Он шел, низко опустив голову, и мысли эти грустью отдавались в его душе: «Если бы я тебя послушал, мы сегодня были бы вместе, гуляли бы вместе; а теперь возвращались бы домой, потому что ты бы сказала, что собирается дождь».
Он думал: «Где ты? Ты сейчас одна?..» Скоро в деревню придет этот дурень Ромен, я отсюда слышу его голос: «Как, вы еще не знаете? У них там зараза!» Жозеф слышал, как Ромен во всю глотку выкрикивает свою новость. Она хлопочет на кухне; ее отец сидит на скамейке перед домом; она высовывается из окна и спрашивает: «Что он сказал?»
Он хорошо видит ее отсюда, видит, как она высовывается из окна, видит ее старого отца, который сидит на скамейке в воскресном костюме, потом встает и выходит на середину улицы. Оттуда, где он сейчас находится, ему хорошо виден конец улицы, испуганная курица спасается со всех ног, хлопая крыльями, потому что по дороге бежит женщина, поднимается на крыльцо и кричит: «Морис!»; она зовет мужа, он выходит из дома на ее крик:
— Они просили Пона подняться… Это зараза.
— Невероятно!
Он все это видит и ждет, что скажет она. Он ищет ее взглядом, но не находит. Тут перед ним предстала странная картина: как будто перед деревенской скамейкой возник большой камень, и скамейка исчезла. Люди и лица стерлись, стали серыми, размытыми и тусклыми, как застиранное белье; Жозеф понял, что находится в таком месте, где кроме него никого нет; он снова почувствовал, как далек он от нее и от всего, что осталось там, внизу. Он брел среди камней, которых становилось все больше; камни громоздились друг на друга справа и слева от него; а потом что-то впереди заставило его остановиться. Он увидел, что дошел до дальнего конца пастбища; дальше идти было некуда. Оставалось только запрокинуть вверх голову и смотреть.
Там, наверху, глаза могли различить нечто, напоминающее белесый туман, сливавшийся с небом, похожим на влажную землю; потом, чуть ниже, был виден ледник, верхнюю часть которого скрывали облака; верхняя его часть была закрыта облаками, а нижняя была свободна и светилась местами зеленым, местами голубым светом. Повсюду, где еще лежал снег, ледник светился зеленым; а голый лед был такого цвета, какой бывает, когда смотришь сквозь осколок синего стекла. Ледник возвышался над ним и катился вниз, оставаясь неподвижным: тысячеметровый водопад, превратившийся в камень, застывшие водовороты, потоки, кипение, брызги, и спокойные струи, — застывший поток, продолжавший внизу свой бег в виде горной реки, извергавшейся из последней расселины между двух широких белых когтей в черной окантовке.
Ледник преграждал Жозефу путь и возвышался перед ним во всем своем великолепии. Жозеф запрокинул голову вверх, потом опустил и снова поднял. Перед ним высилось нечто невероятное, невозможное и непонятное, ни на что не годное и ничего не рождающее, словно ты стоял на краю жизни, на краю мирозданья, на краю жизни и мирозданья.
Жозеф снова скользнул взглядом вверх, потом вниз: ему казалось, что если он повернется к леднику спиной, тот снова придет в движение и набросится на него сзади. Он не мог идти вперед, но и не смел повернуть назад. Освещение снова изменилось, свет поблек, послышался шум падающих камней. Иногда раздавался скрип, так скрипит сетка кровати, когда на ней ворочается спящий. Потом снова покатились камни, покатились слева от Жозефа, покатились именно тогда, когда он совсем было собрался уйти, но не мог решиться; он не хотел уходить, но в то же время очень этого хотел; как раз тогда и покатились камни.
Он взглянул вверх: может быть, это серна, или какое-нибудь другое животное (в горах иногда можно встретить сурка, лису или зайца, горного белого зайца), остатки жизни, которые принесли бы ему радость, принесли радость среди этого мертвого безмолвия. Он стоял, не двигаясь, и только поворачивал голову, поворачивал голову, но не двигался с места; и тогда справа от себя он увидел человека, это был именно человек, человек цвета камня; и этот человек пробирался среди камней, прятался за каменной глыбой, а потом вышел из-за нее, отделился от нее, и мелкие камни, похожие на те, что дробят кувалдой дорожные рабочие, покатились вниз у него из-под ног. Кто-то в одежде, кажется человек, но человек цвета камня, человек, похожий на большой камень, большой катящийся вниз по склону камень; Жозеф пригляделся, присмотрелся внимательней, хотя ему очень хотелось убежать, но бежать он не мог; он присмотрелся, узнал, кто это, но подумал: «Не может быть!» Подумал: «Невероятно! Как он тут очутился?… Но это и вправду он».
Жозеф убедился, что это Клу, потому что в этот самый момент тот окликнул его:
— Жозеф, это ты? Подожди меня.
Клу просил его подождать, хотя Жозеф и так стоял на месте, когда к нему подходил Клу; теперь он видел его куртку с большими, набитыми чем-то карманами:
— Жозеф, а ты что тут делаешь?
На нем была толстая серая куртка с широкими плечами, похожая на окружающие скалы, на скалы, из-за которых он появился, того же цвета, что и эти скалы; казалось, он катится к нам, как один из тех камней, что он потревожил при спуске.
Потом он остановился.
— Понимаешь, это мое ремесло… Да, ремесло.
И он продолжал:
— А что ты?
Но ответа не получил.
Он снова начал спускаться:
— Или тебе тоже стало интересно?
Было слышно, как он рассмеялся, стало слышно, потому что он снова остановился, и камушки, сыпавшиеся у него из-под ног, сталкивались и терлись друг о друга и, казалось, смеялись вместе с ним.
Жозеф по-прежнему не двигался, а Клу снова стал спускаться; Клу был уже близко, чуть выше Жозефа, и свет падал на него с левой стороны. Меньшая половина его лица, та, на которой не было глаза, была освещена зеленым светом, а другая половина оставалась в тени, так что было непонятно, смотрит он на вас или нет. Он подошел и спросил:
— Слышишь, что я говорю?
Он похлопал себя по карманам, по большим карманам, оттягивавшим полы куртки, натягивавшим ткань на плечах, тянувшим вперед все его большое туловище и длинную худую шею; он похлопал себя по карманам, в которых что-то загремело:
— Правда? Как это тебе? Знаешь, у меня есть…
Он рассмеялся.
— Ты прав; мы все разделим.
Он понизил голос.
— В хижине все кончено… Они пропали… Это зараза. Меня это вполне устраивает, но что теперь делать тебе?
Он сделал еще шаг, огляделся вокруг, словно кто-то мог его услышать; и заговорил еще тише:
— Знаешь что? Пойдем со мной… Ты мне поможешь. Есть места, где нужны двое. Надо, чтобы меня туда кто-то спустил, вот ты и будешь держать веревку; надо копать… Потому что они там есть, понимаешь…
Он снова посмотрел вокруг, направо, налево, вверх и вниз; сунул руку в карман и снова вытащил: в руке у него было что-то зажато. Рука эта находилась с освещенной стороны, она была освещена, и то, что было в ней, тоже было освещено: оно блеснуло перед Жозефом, блеснуло в большой черной ладони, блеснуло белыми, зелеными, фиолетовыми огнями:
— Видишь… И это еще не все… Там есть золото… Я знаю места… Ну же, Жозеф…
Он подошел к Жозефу ближе, но тот отступил назад; едва Клу делал шаг вперед, Жозеф делал шаг назад:
— А как только мы наберем столько, сколько будет нужно, мы уйдем. Пройдем по перевалам. Оставим их тут подыхать. Оставим подыхать вместе с их коровами; а мы пройдем по перевалам с нашей добычей, которую можно за дорого продать в городе. Продадим и разделим выручку… У тебя есть невеста; с деньгами все возможно. Ты ей напишешь, и она приедет к тебе.
Он двигался вперед, и камни хрустели у него под ногами, но Жозеф уже ушел.
Он повернулся спиной, и Клу говорил ему в спину:
— Не хочешь? Ну, как хочешь. У тебя будет время подумать…
Он продолжал смеяться.
— Много времени, чтобы подумать, больше, чем нужно… Тебе надо будет просто сказать мне…
Он рассмеялся еще громче.
— Куда торопишься?… Подожди меня… Нам по пути, вернемся вместе.
А Жозеф все бежал и бежал. Он бежал, потом остановился, оглянулся и снова бросился бежать.
Он опять остановился, оглянулся, но сзади уже никого не было, только небо, которое стало еще ниже и закрывало ледник до самой его середины. Тут Жозеф вспомнил о стаде, которое надо загнать в укрытие, подумал, что загонять его туда нельзя, потому что там больные коровы. Он думал об этом, идя на звон бубенчиков, время от времени слышавшийся впереди, звякнул один, потом второй, потом третий…
Тут он увидел хозяина с племянником, шедших ему навстречу; хозяин сказал:
— Ты где был? Я тебя обыскался.
И продолжал:
— Что делать? Погода портится.
Они едва различали друг друга в сгущавшейся темноте, в наступившей средь бела дня ночи, в ночи, наступившей раньше ночи настоящей.
— Господи, что же нам делать?
Они погнали стадо в сторону хижины, и хозяин сказал:
— Тем хуже, оставим их снаружи под скалой.
