— Кис! Кис!
Кис появлялся. Всегда снаружи. Со стороны моря. Протискивался ко мне, мяукал. Припадал к пластиковой мисочке с молоком, торопливо шуровал своим шершавым язычком. Потом закусывал колбасными кружочками или обрезками мяса и, когда пузик его вздувался, залезал в принесённую мною корзинку с кухонным полотенцем на дне, засыпал.
Тут нужно было срочно уходить. Потому что, проснувшись, Кис бежал за мной по пятам почти до самой лестницы и очень обижался, когда я его отгонял, швырял в него пригорошнями макарон. Зверёк, он ничего не понимал и только жалобно мяукал вслед. Но не мог же я допустить, чтобы он попался на глаза отцу.
…Отец купил очень длинный шланг с тележкой. Мы вместе нашли два места в наружной стене кастелло, где его можно было подсоединять к водопроводу.
Так я стал садовником–поливщиком. Хотя переносить шланг, перевозить с одного конца парка на другой довольно тяжёлое занятие, но после того, как по несколько часов горбишься над учебниками, одолеешь всю порцию упражнений из самоучителя итальянского языка, поневоле потянет размяться.
Оказалось, я уже настолько овладел итальянским, что, просматривая на видеомагнитофоне фильмы Феллини, более или менее понимал, о чём идёт речь.
Там чудесная музыка. Необыкновенная. Она понравилась мне гораздо больше, чем все классические симфонии, концерты для скрипки, для виолончели, которыми меня посредством магнитофона потчевали с детства. Имя композитора – Нино Рота. Когда я сказал отцу, что хотел бы с ним познакомиться, он объяснил, что тот давно умер.
Вот ведь беда с этой смертью! Не может быть, чтобы и Микеле скоро умер… Между прочим, я просил отца, чтобы тот его как‑нибудь спас. Отец сказал: «Кажется, договорился со знакомым профессором в Париже. Поедет туда на пересадку печени. Если ещё не поздно. Запущенный цирроз. Микеле никогда не думал о своём здоровье, не заботился о себе.»
Что касается самих фильмов Феллини, то я понял: там, за высокой оградой кастелло – мир сошедших с ума людей. Красивых, уродов, богатых, нищих. Обезумевших. Потерявших что‑то самое главное. Бога. Если всё так, как он показывает, не хочу в этот мир.
Я просмотрел за несколько дней «8 ½”, «Сладкую жизнь», «Джульетта и духи», «Репетицию оркестра». Напоследок осталась кассета с фильмом «Виттеллони» — «телята» или «маменькины сынки», как переведено это слово в итало–русском словаре.
Может быть, это и не самый известный фильм Федерико Феллини, но мне он понравился больше всех. Особенно два места. Первое – как герой, молодой парень, чуть постарше меня, вырывается из своего жалкого городишки, едет поездом в Рим, а за окном вагона под стук колёс мелькают не поля и горы, а всё, что он оставил – пьянство с приятелями, тупая жизнь семьи, беспросветность.
И второе место: оставшиеся дружки торчат в конце уходящего в море причала. Глазеют вдаль. Без всякой надежды.
Что говорить, великий режиссёр этот Феллини! Он бы меня понял. Да вот и его забрала смерть. Жалко, что я не могу положить розу из нашего парка на его могилу в Римини – городе, куда мы весной прилетели из России.
Кончался август. Жара не спадала. Парк приходилось поливать два раза в неделю. Кис подрастал, но всё ещё мог пролезать сквозь прутья решётки.
Как‑то после большого перерыва мы с отцом, как всегда по утру, вышли на яхте, чтобы искупаться в открытом море. Шли на моторе, потому что не было даже дуновения ветерка. Я стоял у штурвала.
Отец сидел рядом на вращающемся стульчике, наливал себе растворимый кофе из термоса.
— Знаешь, Артур, у нас прекрасная новость. Хотел утаить до времени, поставить тебя перед фактом, когда будут билеты на руках. Не могу сдержаться: через пять дней мы увидимся с Ольгой Николаевной!
— Как?!
— Сообщила: католический орден «Малых сестёр Иисуса» собирает на месяц в Риме, в их центре «Тре фонтане» монахинь разных стран.
Я плавал вокруг яхты и был счастлив. Ведь по сути дела Ольга Николаевна заменила мне мать.
С этого дня почти перестал заниматься. В нетерпении поглядывал на календарь, и пока отец, как всегда, то закрывался в лаборатории, то был занят со специалистами установкой наверху башни зачем‑то понадобившуейся ему приставки к телескопу, я принялся смотреть фильмы Чаплина.
Ну, это совсем уже необыкновенный человек!
У меня было шесть видеокассет. Один фильм лучше другого. «Малыш», «Золотая лихорадка», «Огни большого города», «Цирк», «Собачья жизнь», «Новые времена».
Все фильмы прекрасные. Смешные и в то же время страшно грустные. Но лучше всех – «Новые времена».
Если отправлять в ракетах на другие планеты весть о том, что такое человечество, я бы отправил эту кинокартину. Чтобы все обитатели Солнечной системы увидели, каким талантливым, ловким, артистичным и добрым может быть человек.
Ведь Чаплин сам всё придумывал, сам сочинил музыку – ни на что не похожую, нисколько не хуже, чем Нино Рота! Там, в «Новых временах» есть сценка, когда он должен исполнить перед публикой песенку, но забыл текст. Не рассказать, как он при этом снова и снова пританцовывает, какие оттенки чувств может, оказывается, передавать человеческое тело. Чаплин в отчаянии, но не сдаётся и, в конце концов, несёт такую милую чепуху из смеси английских и итальянских слов, что публика покатывается от смеха и награждает его бешеными аплодисментами.
Представляю себе, сколько он тренировался, чтобы выработать свою заковыристую походочку, сколько раз падал! Ему не нужно было бояться разбить браслет.
Узнав, что в мире существовал такой человек, как Чарли Чаплин, я стал с презрением относиться к своему телу, своей «плавающей» походке. Я даже попытался повторить этот танец.
Наверняка это было жалкое зрелище. Отец, заставший меня вечером за этим занятием, приостановился на пороге.
— Что с тобой? У тебя колики в животе?
Со зла я сказал, чем занимаюсь.
Отец улыбнулся.
— В своё время я прошёл через это. Кажется, весь мир прошёл через это. У нас во дворе мальчишки тоже пытались отплясывать, как Чаплин, и напевали: «Я бедный Чарли Чаплин не ел, не пил, не чай пил. Окурки собираю и песенки пою. Тюрлю–лю–лю!».
Он даже попробовал сплясать, выворачивая в сторону ступни ног, как Чаплин. Хороший у меня отец. Очень.
— Папа, спасибо тебе за Феллини и Чаплина. —сказал я, — Сам не понимаешь, какой ты мне сделал подарок.
Впервые отец взял меня с собой в город. Мы прогулялись до вокзала. Купили на завтра билеты до Рима. На скоростной поезд «интер–сити».
Меня поразило обилие автомобилей и людей. Иногда я замечал, как прохожие с любопытством оглядываются на меня, обращают внимание на мою походку.
— Ничего, — сказал отец, — когда придёт время расстаться с браслетом, всё выровняется, будешь ходить, как все. Осталось потерпеть несколько лет… Хочешь мороженое?
Он завёл меня в кафе на центральной площади, то самое, где мы с Микеле его однажды застали. Видимо, он бывал здесь не один раз, потому что парень за стойкой поприветствовал его: «Чао, профессоре!»
У отца, оказывается, был любимый столик – у простенка между окнами. Под большой литографией с изображением симпатичного бородатого человека.
— Садись, — сказал отец, — это Гарибальди – объединитель Италии.
Мне подали вазочку с разноцветным мороженым, отцу – кофе и три газеты. Две итальянских, одну американскую.
Пока он их просматривал, я разглядывал входящих с улицы людей. Преимущественно это были дети, на минуту затягивающие сюда за руку своих родителей. Те покупали им мороженое в вафельных стаканчиках или орешки в сахаре или же «Сникерс».
Лишь один человек в заляпанном извёсткой комбинезоне, подойдя к стойке, купил себе бокал красного вина, подсел к столику и с таким удовольствием выцедил содержимое, что и мне захотелось.
Отец проследил из‑за газеты за этим посетителем. Видимо, ему тоже захотелось вина. Он подошёл к стойке и вернулся с двумя бокалами. В одном был апельсиновый сок – для меня, в другом – красное вино.
— Хочешь попробовать? – спросил отец, — Тебе понравится.
Я попробовал. Понравилось.
— Запомни, — он придвинул стакан к себе, — вино – коварная вещь. Тот человек – алкоголик.
После чего выпил «коварную вещь» до дна.
Сидели и говорили о завтрашней поездке в Рим. О том, что мы остановимся в отеле, а не в обители «Тре фонтане» у Малых сестёр, чтобы не создавать сложностей для Ольги Николаевны.
— А на какие деньги она приедет в Италию? – спросил я, вспомнив, как эта старая женщина всегда ходит в одном и том же платье, одной и той же синей куртке с капюшоном.
— Неужели ты думаешь, что я сразу не перевёл ей значительную сумму, как только мы стали богаты благодаря Микеле?
— Папа! Я не хочу, чтобы он умер!
