И они, наверное, правы. Потому что в эти дни Инес стало еще невыносимее, чем всегда. Раздражение ощущалось во всем теле, оно зудело под корнями волос, щекотало в дыхательном горле, от него отекала слизистая в носу и на пересохшей коже появлялись тысячи новых невидимых трещинок. Оно неописуемо раздражало, это раздражение, эта невозможность хоть как-то найти облегчение. Хотя она пыталась. Вчера, до прихода Бьёрна, она приняла горячую ванну, а потом смазала все тело жирными кремами, сделала маску для волос с ланолином, обернув голову теплым полотенцем, а еще тайком слопала взбитые сливки, оставшиеся от торта, который она испекла для Бьёрна, чтобы отметить его возвращение. Подсознательно ей казалось, что все это белое, жирное и кремообразное пропитает ее, проникнув снаружи внутрь и изнутри наружу, и она отмякнет и будет нежной и всем приятной. Но это не помогло. Кожа оставалась такой же сухой и шершавой, у корней волос она шелушилась, и всюду саднило от раздражения. И в голове, прежде чем Инес успела удержаться, пронеслась запретная мысль. Он мой!
Нет. Нельзя позволять себе так думать. Она закрыла глаза и погрузила свои растрескавшиеся руки в посудную раковину с горячей водой и стояла неподвижно несколько мгновений, глядя, как они краснеют, потом ее взгляд блуждал по веснушчатым предплечьям, пока она задумчиво закусила нижнюю губу и оторвала от нее клочок сухой кожи. Обнаженное мясо поблескивало, как очищенная от кожицы мякоть винограда, пока из пор не выступила кровь. Хорошо, что жжет и щиплет, пусть напоминает, что надо сдерживаться. Не позволять себе раздражаться. Или быть не в духе. Надо быть доброй, теперь, когда Бьёрн наконец вернулся. Доброй и ласковой, мягкой и тактичной. Надо, хоть умри.
— Я обещаю, — сказала она вполголоса самой себе, но тут же осеклась, обратив взгляд в себя.
И, взявшись за посуду, увидела там, внутри себя, как Элси, ее сестра-близнец и копия, мама Бьёрна, но не Сюсанны, стоит на палубе, пока американский атомный ледокол «Туайлайт» пробивается сквозь паковый лед где-то в полярных широтах. Кто-то положил шершавую руку Элси на шею, приподнял вьющиеся, характерно-бесцветные волосы и торопливо поцеловал белую кожу под ними. Элси притворилась, что не заметила, только чуть ниже наклонилась над планширом, так что ледяной ветер обжигал теперь щеки.
— A penny for your thoughts…[5] — проговорил мужчина за спиной Элси и обнял ее обеими руками, так крепко, что она не могла пошевелиться. Она попыталась вывернуться, но он даже не обратил внимания.
— Я думаю о красном кирпичном домике, далеко-далеко.
Ветер подхватил ее слова и умчался с ними прочь. Мужчина наклонился вперед, так что его губы оказались возле самого ее уха.
— What? I couldn't hear you.[6]
Слова щекотали барабанную перепонку. Элси уперлась руками в планшир, оттолкнулась и высвободилась.
— Nothing. Let's go inside. It's freezing out here.[7]
Инес вздохнула, закрыла глаза и еще глубже погрузилась в свои фантазии.
Потому что это были только фантазии. На самом деле сейчас Элси сидела в кафе на Лайм-стрит в Ливерпуле, уставившись взглядом в кафельную стену. Никто ее давно уже не целовал в шею, и ледокола «Туайлайт» никогда не существовало, она сама его когда-то выдумала — в письме к сестре, много лет назад, и уже почти забыла и думала теперь совсем не о красном кирпичном домике, далеко-далеко. А думала об этой самой стенке. Зачем было все кафе отделывать изнутри кафелем? Непонятно. Может, на ночь его сдают под бойню, а по утрам моют стенки из шланга? Или устраивают тут ночные вакханалии, оставляющие антисанитарные следы? Усмехнувшись, она помешала ложечкой в чашке. Британская оргия с джином и чинной распущенностью — это, наверное, неплохо. Если кто любит, конечно. Если не предпочитает одиночество и более тихие радости.
И вот теперь Элси могла спокойно предаться этим радостям, поскольку сегодня днем списалась на берег и до сих пор не уяснила сама для себя, чем ей заняться в следующий момент. Встать, выйти на перрон и сесть в поезд — на север, доехать до Ньюкасла и оттуда паромом в Швецию — или на юг, в Лондон? А может, наоборот, выйти в город через вот эту стеклянную дверь и поискать гостиницу, где-нибудь поблизости? Она не знала. Но считала, что занятно поглядеть, что же она выберет. Она решила тщательно проследить за процессом принятия решения, посмотреть, чем именно оно принимается — ногами, желудком или какой-нибудь неведомой маленькой железой, запрятанной глубоко в мозгу.
С другой стороны, она не знала, ноги ли, желудок или эта самая неизвестная железа заставили ее сегодня списаться на берег. Не далее как неделю назад Элси полагала, что после нескольких дней в Ливерпуле она вернется через Атлантику на теплоходе «Нордик Стар». Она списалась бы на берег где-нибудь в Канаде, забрала бы зарплату больше чем за год, а потом с туго набитым кошельком поехала бы поездом на юг — в Нью-Йорк. Ей так хотелось в Нью-Йорк! Однако чемодан она достала уже три дня назад, а когда покидала каюту, заступая на последнюю свою вахту, тот был уже полностью сложен. Капитан оказался недоволен. Мало того. Он ругался так, что у нее волосы в буквальном смысле шевелились и щекотали уши.
— Но почему? — спрашивал боцман, когда они курили, стоя на палубе, пока судно заходило в коричневые воды реки Мерси. — Я-то думал, ты любишь наше судно.
Элси сделала несчастное лицо. Ответить по существу ей было нечего. Конечно, она любит судно. Этот теплоход вообще один из лучших, на котором ей приходилось ходить, но все равно она знала, что изменить решение не сможет.
— Домой хочу, — произнесла она наконец. — Больше года не была в Швеции.
— И что, не можешь еще месяц потерпеть?
Элси раздавила окурок о белый поручень, ветер сдул прочь пепел, но черное пятно осталось. Она машинально натянула рукав кителя на правую ладонь и стерла пятно, потом с недоумением глянула на голубой габардин. Пятно никуда не исчезло. Просто сменило место.
— У меня есть сын, — сказала она.
Боцман поднял брови:
— Правда? И сколько ему?
— Девятнадцать.
— И ты с ним не виделась больше года?
— Вот именно.
Боцман бросил окурок в реку.
— Ага, — сказал он. — Понятно тогда.
Стало тихо. Впереди уже показалась набережная Пир-Хед и башенки, увенчанные птицами. Опознавательный знак Ливерпуля.
— Он живет у моей сестры, — сказала Элси. — Сестры-близнеца. Мы с ней однояйцевые. Полные копии.
Боцман пожал плечами. Его это не касается.
Но на самом деле Элси понятия не имела ни о том, отправится ли она через несколько дней в Швецию, ни даже заночует ли в Ливерпуле. Может быть. А может, и нет. Вообще-то она думала подождать до весны, потому что в мае у Бьёрна выпускные экзамены, и тогда, конечно, хотелось быть с ним. При условии, что экзамены состоятся. А состоятся они, в свою очередь, при условии, что он по-прежнему ходит в гимназию и наконец сделал хоть что-то ради приличных оценок. Этого она не знала. Уже много месяцев они не говорили друг с другом, да и последний-то раз общались по трескучей рации, так что оба с трудом могли разобрать отдельные слова. Элси прокричала что-то про туман и лед и наступающую зиму, хотя за иллюминатором радиорубки блестело по-летнему голубое море Лабрадор. Бьёрн рассказывал, что поет в какой-то новой группе, что у группы куча концертов и скоро выйдет диск, но Элси не расслышала, что он сказал в ответ на ее вопрос про отметки и подработку в летние каникулы. Потом трубку схватила Инес и выкрикнула, что у них все в порядке, и у нее, и у Биргера с Сюсанной, вот только у Лидии заскоки появились. Не то чтобы совсем стала плоха, но все-таки хорошо бы Элси не очень тянула с возвращением. А то Лидия ее не узнает.
В тот раз Элси не могла решить, верить или нет. Лидия не такая старая, еще даже на пенсию не вышла, и еще год назад была как стеклышко. Но ведь Инес, несмотря ни на что, сестра и близнец Элси, и кроме того, когда-то была ее лучшим другом, человеком, которого она вроде бы знала и понимала лучше всех на свете. Неужели Инес правда может насочинить такое про их родную мать, только чтобы Элси встревожилась?
Последним глотком Элси опорожнила чашку с кофе и усмехнулась про себя. А разве нет? Инес может выдумать что угодно, чтобы сделать ей чуточку больно. Это Элси знала, потому что сама много лет разбрасывалась намеками и полуправдами, чтобы поддразнить сестру и вызвать у нее зависть. Как тогда, когда они мыли посуду после дня рождения Лидии пару лет назад. Элси наклонилась над столом у раковины, вытирая бокалы, и, понизив голос, доверительно сообщила Инес, что кожа у негров, оказывается, прохладная, как шелк, ну, на ощупь, в смысле, — и вообще все, что про них рассказывают — опустим подробности, но Инес ведь понимает, — на самом деле чистая правда. Инес, шея которой пошла красными пятнами, старательно не смотрела на сестру.
