— Читал.
— Очень хорошо, что читал. Умная книга и не занудливая, что редкость. Так вот, если ты что-то соображаешь, то начинаешь обстоятельно обследовать своего пациента и усердно искать любую зацепочку, уцепившись за которую можно потянуть время. Только, подчеркиваю, ищешь, а не создаешь на ровном месте. Всегда следует учитывать возможность жалоб, поэтому все должно быть задокументировано так, чтобы исключать возможность придирок. У меня друг работает терапевтом в призывной комиссии. Так они там делают деньги не на тех, кто здоров, ну их к черту, а на тех, кто реально болен. Пока не заплатишь, на твою болезнь внимания не обращают. Как только заплатил — делу дают зеленый свет. Если придут проверяющие — все у моего друга как положено и освобожденные от воинской службы больны по-настоящему. Понимаешь?
— Понимаю.
— Так и у нас, на случай жалобы нужно иметь документальное обоснование всех своих действий. Вот, прошу вас, смотрите — дважды назначали день операции, но по таким-то причинам приходилось его переносить. И вот для этого, для того чтобы обосновать свое желание и свое нежелание, нужны ум, знания и опыт.
— И многим пациентам так приходится обосновывать?
— Да почти всем! Вот, например, из тех, кто сейчас у меня лежит, на халяву проскочили только Тимошин и Перегудова. У Перегудовой сын в прокуратуре Юго-Западного округа работает, с этой публикой я предпочитаю не связываться, а Тимошин — ужасный человек, чуть что — пишет жалобы во все инстанции. На меня уже две написал, пока только директору института, а не президенту. Такого кверулянта надо обслужить как можно быстрее и так же быстро выписать, что я послезавтра и сделаю.
— А за что он писал на вас… на тебя жалобы? — полюбопытствовал Моршанцев.
— Первый раз он жаловался на то, что я не мою руки перед тем, как щупать его пульс во время обхода, а второй — на то, что я не стал назначать ему престариум, которого у нас нет, а назначил вместо него капотен. Если он не хочет за свои деньги покупать себе лекарства, то с какой стати это буду делать я? Лечись тем, что есть, и не выступай! Короче говоря — учись находить нужные аргументы и не балуй своих пациентов. И никогда не верь в эти сказки для идиотов о том, что тебя отблагодарят постфактум. Если бы я имел десятую долю того, что мне обещали, то давно бы уже бросил работу, купил бы себе виллу в Греции или на Кипре и жил бы в свое удовольствие, может, даже стихи бы писал. Люди несовершенны, пока ты им нужен — они готовы на все, как только нужда пропадает, они сразу же забывают о тебе. Или если не забывают, бывают же некоторые порядочные, то благодарят пятисотрублевой бутылкой коньяка московского розлива. У меня дома этим коньяком вся антресоль забита. Я сам такое не пью, держу для стимуляции сантехников и электриков. Иногда сосед-пенсионер просит опохмелиться, ему тоже даю. Вот на хрен мне нужна такая благодарность. Никого не интересует, что я ежемесячно должен… — тут Капанадзе запнулся и договаривать фразу не стал. — Мои проблемы никого не интересуют. Я врач, я клятву давал и поэтому всем по гроб жизни обязан. Разве это справедливо?
— У каждого свои понятия о справедливости, — уклончиво ответил Моршанцев, которого немного покоробила откровенность коллеги.
Уточнять, кому это Капанадзе «ежемесячно должен», не было нужды. По кое-каким обрывкам услышанных фраз Моршанцев успел понять, что врачи отделения интервенционной кардиологии ежемесячно передают заведующей отделением какую-то, судя по всему, довольно крупную сумму. Самому Моршанцеву никаких намеков на эту тему сделано не было, не говоря уже о прямой речи, из чего можно было сделать вывод о том, что «оброком» облагаются лишь доверенные и проверенные. Моршанцев не отказался бы, чисто из любопытства, узнать, о какой сумме или хотя бы сумме какого порядка идет речь, но спрашивать об этом у Капанадзе не стал. Такие вопросы задавать не принято, а правдиво отвечать на них — тем более.
— Ирина Николаевна — молодец! — продолжал Капанадзе. — Умная женщина, хваткая, нервная слишком, это есть, но на заведовании кто хочешь нервным станет. Моя мама терапевтическим отделением во второй городской больнице заведовала, так мы с братьями просто боялись ей под руку попадаться, когда она домой приходила. Ждали, пока она поест, кофе выпьет, бабушке новости расскажет… С людьми вообще нервно работать, а с больными — тем более. Это у патологоанатомов хорошая работа, ни пациенты их не достают, ни родственники. Забыл уже, к чему я эту песню завел?
— Про Ирину Николаевну зашел разговор, — ответил Моршанцев.
— Да-да, про нее. Так вот, обрати внимание, как она с клиентурой работает. Четко так все дает им понять, причем прямо ни одного слова не скажет, чтобы никто не смог за язык ее поймать. Довжик все время шипит, что заведующая нас всех в черном теле держит, сама все решает, а я ей говорю: «Ритуля, зато мы свой кусок хлеба спокойно едим, знаем, что не подавимся им». Разве этого мало? Кстати, Дима, ты в курсе, что своим трудоустройством ты в некотором роде обязан Рите?
Услышь Моршанцев, что солнце начало всходить на западе, а садиться на востоке, он удивился бы куда меньше.
— Я?! — вытаращился он. — Маргарите Семеновне?
— Да. Как только стало известно о переводе нашего доктора Черкасского в Калининград, Рита сразу же принялась «сватать» какую-то свою подругу. Не только Ирину Николаевну обрабатывала, но и к Валерии Кирилловне ходила. Так всех достала, что Ирина Николаевна поспешила… Ну, в общем…
— Взять кого попало, лишь бы не протеже Маргариты Семеновны, — докончил Моршанцев.
— Все мы когда-то были начинающими докторами. А насчет «кого попало» я ничего не говорил — это все твои выдумки. Мы, конечно, ожидали, что она возьмет врача с опытом работы, но кардиохирурги не стоматологи, нас не так уж и много…
Потом Моршанцев читал свое «Руководство по аритмологии», а Капанадзе достал колоду карт и принялся раскладывать пасьянс. Поймав удивленный взгляд Моршанцева, он улыбнулся и сказал:
— Кардиологический пасьянс «Червы».
— Почему кардиологический? — не понял Моршанцев.
— Потому что червовая масть имеет форму сердца.
Капанадзе трижды раскладывал пасьянс, всякий раз подолгу тасуя карты, затем убрал их в ящик стола и вздохнул.
— Не сошлось ни разу! Жаль.
— И что с того? — поинтересовался Моршанцев.
— Это означает, что ночью нам долго спать не дадут, — Капанадзе говорил серьезно, без тени улыбки. — Верная примета, я вообще в приметы верю. Так что давай, пока все спокойно, немного поспим. Ты постельное белье у сестры-хозяйки взял?
О постельном белье Моршанцев забыл. Пришлось сходить на пост и попросить у медсестер пододеяльник, простыню и наволочку из запаса, предназначенного для перестилки коек по дежурству. Капанадзе ушел спать в пустовавшую одноместную палату, местный отделенческий «люкс», предоставив в распоряжение Моршанцева ординаторскую.
Моршанцев застелил диван («дежурные» одеяло и подушка хранились в шкафу), снял халат, оставшись в зеленой хирургической пижаме, улегся, попытался было почитать «Руководство», но очень скоро заснул при включенном свете, который ему совершенно не мешал.
Проснулся Моршанцев от шума в коридоре. Какой-то крик, звук быстрых шагов. На автопилоте, еще не успев окончательно проснуться, Моршанцев выскочил в коридор, на ходу надевая и застегивая халат. О колпаке, положенном в левый карман халата, он впопыхах забыл.
Двери всех палат, кроме шестой, были закрыты. В шестой, четырехместной мужской палате, доктор Капанадзе реанимировал одного из пациентов.
Как и положено — пациент лежал на полу, потому что непрямой массаж сердца эффективнее проводить на жесткой поверхности, да и кровать не будет скрипеть на все отделение. Одна из дежурных медсестер ритмично нажимала на дыхательный мешок, обеспечивая поступление свежего воздуха в легкие реанимируемого, а другая хлопотала возле передвижного стола на колесиках. Чуть поодаль стоял передвижной монитор, от которого к груди пациента тянулись разноцветные провода. На экране монитора тянулась ровная светящаяся линия зеленого цвета, свидетельствующая об отсутствии сердечных сокращений.
Остальные «постояльцы» (их было трое) лежали на своих койках, отвернувшись к стене и натянув на голову одеяла. Своеобразная, пусть и наивная, попытка огородиться от происходящего, нечто вроде страусиного прятанья головы в песок или еще куда.
Моршанцев присел у головы пациента и принял из рук медсестры дыхательный мешок.
— Остановка сердца на фоне… Мобитц-два… — сообщил в такт надавливаниям Капанадзе. — Вдруг захрипел… сосед позвал…
Атриовентрикулярная блокада типа Мобитц-2 — это нарушение проводимости импульса в сердечной мышце, чреватое риском возникновения полной блокады, когда импульсы от предсердий к желудочкам не проводятся вообще. В таком случае сердце может остановиться, что, собственно, и случилось.
