с мужем в постель.
Остается заполнить чем-то воскресенье. Я говорю Лине, что буду ждать ее каждое воскресенье в три часа дня на узком деревянном мостике по дороге к лесу. Если она захочет погулять в той стороне с ребенком, я к ее услугам.
И вот я поджидаю ее там каждое воскресенье, и каждое воскресенье она приходит.
Мы прогуливаемся втроем с ее маленькой дочкой. Стоит зима, и иногда Лина привозит девочку на санках. Я затаскиваю их на взгорок, Лина с Виолеттой скатываются вниз, а я бегу за ними.
Так вот мы и видимся с Линой каждый божий день. Я уже не могу обходиться без нее.
Дни, проводимые на фабрике, становятся для меня днями радости, утренние пробуждения — счастьем, поездка на автобусе — кругосветным путешествием, а Центральная площадь — центром вселенной.
Лина не знает, что я пытался убить ее отца, она не знает также, что у нас общий отец. И, значит, я могу просить ее выйти за меня замуж. Здесь никому не известно, что мы с ней брат и сестра. Лине и самой это неизвестно, стало быть, к нашему браку нет никаких препятствий.
Детей у нас не будет, они нам не нужны. У Лины уже есть ребенок, а я терпеть не могу младенцев. Впрочем, Коломан прекраснейшим образом может увезти свою дочь с собой, когда поедет обратно. Там у ребенка будут и бабушка с дедушкой, и родина, и все, что нужно для счастья.
А мне требуется лишь одно — удержать Лину подле себя. В моем доме. Благо квартира теперь чистенькая.
Я вытаскиваю веши из комнатушки, где собирался оборудовать рабочий кабинет, и устраиваю там детскую на случай, если Лина и вправду решит обосноваться у меня.
Иногда в полдень, после обеда, мы с Линой играем в шахматы. Я всегда выигрываю. После пятой выигранной мною партии Лина говорит:
— Ну конечно, нужно же тебе взять верх хоть в чем-нибудь.
— Не понял?
Она сердито говорит:
— В школе мы были с тобой на равных. С тех пор мы прожили порядочный кусок жизни. Я стала преподавателем иностранных языков, а ты остался простым рабочим. Я возражаю:
— Зато я пишу. Веду дневник и сочиняю книгу.
— Бедный Шандор, ты даже не понимаешь, что это значит — сочинять книгу. На каком языке ты ее пишешь?
— На здешнем. Ты даже не способна прочесть то, что я пишу. Она говорит:
— На своем родном языке и то писать необычайно трудно. А уж на чужом!.. Я отвечаю:
— Я пытаюсь на нем писать, вот и все. А получится из этого что-нибудь или нет, мне все равно.
— Правда? И тебе безразлично, что ты так и останешься рабочим до конца своих дней?
— С тобой — нет, не безразлично. А без тебя мне на все наплевать.
— Ты пугаешь меня, Тобиаш.
— Ты тоже пугаешь меня, Лина.
Время от времени, по вечерам в субботу, я вижусь с Йоландой. Мне надоело следить за тем, как Лина ложится в постель с мужем, а теперь мне опротивело и наше эмигрантское кафе.
Йоланда, напевая, возится на кухне, приносит мне виски со льдом; я пью и читаю газету. Потом мы молча ужинаем, сидя лицом к лицу. Нам нечего друг другу сказать. После ужина, если у меня есть желание, занимаемся любовью. Но желания все меньше и меньше. Я только и думаю, как бы поскорее вырваться отсюда, прийти домой и начать писать.
Я больше не пишу на местном языке свои странные истории, теперь я пишу стихи на родном языке. Все они, конечно, посвящаются Лине. Но я не осмеливаюсь показать их ей. Я не уверен в орфографии и хорошо представляю себе, как Лина будет потешаться надо мной. Что же до их содержания, слишком рано ей знать его. Она вполне способна отказаться от совместных обедов в столовой и от воскресных прогулок.
Однажды в декабре, в субботу, Йоланда говорит мне:
— На Рождество я пойду к родителям. Ты можешь встретить праздник с нами. Мои давно уж хотят с тобой познакомиться.
— Возможно, я и приду.
Но вот в понедельник утром Лина сообщает мне, что ее муж хочет пригласить меня к ним на встречу Рождества.
— Приходи со своей подружкой. Я качаю головой:
— Будь у меня подружка, я бы не проводил все субботы и воскресенья с тобой. Я лучше приведу приятеля.
Йоланде я говорю, что приглашен вместе с Яном к землякам.
Да, именно так, я веду с собой Яна, очень уж мне хочется посмотреть на физиономию великого физика, встречающего Рождество в компании моего друга, этого деревенского дурачка!
Однако я ошибся.
Коломан принимает нас с распростертыми объятиями. Он тут же по-свойски тащит Яна в кухню, наливает ему пива и делает все, чтобы он чувствовал себя как дома.
Я так часто изучал этот дом снаружи, что теперь с удовольствием оглядываю его изнутри — комнату окнами на улицу, другую, выходящую в сад и лес. Между ними кухня. Ванной нет. Центрального отопления тоже нет, комнаты отапливаются углем, а кухня дровами.
Я думаю, что Лине будет гораздо лучше у меня, чем здесь.
Она хлопочет в передней комнате, накрывая на стол там, где обычно занимается Коломан. Сегодня он убрал со стола все свои книжки.
В комнате стоит наряженная елка, внизу разложены подарки. Рядом с елкой, в манеже, играет девочка.
Коломан зажигает свечи, и девочка первой получает подарки. Разумеется, они ей безразличны, ведь ей всего шесть месяцев. Я принес ей плюшевого кота, а Ян — деревянный волчок, который сам и выстругал.
Лина дает дочке бутылочку.
— Мы сядем за стол, когда она уснет. Так нам будет спокойнее. Коломан откупоривает бутылку белого вина, наливает, поднимает стакан:
— Счастливого Рождества всем!
Я думаю о том, что у меня никогда не было елки. По-моему, Ян думает о том же.
Лина укладывает ребенка в задней комнате, и мы приступаем к трапезе. Едим утку с рисом и овощами. Приготовлено очень вкусно.
После ужина мы обмениваемся подарками. Ян получает нож с несколькими лезвиями, штопором и открывалкой для консервов. Он страшно доволен. Мне вручают авторучку, и я не знаю, как это понимать — неужели намек со стороны Лины? Да, наверняка это коварная насмешка.
Коломан обращается ко мне:
— Карола мне сказала, что вы пишете.
Я смотрю на Лину, кровь бросается мне в лицо, я, наверное, покраснел как рак. Мой ответ звучит в высшей степени глупо:
— Да, но только карандашом.
Чтобы сменить тему, я быстренько вручаю Лине общий подарок от меня и Яна — набор для ликера, графинчик и рюмки. Купил его, конечно, я.
Лина начинает убирать со стола. Я ей помогаю. Мы нагреваем воду, Лина моет посуду, я вытираю. Пока мы трудимся в кухне, из комнаты до нас доносятся взрывы смеха. Ян и Коломан рассказывают друг другу всякие байки.
Я вхожу в комнату:
— Ян, пора идти. Последний автобус через десять минут. На глазах у Коломана я целую Лину в щеку.
— Спасибо тебе, кузина, за этот прекрасный вечер. Ян целует Лине руку.
— Спасибо, спасибо вам! Привет, Коломан! Коломан отвечает:
— До скорого. Мне было очень приятно.
Всю праздничную неделю между Рождеством и Новым годом фабрика закрыта. И нет больше совместных поездок и обедов в полдень. Еще до наступления праздников я предупредил Лину:
— Буду ждать тебя на мосту каждый день, с трех часов.
Когда не слишком холодно, я езжу туда на велосипеде. Если идет снег, сажусь на автобус. Жду несколько часов на мосту, потом возвращаюсь домой и пишу стихи.
К несчастью, у Коломана, верно, тоже отпуск, так как он теперь гуляет вместе с Линой и ребенком. Увидев их, я прячусь за деревом и, пропустив вперед, ухожу восвояси. Лина наверняка узнает мой велосипед.
За эту неделю Лина ни разу не появилась одна. И ни разу мне не удалось с ней поговорить.
Может, Коломан что-нибудь заприметил во время рождественского вечера?
Теперь я предпочитаю рабочие дни выходным. Меня грызет тоска. Я иду к Йоланде, но ее нет дома — верно, гостит у родителей. Они живут где-то неподалеку, но я не знаю их адреса.
Эмигрантское кафе тоже закрыто.
Однажды вечером я захожу к Паулю. Мне открывает Кати.
— Здравствуйте, Шандор. Что вам угодно?
— Да так, ничего особенного. Хотел поболтать с Паулем и вами.
— Пауля нет дома. Он уехал. Исчез. Может, вернулся на родину, ничего не знаю. Через несколько месяцев после смерти Веры я нашла письмо от него на кухонном столе. Он писал, что любил Веру, понимаете, был влюблен в нее и никогда не сможет себе простить, что уехал в отпуск со мной, оставив ее одну. Писал, что Вера тоже его любила, что именно поэтому она и покончила с собой, когда мы уехали отдыхать вдвоем, а ее бросили.
