По крайней мере, только так можно разумно объяснить все, что случилось потом, потому что сам Ромен вернулся в деревню незадолго до полуночи, и никто никогда не узнал, что там произошло на самом деле. Около полуночи кто-то окликнул Старосту с улицы. Староста, мирно спавший рядом с женой, тотчас же проснулся. Это Ромен звал Старосту, стоя у него под окном: «Эй, там, наверху!» — кричал он во все горло, потому что винные пары еще не улетучились, а они, винные пары, не располагают к осторожности.
— Что там еще? — спросил Староста.
— Мул со скалы сорвался…
— Что?
И чуть тише:
— Заходи скорее… Я открою…
Но Ромен продолжал кричать:
— В ущелье, говорю… На него камень упал.
Староста в одной рубахе бросился открывать дверь; но бежал он недостаточно быстро, так что соседи успели все услышать, и Ромен успел всем рассказать о своем приключении:
— Да, камень, и он сорвался не сам… Уж очень хорошо было выбрано место.
Старосте пришлось выйти, схватить Ромена за плечо, втолкнуть в кухню и запереть дверь на ключ; а потом он запер на ключ дверь спальни, потому что его жена встала, оделась и тоже захотела послушать; представляете, он запер жену в спальне.
— Молчи, несчастный!… Говори тише. Ты же знаешь, у меня полно врагов.
Но что делать, если о несчастье стало известно всем? — Только идти посмотреть…
Все произошло в одном из тех мест, где скалы нависают над тропой.
Они пошли большой группой, взяв с собой фонари, веревки и крючья, и каждый фонарь отбрасывал круглое пятно на камни впереди и на землю сзади, как тогда, когда такой же отряд двигался на разведку в горы. Но они ничего не нашли. Они не нашли ни мула, ни поклажи, не нашли ничего даже утром, когда одного из них спустили на веревке в ущелье.
Смельчака обвязали веревкой под мышками; он говорил: «Обождите… Так хорошо… Готовы?… Ну, давайте…», — и его опустили на несколько метров вниз. Потом еще на несколько метров, потом еще, от одного выступа скалы к другому, пока он не добрался до последнего, нависавшего прямо над рекой; оттуда он все видел, то есть, не увидел ничего.
Внизу не было ничего, кроме зеленой воды, воды скользкой и глубокой, мертвой воды, от одного вида которой становится холодно; она медленно вращалась в складках скал, вздымаясь и пузырясь, словно варево в закипающем котелке.
Человек на конце веревки смотрел вниз, а сверху кричали: «Видишь что-нибудь?» — «Нет, ничего». — «Можешь спуститься пониже?» — «Не могу!» В конце концов, его подняли обратно.
Тогда Староста сказал Ромену:
— Не стоит поднимать шума. Возьми моего мула. Потом разберемся… Проведем расследование, узнаем, кто виноват. А сейчас поторопись: они там, наверное, волнуются…
Ромен не торопясь шел в гору. Стояло воскресное утро, и ружье на этот раз осталось лежать в тайнике. За собой Ромен вел мула Старосты, груженного провизией: солью, хлебом, кукурузой и сыром, — купленными на деньги Старосты. Медленно поднимаясь вверх, он воображал, как предстанет перед судьей и будет сидеть, опустив голову, в зале суда за черным сосновым столом, он представлял себе все это, бредя среди каменных осыпей, ведь он уже поднялся высоко, до самых каменных осыпей. Да и прием, который, как он думал, ждал его наверху, не внушал ни малейшего желания ускорить шаг.
Но все пошло совсем не так, как он думал. До пастбища он добрался вскоре после полудня. Он медленно поднимался на плато. Сначала над его краем показалась голова в шляпе, Ромен взглянул вперед, взглянул и увидел, что возле хижины никого не было, никого не было и вокруг нее.
Вслед за головой Ромена показалась голова мула, а сам Ромен был уже виден во весь рост; дверь хижины была открыта настежь, но на пороге по-прежнему никто не появился, никто не появился и перед дверью, да и на пастбище тоже никого не было.
Ромен продолжал идти вперед. Он шел и шел, и только когда до хижины оставалось не больше сотни метров, увидел, как из загона для скота выбежал Жозеф с ведром, наполнил его водой из родника и бегом вернулся обратно, не повернув головы в сторону пришедших.
Больше никто не появился. Ромен поднялся еще выше. Перед последним подъемом тропа делала поворот и устремлялась вверх, так что идущий по ней оказывался прямо напротив двери хижины; и только тогда Ромен увидел в загоне для скота хозяина, Жозефа, племянника хозяина, и Бартелеми, увидел их всех вместе. Они были все вместе в загоне и по очереди наклонялись над чем-то, чего Ромен видеть не мог, а вместе с ними в загоне, против обыкновения, оставалось несколько коров.
Ромен начал понимать, он уже сам почти все понял, но тут хозяин сделал шаг в сторону и Ромен увидел стоявшее на земле ведро; Жозеф придерживал ведро, а хозяин взялся за коровью ногу, и теперь Ромен понял все…
— Зараза!
Слово внезапно отпечаталось в мозгу Ромена, он мысленно прочел его и остановился, как вкопанный, как раз в тот момент, когда хозяин, наконец, заметил его и крикнул: «Стой!». Хозяин стоял, нагнувшись, только голову повернул.
— Стой, где стоишь… Не двигайся… Оставь мула…
Кажется, он даже не заметил, что это не его мул, что его мула подменили (размер, окрас — все было другим), а остальные только рассеянно подняли головы и снова их опустили.
— Ты сейчас же пойдешь обратно вниз и скажешь… Скажешь, чтобы сюда поднялся Пон. Предупреди всех, чтобы никто сюда не приходил прежде, чем придет Пон… Какое горе!.. Если это она…. Но пусть Пон посмотрит; иди, иди скорей…
Он повернул к Ромену осунувшееся лицо и добавил, качая головой:
— Мы будем ждать его завтра утром.
Однако Ромен его не услышал, потому что уже отправился в обратный путь, он шел по этой дороге в пятый или в шестой раз, но не чувствовал усталости, настолько важна была новость, которую он нес. К тому же, так уж вышло, что это происшествие было ему на руку.
Должно быть, наступил полдень. Небо жило своей жизнью, не обращая на нас никакого внимания. Оставшиеся в хижине люди предприняли еще одну попытку заглянуть в пасть захворавшим животным. Одной рукой они сжимали розовые коровьи носы, а другой старались разжать зубы недовольно мычавшей скотины; а небо в вышине жило своей жизнью. Оно хмурилось, серело, покрывалось маленькими облаками, расположившимися по бокам ложбины на равном расстоянии друг от друга, облака эти, словно ночные колпаки, окутывали вершины и лежали на горных хребтах. Ветра не было совсем. Небо наверху, не торопясь, жило своей жизнью; видно было, как понемногу спускаются вниз белые облака. Оттуда, сверху, хижину уже нельзя было рассмотреть, не было видно ни ее каменной крыши, сливавшейся с окружающими камнями, ни коров, тихо лежавших на траве. Осталось только небо, тихо проходившее мимо нас, потому что для неба, смотрящего вниз с горных высот, мы слишком малы, чтобы обращать на нас внимание, мы слишком малы, чтобы думать о нашем существовании. Облака незаметно скользили по склонам, подобно сухой лавине, несущей снег, похожий на пыль. Маленькие белые облака спускались все ниже, а Жозеф вышел из загона и пошел на пастбище, но кто мог его видеть? Разве до него кому-то было дело? Он пробирался между каменных глыб и был меньше точки: незаметный, неслышимый, никем не увиденный, никем не услышанный; иногда даже несуществующий, исчезавший в узких проходах между утесами. Он шел вдоль реки, по берегам которой лежали огромные куски скал, скатившиеся (и продолжавшие скатываться) со склонов; скалы, похожие на дома, дома без окон и без дверей; между этими домами вились узкие кривые улочки, и все это вместе напомнило ему небольшую деревеньку. Но в этой странной деревне не было ни детей, ни женщин, ни мужчин, ни звуков голосов, ни звуков пилы, ни звуков косы, ни квохтанья кур, ни стука молотка о гвоздь, ни шороха рубанка по доске; глядя вокруг, Жозеф до боли в глазах всматривался в камни, но не видел ничего, кроме камней; и никого, ни движения, ни звука. Только камни и местами немного травы, какие-то кустики и длинные стебли горечавки; только камни и змеящаяся вода, то появляющаяся, то исчезающая и возникающая вновь. Он шел, не очень понимая, куда идет. Он думал: «Я не смогу спуститься, а она не сможет подняться сюда, мы будем разлучены друг с другом, разлучены надолго…»
Он прошел между двумя глыбами камня, вышел из-за них, и рядом с ним снова показалась выгибавшая спину вода: «Одному только Богу известно, как долго мы будем разлучены…»
Он почувствовал себя маленьким и несчастным, отовсюду ему грозила беда, она таилась вокруг него в этих крутых склонах, в нагромождениях камней наверху, в огромных башнях, скалах и ступенчатых уступах, в самом этом враждебном месте, и он подумал: «Зачем я пошел сюда? Она не хотела, чтобы я шел в горы. Если б я ее послушался», и он продолжал идти, сам не зная, куда. «Они видят дальше, чем мы, они умеют предвидеть… Где ты теперь, малышка? Где ты? И почему я тебя не послушался?»
