– А в машине что? – спросил он. – Кровь есть?
– Крови нет… – ответил Штарк. – Крови нет. В машине – пустые пивные бутылки, презервативы (неиспользованные!), пакеты от чипсов. Каких-то вещей – сумок там или рюкзаков – нет. А вот игрушку детскую нашли – зайца какого-то. Нашли машину в (он назвал стоявший на трассе небольшой городок) в переулке. И вот еще что… Местные говорят, эта машина стояла на этом месте со вчерашнего вечера. Трое каких-то пацанов в ней буквально жили – пили, спали, уходили куда-то, приходили, а потом снова пили и спали. Музыка у них гремела. Вот сегодня кто-то не вытерпел и вызвал ментов. Наши приехали – а уже и след тех пацанов простыл. У них аккумулятор сел, музыка кончилась, и они куда-то свалили.
Штарк замолчал. И Бесчетнов молчал.
– Чего молчишь? – спросил Штарк.
– А что тут говорить? – ответил Бесчетнов. – Машина – что… Вопрос – где Петрушкин с семьей?
– Ну, может, на трассе тачку отобрали, Петрушкиных выкинули и они сейчас где-нибудь там идут… – предположил Штарк.
– А где у нас можно так идти, чтобы за двое суток ни ты, ни тебя никто не встретил? – спросил Бесчетнов.
– Ну да… – согласился Штарк. – Хотя они же с детьми маленькими – сильно не разгонишься…
Оба замолчали. Бесчетнов подумал, что хорошо бы все было именно так – плетутся сейчас Петрушкины по бескрайним просторам Родины, дети ноют, Леха в душе матерится, но внешне поддерживает бодрость в своем маленьком отряде, и вот-вот они дадут о себе знать…
– Машину вы куда отгоните? – спросил Бесчетнов.
– Ну она в этом городке и стоит… – ответил Штарк. – Работают с ней ребята.
– Хорошо… – сказал Бесчетнов. – Новости будут – звони в любое время суток.
– Ладно… – ответил Штарк и положил трубку.
– Рыба карась, игра началась… – задумчиво сказал Бесчетнов. (У него всегда были такие фразы-прибаутки, время от времени менявшиеся одна на другую).
Бесчетнов вынул из пачки сигарету и начал разминать ее пальцами. Потом вспомнил, что в кабинете курить нельзя, и сунул сигарету за ухо. Он смотрел на стол, на листки бумаг, и не видел их. Стол Петрушкина был справа от него, у стены. Бесчетнов хмуро посмотрел на него, встал и подошел. Петрушкин, отъезжая в отпуск, всегда прибирался на столе. Вот и теперь на нем не было ни одной бумажки. Бесчетнов посмотрел на стоявшие на полке петрушкинские книжки, но и они не сказали ему ничего. В углу у компьютера стояла небольшая фотография – Петрушкины, все четверо. У всех были такие серьезные лица и внимательные глаза, что Бесчетнову стало муторно. Он вообще не любил такие фотографии – слишком много раз в своей жизни видел такие фотографии за гробом своих друзей. Он достал из пачки сигарету, начал ее разминать, снова вспомнил, что в кабинете курить нельзя, поднес сигарету к уху и наткнулся на первую. Выругавшись, он обе сигареты бросил в урну и пошел в главному редактору. Он еще утром сообщил ему о том, что Петрушкин-отец беспокоится о сыне и о его семье. Сейчас выходило – беспокоится не зря.
– Надо ехать… – выслушав Бесчетнова, сказал редактор. – Надо ехать.
– Хоть сейчас… – пожал плечами Бесчетнов.
– Сейчас и езжайте. И отца возьмите с собой… – сказал редактор. – А то он здесь с ума сойдет…
«Да он и там, боюсь, с ума сойдет…» – подумал Бесчетнов. Но ничего не сказал.
В редакционной машине, мчавшейся по трассе, стояла полная тишина. Молчал водитель, молчал сидевший впереди Петрушкин-старший, молчали севшие сзади Бесчетнов с Наташей. Вечерело. Августовское солнце в красном небе опускалось за желтый горизонт.
Петрушкин-старший, немолодой, совершенно седой, но с густыми черными бровями, невидящими глазами смотрел в автомобильное окно. Обычно он любил расстилавшиеся вокруг пейзажи, но сегодня не замечал их. Он видел в окне своего сына, своих внуков, видел Алину. Он словно видел сон, но при этом не понимал, что именно является сном – или то, что он едет на машине искать сына и его семью, или то, что он видит, как с маленьким Алексеем выбирает красную ткань – шить алые паруса для фрегата, который они с Алексеем мастерили в подарок матери.
Петрушкин-старший пытался вспоминать хорошее: как они всей семьей «дикарями» ездили на Черное море и жили под Балаклавой в палатке, варили уху в котле. Но от этих воспоминаний становилось больно и хотелось плакать. Он старался не думать совсем ни о чем, но не получалось. Все равно что-то лезло в голову. «Заснуть бы… – подумал он. – все равно пока едем, ничего не сделаешь, только себя изводишь». Тут он вспомнил еще и о жене – у нее в последнее время болело сердце. Петрушкину-старшему стало тоскливо.
Бесчетнов и Наташа молча сидели сзади. Бесчетнов думал примерно о том же – вспоминал Леху, его пацанов, его жену. Бесчетнов понимал, что каково бы ни было у него на душе, но ему все равно сейчас в тысячу раз легче, чем сидящему впереди Петрушкину-старшему. Бесчетнов думал, не налить ли старику водки, но так и не решился это предложить.
Наташа, прижавшаяся к Бесчетнову, слушала мерные толчки его сердца и говорила себе, что все будет хорошо – не может же быть, чтобы было так плохо. У Наташи в голове не укладывалось, что с целой семьей может быть большая беда. Еще перед отъездом они сошлись с Бесчетновым на том, что Петрушкины, может, в больнице – Алексей с Алиной, например, без сознания, а дети ничего пояснить не могут. На это Наташе и оставалось надеяться, за это она и молилась. Она читала про себя молитвы, которым еще в детстве научила ее бабушка Мария. Бабушке было сейчас за девяносто, ее муж ушел на войну и пропал. Мария ждала его много лет, отказывая разным кавалерам. Потом пожалевшая ее подруга отвела ее бабке-ворожее. Бабка налила чего-то в блюдечко, поколдовала, и сказала: «Смотри!». Мария глянула и увидела море и человека, стоявшего к ней спиной. «вот это твоя судьба…» – сказала ворожея. Скоро посватался к Марии моряк. Она вспомнила бабкины слова, пошла за него и прожила с ним хорошую жизнь (хоть и не заменившую в ее душе ту, которую она могла прожить с тем, кого забрала война). Эту историю бабушка рассказывала Наташе в назидание – чудеса бывают. И Наташа молилась, чтобы Господь сделал сейчас чудо, небольшое – размером в четыре жизни…
Водитель смотрел на дорогу сквозь темные очки. Он в общих чертах знал, что за напасть заставила редактора гнать его на ночь глядя за полтысячи километров от города. Он понимал, что неспроста молчит петрушкинский телефон. Но и в его голове не укладывалось, что целая семья может пропасть без следа. «не сквозь землю же они провалились…» – думал водитель, взглядывая иногда на Петрушкина-старшего. Но тот отвернулся к окну и водителю виден был только его затылок. «Плачет что ли? – думал водитель. – Заплачешь тут. Врагу не пожелаешь – и сын, и внуки, и невестка, все пропали. Да и неживые они уже поди давно. И он не дурак – все понимает»…
– Его машина?
– Его…
Они стояли перед большой темно-синей машиной. Бесчетнов и сам знал, что это петрушкинский «Мицубиси-Шериот», но надо было хоть что-то спросить у Петрушкина-старшего, а мыслей в голове не было. Как понял Бесчетнов, те, кто ездил на машине, ее не жалели, и ей досталось: бока поцарапаны, задний бампер надломан, будто машину тащили куда-то задом. Одна фара была разбита. Капот помят. «Плясали что ли на нем? – подумал Бесчетнов. – вот суки»…
Внутри машины все было засыпано белым дактилоскопическим порошком, но менты уже сказали Бесчетнову, что отпечатков нет – кто-то вытер руль, панели, дверные ручки. Эта предусмотрительность наводила Бесчетнова на нехорошие мысли и он Петрушкину-старшему про отсутствие отпечатков не сказал.
Николай Палыч стоял сейчас перед открытой передней дверцей машины и смотрел внутрь, будто надеялся увидеть там какую-то подсказку. Но подсказок не было. Он тоже видел, что неведомые угонщики обходились с машиной плохо. В горле у Петрушкина-старшего стоял комок, в голове было пусто.
– Крови в машине нет – это уже хорошо… – сказал ему Бесчетнов. – Приметы этих пацанов есть. Они, правда, так себе: пацаны 16–17 лет, коротко стриженые, в спортивных костюмах, только один был в камуфляже – а они сейчас все примерно так и выглядят. Но милиция божится обшарить все деревеньки вокруг.
Наташа стояла тут же и смотрела на машину остановившимися глазами. В голове не укладывалось, что вот были Петрушкины – и нет их! Она вдруг вспомнила, как сказала ему тогда после планерки «Завидую вам… отпуск, путешествие…», похолодела и незаметно перекрестилась.
Чтобы чем-то занять себя, все – Петрушкин-старший, Бесчетнов с Наташей – поехали на то место, где была найдена машина. Расспрашивали там жильцов соседних домов, но те кривились, мотали головами и говорили, что – да, музыку слышали, парней видели, но не приглядывались, много нынче их таких. И замечаний не делали – кто же, мол, сейчас молодежи замечания-то делает, героев нет… Петрушкин-старший показывал всем фотографии своих. Никто их не узнавал. Потом они просто поехали по трассе – медленно, глядя на обочину и останавливаясь каждый раз, когда им казалось, что в придорожной пыли лежит сумка, одежда или клочок бумаги. Попадалось все не то. Они спрашивали людей в придорожных кафе, Петрушкин-старший снова показывал фотографию – ту, с которой внимательно смотрели на людей Алексей, Алина и Данил с Акимом, державшие в руках свои пластмассовые мечи.
