В современном романе можно найти всего понемногу. Я даже думал упомянуть один эпизод из Евангелия от Иоанна: тот, где торговец бежит за Иисусом и умоляет его исцелить сына, которого он оставил дома при смерти. Иисус заставляет поупрашивать себя немного, но под конец говорит торговцу, что тот может вернуться домой и найдет своего сына исцеленным. Торговец отправляется домой и действительно видит сына в полном здравии. Но в какой-то момент его охватывает сомнение, и он спрашивает у жены, в котором часу сын встал с постели. Час был тот, когда Иисус сказал, что сын выздоровел. Хорошо. Торговец, недоверчивый, как и все торговцы, теперь удовлетворен, и душа его спокойна. Не знаю, как я смогу использовать этот эпизод из Евангелия, но поскольку он уже написан, оставлю его пригвожденным к странице, а потом решу, убрать ли его или как-нибудь приспособить к моим персонажам. К умирающему Дзурло, чудом спасенному моим текстом. Я — в роли Иисуса.
Это как же? Меня мороз по коже подирает, но я не сдаюсь. Если Зандель отравится ядом змеи, если он не выдержит африканского болота или умрет, задохнувшись в дерьме бегемота, виной тому будет все-таки змея, такое же порождение природы, как и гиппопотамы, комары и шершни. Я же не выдумал гремучую змею, не придумал африканское болото с малярийными комарами и шершнями. Я-то тут при чем? А если Дзурло умрет, что поделаешь?
К сожалению, остается ограничиться пожеланием ему смерти, но от одного пожелания не умирают. Сколько людей желают смерти другому человеку? Число их так велико, что если бы эти пожелания исполнились, то могла бы сократиться перенаселенность земного шара. Главное, что для удовлетворения моего желания не надо Дзурло резать ножом или пускать ему пулю в лоб. В общем, я не убийца, и нет у меня никакой настоящей тяги к смертоубийству. Строго говоря, у меня это просто жалкие виртуальные пожелания, отступающие перед временем, необходимым для их исполнения, но они дают мне хоть какое-то удовлетворение, найдя свое место на странице.
Буржуазный роман. Персонажи, которые, несмотря ни на что, принадлежат к роду человеческому, и я предпочитаю дать им возможность умереть естественной смертью.
В тот день на Корсике Зандель понял, что я хотела бы вернуться в наше бунгало, а не снимать трусики, чтобы окунуться в бассейн, но в конце концов подчинилась служителю, который навязывал мне законы племени. И я сразу же окунулась, чтобы унять смущение и не угодить тем, кто смотрел на меня, как смотрят на женщину, которая, стесняясь, старается прикрыть свой «кустик» рукой: мол, хотелось бы знать, что делает такая странная в деревне нудистов?
Зандель затеял изощренную игру и сумел своим рассказом возбудить Джано, выдав его жену за неизвестную прекрасную голую девушку. Нет, Джано ни за что не смог бы представить, что Зандель говорит о Клариссе, которая находилась тут же и притворялась, будто ей скучно. А может, он как раз все и понял? Надо сказать, что у Джано глубочайшая наивность сочетается с гениальной интуицией. Особенность Занделя — умение делать мне комплименты на грани приличия, но всегда с особым изяществом и иронией, нацеленной на Джано, который воспринимает их за этакую светскую игру, быть может, даже с некоторой гордостью: как же, его жена пользуется таким большим успехом. Словно комплименты при свете дня — своего рода страховой полис, исключающий адюльтер.
Зандель, ясное дело, получал удовольствие от словесного эксгибиционизма. И вот теперь, пользуясь алиби анонимности, он превозносил эту красивую и чувственную девушку, как какую-нибудь греческую статую. Но тут его перебил Джано, объяснив со свойственным ему педантизмом, что в действительности древние греки восхищались главным образом красотой мужского тела, а не наготой женщин. Действительно, в классической скульптуре обнаженными изображены почти всегда мужчины — взять хотя бы бронзовые скульптуры, найденные в море близ Риаче, — тогда как женщины обычно щедро задрапированы, исключение составляют только богини: эти тоже обнажены, как и мужчины.
Что до меня, то не следовало забывать, что мне уже за сорок, и все эти восхваления, которые я приняла с безмолвной признательностью, были, пожалуй, несколько преувеличены, но они совершенно сбили с толку Джано — он не мог и представить себе, что этой прекрасной девушкой была я. Какая чудесная сорокалетняя девушка!
К счастью, мужчины не придают значения коленям и рукам, безусловно выдающим твой возраст. Стоит взглянуть на руки и на колени (если они открыты) — чаще всего видишь сморщенную кожу, как у черепах, которые, несмотря на все свои морщины, живут и до двухсот лет. Лифтинг рук и коленей дамам нужнее даже, чем лифтинг лица.
Ну и пусть. Я спокойно могу выставить напоказ не только колени, но и сиськи, попу и пупок.
Каждый раз, когда я прихожу к ней (почти всегда во второй половине дня), Валерия предлагает мне кофе или чай — в зависимости от времени. Чай — всегда, к сожалению, мятный, — надеюсь, помогает мне нейтрализовать яды, которыми я напитываюсь, идя пешком до виа Проперцио, где она живет — как раз напротив установленной муниципалитетом аппаратуры, измеряющей содержание в воздухе окиси углерода и опасной для жизни тонкой пыли. Чаще всего я прохожу мимо, не глядя на эту вселяющую в тебя беспокойство установку.
Валерия не скрывает своих прежних развратных любовных связей. Никак не понять, была ли она когда-нибудь в своей жизни влюблена, — никто не знает ее хоть одной серьезной любовной истории, какими каждая женщина может похвалиться. Во всяком случае, любовь, которую можно было бы назвать романтической, Валерия никогда не упоминает. Своих мужчин она выбирала и выбирает в соответствии с критериями красоты и ума, что почти никогда не уживается в одном человеке (интересно, к какой рубрике относит она меня?). Известный австрийский фотограф, красавец, был яблоком раздора между нею и суперразвратной женой одного крупного лесоторговца. Валерия одержала победу и гордилась этим спустя много лет. Были известны, но она не очень охотно о них вспоминает, многочисленные мимолетные связи с малоинтересными мужчинами: ну пару раз трахнулась, и все. Один журналист из «Нувель обсерватер», один кинооператор, один режиссер с телевидения. Валерия не отрицала эти мимолетные связи и оправдывалась тем, что много раз занималась любовью «из-за одиночества». Ее называли не только «девушкой из кондоминиума», но и «одинокой воробьихой», если в памяти всплывали стихи Леопарди и грубая народная метафора.
А как же Кларисса?
То, что Занделю захотелось увидеть Клариссу совершенно обнаженной при многочисленных зрителях, я могу понять, даже если он, возможно, уже трахал ее в тот самый день в той самой проклятой деревне нудистов на Корсике. Конечно же я никогда не заговорю об этом с Клариссой, потому что заранее знаю — это бесполезно; она стала бы все отрицать, даже застань я ее в постели с Занделем. Отрицать все перед мужем, которому изменили, — это свойственно многим женщинам, впрочем, я их вполне понимаю. Отрицать всегда до конца, до последнего слова.
В отместку я заставляю Валерию раздеваться или, что еще лучше, раздеваю ее собственными руками; медленно, пуговка за пуговкой, крючочек бюстгальтера, ремешок часов. Она позволяет мне выполнять этот неизменный ритуал. Потом я тоже раздеваюсь, и мы, голые, ходим по дому, как Зандель и Кларисса в деревне нудистов, вот так. Конечно же это представление длится недолго, потому что через несколько минут мы оказываемся в постели. И тут наконец я набрасываюсь на нее, верчу ее во все стороны, ноги сплетены с ногами и с руками, язык с языком, который потом скользит по коже Валерии, при каждом новом движении я придумываю оригинальные позы и вношу их в свою персональную камасутру, чтобы повторить, если они дали интересные результаты. Особенно мне нравится «пьяная птица»: мой петушок кружит над сиськами, взлетает в воздух, потом ныряет в мохнатку и там, в глубине, начинается концерт саксофона с электромолотком. Не думаю, что Зандель со своим одним легким в состоянии удовлетворить Клариссу, это не часто удается даже мне, хотя с дыхалкой у меня все в порядке. С виду не скажешь, но темперамент у Клариссы как у нимфоманки, так что удовлетворить ее непросто. Конечно, я немного преувеличиваю, касаясь некоторых тем, мне нравится преувеличивать.
После того как мы позанимались любовью, я уговорил Валерию остаться голой, и сам тоже остался голым. Мы побродили по квартире, попили холодной воды, подошли к окну, посмотрели новости по телевизору. Сплошные неприятные известия: обвал на биржах, автобус с европейцами в Ираке, по ошибке пораженный «умной» ракетой, запущенной с вертолета «Апаш». Известия все хуже и хуже, подрываются камикадзе, кружат «Апаши», а время идет. Небось Буш радуется — вон сколько погибших на его совести.
