Марсьяль и Роже. Опус 2
— Когда это случилось, вы с Розой уже давно были женаты?
— Точно не помню, все так далеко. Лет семь или восемь.
— Как это произошло? Я хочу сказать… Ты сам ее… нашел?
— Это никогда не бывает так просто. Она была подругой моей юности. Звали ее Элен. Тебе известно, что я учился в Бостоне? Так вот, там я с ней и познакомился. В ту пору между нами ничего не было, мы были очень близки, но дальше дружбы отношения наши не продвинулись. Получив диплом, я вернулся во Францию и там встретил Розу. Объявлена война. А затем — Сопротивление, работа в подпольных изданиях, мой роман. После войны я пользовался уже некоторой известностью. Элен периодически мне позванивала. И некоторое время спустя, меня пригласили прочесть цикл лекций в моем родном университете. Получив сведения о бронировании места в самолете и в гостинице, не совсем понимая, зачем, я сообщил ей время своего прилета, название отеля и номер комнаты. Когда я заносил туда свои чемоданы, она уже ждала меня в холле.
— И она тебя обольстила?
Роже не в силах удержаться от улыбки.
— Марсьяль, ты выражаешься, как персонаж из любовного романа. Нет, она меня не «обольщала». Скорее, это я сделал первый шаг. Мы пообедали в ресторане, куда заходили еще в студенческие годы. В памяти стали всплывать общие наши воспоминания. Приятный вечер в Бостоне, бухта, сверкающая огнями, Атлантика, отделяющая меня от привычной моей жизни. Я обнял ее за талию. Мне показалось, что она была к этому готова.
— А было ли так на самом деле?
— Думаю, что да. Я проявил настойчивость, она уступила. В течение многих лет она уверяла, что в тот вечер пришла меня повидать без всякой задней мысли. Теперь я все чаще в этом сомневаюсь, но она так никогда и не призналась. Видишь, даже в моем возрасте, «женская загадочность» не теряет свою остроту!
— Она была незамужняя?
— Почему же… У нее даже были дети.
— И долго длилась ваша связь?
— Не один год. Мои лекции в Бостоне проходили успешно. В ту эпоху американцы восхищались литературным Парижем, Сен-Жермен-де-Пре. Скромно замечу, что, являясь его представителем, я к тому же свободно говорил по-английски и сам переводил свои романы. Некоторые из них появлялись в Соединенных Штатах еще до своего выхода во Франции. Меня стали приглашать регулярно. Один или два раза в год. У меня даже была возможность поселиться в США, в период экранизации моего романа Пепел и Свинец. Но мне больше нравилось проживать две жизни, которые разделены океаном. Элен присоединялась ко мне, характер ее работы позволял ей ссылаться на деловые поездки в те города, где я находился.
— Она никогда не приезжала в Европу?
— Нет. Думаю, перелет через Атлантику означал бы для нее разрыв с мужем. Океан являлся чем-то вроде границы между двумя измерениями. Хотя от Бостона до Лос-Анджелеса лететь по времени не дольше, чем до Парижа. Граница символическая и, в то же время, вполне реальная.
— А если бы она проявила инициативу?
— Не знаю. Этого так и не произошло. Я любил ее, но Розу я тоже любил. При этом наши с Элен отношения не мешали ей любить Герберта.
— Ее мужа?
— Да. Мы жили как бы вчетвером, только они об этом не знали.
— Как же это должно быть тяжело: надо постоянно лгать, и…
— Это правда. И мне, и ей было непросто. Но мы нуждались друг в друге.
— Для чего?
— Ну и ну! Для чего? Ах, если бы возможно было однозначно установить причину необъяснимых наших поступков! Я не знаю. У каждого из нас возникали вопросы о нашей жизни, о нашей работе, о наших супругах, о наших детях. Мы делились своими сомнениями и ободряли друг друга. Отношения наши были неким свободным пространством, тайным садом, где мы совместно владели всем: нашими телами, нашими тревогами, нашими вопросами, нашими ответами. Это было прекрасно.
— Отчего же не разделить свои сомнения с Розой?
— Именно оттого, что она сама является их частью.
— Как такое возможно?
— Знаешь, когда в двадцать пять лет твоя душа связывает себя обетом с другой душой, срок этого обета хочется считать бесконечным. Постепенно, живя вместе, души эти претерпевают изменения. Причем меняются они не всегда в том же направлении, не всегда с той же скоростью. И вдруг, однажды утром просыпаешься — а рядом чужая душа, которую твоя душа больше не признает. Наверное, это общее место, но что поделать, таково реальное положение вещей.
Марсьяль делает негодующее движение рукой:
— Конечно же, — говорит он, — так практически у всех, не правда ли?
Роже замечает тень, промелькнувшую во взгляде молодого человека. Он старается говорить нейтральным тоном:
— Полагаю, говоря так, ты имеешь в виду своего отца.
— И что из этого?
— Ничего. Просто ты страдаешь из-за расставания своих родителей.
Марсьяль не отвечает, впрочем, и вопроса-то нет. Он обхватывает колени руками, положив сверху подбородок, и смотрит сквозь слезы на маленький язычок пламени, надрывно догорающий в очаге. Роже выпрямляется.
— Я еще заварю чаю.
Роже встает, предоставляя юноше возможность выплакаться. Марсьяль это улавливает, но не желает давать волю своим чувствам. Он, в свою очередь, встает и подбрасывает в камин полено. Раздувает огонь. Пламя, потрескивая, набирает силу. Чем отличается история Роже от истории его отца? Роже не попался с поличным, только и всего! Выходит, жизнь — всего только череда предательств, совершаемых тайком? Разве не существует запрета на предательство? Или главное — просто не быть уличенным? Как далек этот мир от иллюзий и благородных намерений, в соответствии с которыми хотелось бы жить Марсьялю.
Роже возвращается с дымящимся чайником. Он садится, обращает внимание на появление нового полена.
— Ты в порядке?
— Да, просто я задумываюсь, кем мне стать в будущем.
— И кем же?
— Колеблюсь, никак не выберу между евнухом и монахом-траппистом. То ли кастрация, то ли уединение.
— Ответ напрашивается сам собой! Для достижения успеха, начни с одного, и неизбежно придешь к другому. Так что попробуй стать обоими сразу!
Они смеются, глядя друг на друга. Роже наливает чай в пиалы и рассказывает забавную историю про одного кюре, которого собратья лишили духовного сана, и он стал психоаналитиком. Отныне он на всю жизнь обречен выслушивать исповеди про сексуальные страдания своих пациентов.
— Скажи-ка мне, Роже…
— Да, мой юный друг.
— Если бы эта… «американская подруга» оказалась мужчиной. Вы бы тоже оказались в постели?
— Нет. Так сложилось, что я не гомосексуалист. Интересно, что ты задаешь мне подобный вопрос.
— Почему?
— Представь, Элен часто спрашивала меня о том же. «А если бы Герберт снял трубку в тот день?» «А если бы пришла не я, а он?»
— Не кажется ли тебе, что, в конечном счете, она предпочитала твою дружбу твоей… любви?
— Она никогда ясно этого не формулировала, хотя, похоже, стремилась к этому. Тем не менее, мы с ней преодолевали тысячи километров, чтобы непременно очутиться вдвоем под одеялом. Тогда это казалось мне совершенно естественным, никогда я не проделывал такого пути для того, чтобы встретиться с приятелем. По-моему, это явное доказательство того, что связывало нас нечто большее, чем просто дружба.
— Уверен, она не согласилась бы с таким выводом.
— Как трогательно! Я-то знаю, насколько вывод этот всякий раз подтверждался неоспоримыми фактами.
— В итоге, ты по отношению к Розе, она — к Герберту и даже оба вы по отношению друг к другу — все вы жили среди лжи.
— Очередная формулировка из романа в фотографиях. Жили мы не во лжи, а скорее, в невысказанности.
— И на этот раз ты сглаживаешь углы, ссылаясь на оттенки!
— Неправда. Просто нельзя подводить итог сложных ситуаций, где перемешано множество чувств и впечатлений, с помощью единой жесткой формулировки.
Марсьяль сносит удар. Потом с горечью отвечает:
— Тем не менее, если бы вместо Элен пришел Герберт, никакого обмана бы не произошло!
— Да, но если бы не она, я не стал бы тем, чьим советом и мнением ты сегодня интересуешься. Каждый раз, когда в моей жизни лил дождь, я думал о ней. Когда мы спорили с Розой, когда одна за другой чахли мои иллюзии, когда танки вошли в Будапешт, когда мой сын хлопнул дверью перед моим носом, когда после каждого нового романа критика вечно писала одно и то же…
Теперь в половодье чувств погружается Роже. Он закрывает глаза, затаив дыхание. Потом возвращается к разговору:
— Мне кажется, я знаю, отчего ты такой бескомпромиссный.
— Отчего же?
— Оттого, что ты никогда не знал любви в объятиях женщины. Оттого, что ты девственник. Я ошибаюсь?
— Нет.
Супружеская чета Жана Ноэля и Софи в затруднительном положении.
