Она все думала о Коди и Дженни. Как славно было бы, если б ее дети собрались все вместе. И вдруг в глубине ее груди разлился леденящий холод. Неужели, мелькнуло в голове, доктор Винсент может это допустить! Да, он в самом деле не исключает такую возможность. Выходит, это конец… Не может быть…
В последние годы она не раз думала о смерти, но вот что не приходило ей на ум: расставшись с жизнью, человек так и не узнает, что же будет после него. Вопросы, которые он задавал сам себе, так навсегда и останутся без ответа. Устроит ли свою жизнь вот этот ее сын? Научится ли другой быть счастливым? Узнает ли она, что хотел сказать тот или иной человек? Оказывается, все эти годы она ждала, что случайно встретит Бека. Странно, она не признавалась в этом даже самой себе. Она надеялась также, что в один прекрасный день наступит озарение — и ей неожиданно откроется какая-то тайна; придет время, и она проснется более мудрой, умиротворенной, терпимой. Но этого не произошло. И теперь уже не произойдет никогда. Она надеялась, что в последний час, на смертном одре… На смертном одре! Ну что ж, будут самые обычные, а не пышные похороны с музыкой, как она себе это представляла. Она думала, что в смертный час, когда дети соберутся вокруг нее, она скажет им напоследок что-то очень важное. Но ничего важного не было. И сказать нечего. Ей стало как-то неловко, она почувствовала неуверенность в себе. Нервно вытянула ноги и попыталась найти на подушке прохладное место.
— Дети, — сказала она. Это было накануне отъезда Коди в колледж, в тот день, когда она сожгла письма Бека. — Дети, я должна рассказать вам…
Коди в это время рассуждал о работе. Ему необходимо было найти заработок, чтобы платить за обучение.
— Я мог бы работать в студенческом кафетерии, — сказал он, — или где-нибудь в городе. Пока не знаю точно, где именно…
Услышав голос матери, он оглянулся.
— Я хочу поговорить с вами о вашем отце, — сказала Перл.
— Я бы выбрала кафетерий, — посоветовала Дженни.
— Я без конца твердила вам, дорогие мои, — сказала Перл, — что ваш отец постоянно находится в служебных разъездах…
— Но в городе будут больше платить, — возразил Коди, — в моем положении каждый цент на счету.
— Зато в кафетерии ты будешь среди однокурсников, — сказал Эзра.
— Точно, я думал об этом.
— Ох это совместное обучение! — воскликнула Дженни. — Болельщики, девчонки в белых гольфах.
— Барышни в свитерах, — добавил Коди.
— Я хочу объяснить вам кое-что насчет вашего отца, — повторила Перл.
— Выбирай кафетерий, — сказал Эзра.
— Дети…
— Конечно, кафетерий, — решили они.
И с удивлением посмотрели на нее немигающими, бесстрастными серыми глазами, как две капли воды похожими на ее собственные.
Ей приснился день ее девятнадцатилетия, и этот коварный Джо Дюпри принес ей коробку шоколада и ленту для волос, из кожи медного оттенка. «Ох, Джо, ну и хитрец же ты! Возьми конфетку», — сказала она. Во сне ее поразила мысль, что Джо Дюпри нет в живых уже шестьдесят один год. Он погиб в Аргоннском лесу в схватке с немцами. Она вспомнила, как пришла выразить соболезнование его матери, но та никого не принимала. «Наверно, все это ошибка», — сказала Перл Джону Дюпри и скрепила волосы лентой из кожи медного оттенка.
— Надо немедленно вызвать «скорую», — сказала Дженни. — Что происходит с доктором Винсентом? Он, случайно, не выжил из ума?
— Для своего возраста он в полном порядке, — ответил Эзра.
Как всегда, он, видимо, не понял самого главного. Даже Перл это было ясно. Дженни то ли вздохнула, то ли резко повернулась, отчего зашуршала ее юбка.
— Хорошо, что вы меня вызвали. Я приезжаю и застаю здесь полнейший развал.
— Ничего у нас тут не разваливается.
— Так почему же она лежит в таком состоянии? Ей, наверное, трудно дышать. Где та большая зеленая подушка, которую для нее сделала Бекки?
Перл меж тем снова окунулась в прошлое, в это мгновение она ждала «скорую помощь», чтобы врачи обработали ее пораненное стрелой плечо. А потом готовилась к рискованному спуску по лестнице на носилках. Упоминание о Бекки вернуло ее к действительности. Бекки была ее внучкой, старшей дочерью Дженни.
— Дженни, — выдохнула она.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Дженни.
— Коди тоже здесь?
Кажется, Коди не было. Дженни наклонилась поцеловать ее. Перл погладила дочь по голове и поняла, что та скверно подстрижена: пряди волос — даже на ощупь — были неровными, но на этот раз она не упрекнула Дженни (у Дженни были красивые густые волосы, однако она пренебрегала ими, будто внешность не имела для нее никакого значения).
— Хорошо, что ты приехала, — сказала Перл.
— А как же иначе? Я же волнуюсь, ведь ты наша единственная мама.
Круг замкнулся, подумала Перл.
— Вам бы надо было иметь запасную мать, — сказала она.
— Ты это о чем?
Она не стала повторять. Отвернулась к стене с внезапным раздражением. Почему они не позаботились о запасной матери? Все эти годы, пока она была их единственной матерью, единственной опорой, одиноким высоким деревом на пастбище, ожидающим удара молнии… Ну что ж… Мысли ее путались.
— Ты привезла детей?
— На этот раз нет. Они остались с Джо.
Джо? Ах да, это ее муж.
— А почему нет Коди? — спросила Перл.
— Ты ведь знаешь, как трудно его разыскать, — сказал Эзра.
— Мы считаем, тебе надо лечь в больницу, — заявила Дженни.
— Спасибо, дорогая, по мне что-то не хочется.
— Ты плохо дышишь. Куда девалась подушка, которую тебе сделала Бекки, когда была маленькая? С таким воодушевляющим изречением: «Спи, о верный воин, на каменной резной своей подушке».
Дженни хихикнула, и Перл улыбнулась, представив себе, как дочь привычным жестом прикрывает рукой рот, словно она смущена, поражена и совершенно беспомощна перед нелепостью жизни.
— И все-таки, — сказала Дженни, овладев собой. — Ты согласен со мной, Эзра?
— Насчет чего?
— Насчет больницы.
— Хм-м-м… — пробормотал он.
Наступила тишина. Даже такие мелочи, подумала Перл, могут столько сказать о моих детях — в том числе о Коди. Самый факт его отсутствия говорит за себя. Пожалуй, это главная его особенность. А Дженни всегда такая энергичная и легкомысленная, но… ее можно назвать и скрытной. Копия матери, ничего своего. А Эзра, мягкий, добрый Эзра, наверно, смущенно теребит светлые, падающие на лоб волосы и — весь в сомнениях — думает и передумывает…
— Как бы тебе сказать? — пробормотал он. — Не знаю. Может, подождем немного…
— Что значит «немного»? Сколько можно тянуть?
— Может, до вечера, а может, до завтра…
— «До завтра»! А если у нее воспаление легких?
— А может, это простуда.
— Да, но…
— Зачем класть ее в больницу, если она об этом и слышать не хочет?
— Нет, но…
Перл слушала их и улыбалась. Она знала наперед, чем все кончится. Они будут часами спорить, вторя друг другу, задавая одни и те же вопросы, уклоняясь от главного, споря во имя спора, и разойдутся, так и не придя ни к какому решению.
— Вы никогда не умели справляться с трудностями, — добродушно сказала она.
— Да что ты, мама?
— Вы всегда уходили от них.
— Уходили?
Она снова улыбнулась и закрыла глаза.
До чего же приятно было наконец плыть по течению. Почему она медлила так долго? Уличный шум — рожки, звонки, обрывки музыки — смешивался со звуками голосов в ее комнате. Она по-прежнему блуждала во времени, но это уже не имело значения, все воспоминания были только приятными. Ощущение ветра летней ночью, когда он проникает в дом, колышет занавеси, приносит аромат смолы и роз. Блаженная тяжесть спящего ребенка на плече. А как уютно гулять под дождем, когда капли стучат и стекают по зонту. Она вспомнила сельский аукцион, на котором была сорок лет назад. Там продавалась старинная латунная кровать с полным комплектом постельного белья — простыни, одеяла, подушка в льняной, расшитой незабудками наволочке. Двое мужчин вывезли кровать на помост, и оборка покрывала колыхалась, словно нижняя девичья юбка. Закрыв глаза, Перл Тулл представила себе, как взбирается на кровать, кладет голову на подушку и течение уносит ее к берегу, где трое маленьких детей, смеясь, бегут ей навстречу по залитому солнцем песку.
Пока отец укреплял мишень на стволе дерева, Коди примерялся к луку: натянул тетиву, прижался к ней щекой и стал целиться. Отец забивал гвозди ботинком — он не догадался захватить с собой молоток. Какой у него дурацкий вид, подумал Коди. У отца не было одежды для воскресных прогулок, как у других отцов, и он отправился за город в помятом коричневом в рубчик коммивояжерском костюме, белой крахмальной рубашке и ярко-синем галстуке с рассыпанными по нему разноцветными квадратиками и кружками. О том, что день воскресный, можно было догадаться, лишь когда, вбив последний гвоздь, отец обернулся — узел не был затянут, и галстук съехал на сторону, как у пьяного. Надо лбом у отца торчал хохолок. Волосы у него были такие же черные, как у Коди, но вьющиеся.
