— Что же вы в снегу-то валяетесь? — крикнул капитан Хижняк.
— Обсохнем, товарищ капитан! — крикнул Сергеев и дурашливо задрыгал ногами в собачьих унтах.
— Нет на вас старшины Кацубы!
— И слава Богу, товарищ капитан! — крикнул Менджеридзе.
Хижняк в сомнении покачал головой:
— Не знаю, не знаю...
Отлетавшие курсанты вокруг своих инструкторов. Несколько курсантов и молодых офицериков кружатся около ЭМПАР — автофургона с так называемой малой приводной радиостанцией. Тут работают прекрасные сержантики — девчонки лет двадцати.
— Менджеридзе! — сказал капитан Хижняк. — Если ты на посадке будешь так высоко выравнивать, как в прошлый раз, и меня, и себя угробишь...
— Никогда, товарищ капитан! — закричал Менджеридзе. — Вот если бы со мной старшина Кацуба летал — тогда другое дело. Тогда и своей жизни не жалко!..
Капитан Хижняк сплюнул и под хохот курсантов и летчиков пошел на КП к группе старших офицеров.
— Да-а, — сказал Никольский, — тут и я бы себя не пожалел...
— Здорово он вас скрутил, — сказал младший лейтенант Пугачев. — Надолго вы его запомните...
— Кончим школу, получим звездочку — и думать о нем забудем! Попил кровушки. Одна рожа чего стоит, — сказал Сергеев. — Словно булыжников нажрался...
— Да ладно вам, — неприязненно проговорил Чеботарь. — Как бабы... Оставьте покурить, товарищ младший лейтенант.
Пугачев протянул Чеботарю окурок и рассмеялся. Никольский удивленно посмотрел на Чеботаря и голосом Кацубы скомандовал:
— Курсант Чеботарь, подъем! Курсант Чеботарь, отбой!
Все заржали. Чеботарь даже головы не поднял.
— И после всего этого! — всплеснул руками Никольский. — Господа офицеры! На наших глазах гибнут лучшие люди!..
— Не успеть нам выпуститься до конца войны... — задумчиво произнес Чеботарь. — Не успеть.
— Не имело смысла нас с фронта снимать, — сказал Никольский.
— Я бы «За отвагу» получил... — мечтательно сказал Сергеев. — Меня представили, а дать не успели.
— Не свисти, — махнул рукой Менджеридзе. — Если бы представили, давно прислали бы. За что тебе «За отвагу» давать?
— Значит, было за что, — упрямо сказал Сергеев. — Тебя не спросили...
— Четыре рапорта подавал, — виновато сказал младший лейтенант Пугачев. — Шесть человек из нашего выпуска уже Героев имеют.
Взлетали и садились самолеты. Рев двигателей на аэродроме не замолкал ни на секунду.
— Пугачев! — закричал Хижняк с командного пункта. — Кончай перекур! По машинам!
Все вскочили. Стали надевать парашюты. Застегивая грудной карабин подвесной системы, Чеботарь сплюнул окурок и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Не успеть нам до конца войны. Без нас кончат... Без нас...
И все побежали к самолетам.
— Еще раз такой крен заложишь, не знаю, что с тобой сделаю! — на бегу сказал Пугачев Сергееву.
— Все будет в порядке, товарищ младший лейтенант! — крикнул Сергеев.
* * *
Несется к земле учебная спарка. Белый крест — цель, на которую пикирует бомбардировщик, — неумолимо растет на глазах у Никольского. Стрелка высотомера бежит против привычного направления.
— Вывод!!! — кричит инструктор.
Никольский включает автомат вывода из пикирования. Помогает штурвалом.
И вот уже машина, описав гигантскую параболу, мчится в горизонтальном полете.
— Ну как?! — восторженно орет Никольский.
— Спокойно, спокойно... Хорош.
* * *
— Внимание! — командует инструктор Чеботарю в воздухе.
— Есть внимание! — Глаза у Чеботаря сужены, лицо напряжено.
— Боевой!
— Есть боевой!
— Держи курс, чтобы не шелохнулся! Замри!
Это при скорости-то четыреста километров в час!
— Цель!
— Вижу...
— Сброс!
Чеботарь дергает за рукоять бомбосбрасывателя. Несутся к земле две бомбы...
— Молодец, Чеботарь!
— Все равно не успеть... — говорит Чеботарь.
* * *
— Менджеридзе, — кричит капитан Хижняк, — ты что, сдурел?! Прибери газы. Не на истребителе!..
Ха-а-рашо! И вот только так. И внимательно.И аккуратненько левую ножку! Ма-а-ладец!..
— Жил на свете Джонни-подшкипер, плавал семнадцать лет... — не выдерживает восторга Менджеридзе.
— Отставить! Следи за горизонтом, кукла чертова!.. Распелся!
* * *
Страшный, нарастающий вой... Бьет пламя из-под правой полости. Горит двигатель... Несется самолет к земле... Беззвучно кричит Сергеев, сбивает с себя пламя...
— Прыгай, — хрипит младший лейтенант Пугачев и все пытается и пытается вытянуть машину в горизонтальный полет. — Прыгай, сволочь!..
В ужасе, кошмаре, в чудовищной неотвратимости вжимается в кресло Сергеев.
— Прыгай!!!
Земля... и взрыв!
Жил на свете Джонни-подшкипер,
Плавал семнадцать лет,
Знал заливы, моря, лагуны,
Старый и Новый Свет... —
негромко, врастяжку поет пьяный Никольский.
Он лежит у себя на койке, задрав ноги в сапогах на металлическую спинку, и неумело перебирает струны старенькой гитары, оклеенной вырезанными из бумаги цветными самолетиками.
Около него сидят Менджеридзе, Чеботарь и еще несколько курсантов. Остальные шатаются по казарме, курят в предбаннике, бродят вокруг барака. Полетов нет, занятия отменены.
Между рядами коек идет Кацуба. Курсанты встают, снова садятся.
Есть Союз, советская страна-а-а,
Всем примером служит она-а-а...
Там в заливе, где море сине,
Где голубая даль... —
поет пьяный Никольский.
Кацуба остановился у его койки. Встали Чеботарь и Менджеридзе. Встали и остальные курсанты. Никольский даже не шелохнулся.
— Там в заливе, где море сине, где голубая даль... — повторил он и рванул гитарные струны. — Что, товарищ старшина? — Никольский сбросил ноги со спинки койки и сел, злобно глядя на Кацубу. — Что? Три наряда вне очереди?.. А может быть, на губу, суток на пять?! Или сразу в трибунал?! За то, что курсант Никольский днем на коечку свою взгромоздился!.. А?! Ну, давайте, товарищ старшина!
Кацуба смотрел на Никольского спокойно и жалостливо. Молчал, ждал, когда тот выговорится. И то, что Кацуба не отвечал, доводило Никольского до бешенства. Он вскочил, похлопал ладонями по верхней койке и закричал уже в полный голос:
— Вот она, коечка Митьки Сергеева! Вот она!.. В каптерке ведь не убьешься, правда, товарищ старшина?!
Кацуба вздохнул и сказал Никольскому:
— Лежи, дурак... И слюни не распускай.
И пошел дальше по рядам железных курсантских коек...
— Эскадрилья, встать! Смирно! — завопил дневальный при входе.
— Вольно, вольно... — послышался голос генерала Лежнева.
Рядом с дневальным, на стенде «боевых листков» и стенгазеты, висели две увеличенные фотографии в траурных рамочках. А внизу, на куске ватмана, плакатным пером, черной тушью: «Вечная память нашим дорогим товарищам В. Пугачеву и курсанту Д. Сергееву, погибшим при исполнении служебного долга».
Генерал Лежнев держал под руку маленькую худенькую женщину лет тридцати пяти в шляпке и котиковой шубке. С другой стороны женщину поддерживал ее муж, в кожаном реглане со следами споротых погон, в офицерской шапке без звездочки. У мужчины не было ноги, и в казарменной тишине его протез явственно скрипел и пощелкивал при каждом шаге.
Сзади шел капитан Хижняк, остальные командиры звеньев. На мгновение они задержались у фотографий. Здесь, на стенде, Пугачев и Сергеев гляделись молодо — совсем еще мальчишки.
Мужчина на протезе стянул с себя шапку. Женщина сухими глазами посмотрела секунду и двинулась дальше, в казарму.
Медленно, словно похоронная процессия, двигались они в проходе между двухъярусными койками, и теперь уже капитан Хижняк шел впереди, показывая дорогу.
Кацуба стоял у длинного стола в конце казармы. Лежнев кивком подозвал его к себе, пожал ему руку, представил:
— Старшина Кацуба — старшина эскадрильи вашего сына...
Женщина мелко закивала головой в шляпке.
— Покажите койку курсанта Сергеева, — попросил Кацубу генерал.
— Сюда, пожалуйста. — Кацуба пошел вперед.
Чеботарь рывком поднял Никольского с нижней койки, и гитара жалобно и нелепо блямкнула.
— Вот... — сказал Кацуба и наглухо загородил пьяного Никольского ото всех.
— Какая койка? — шепотом спросил генерал у Кацубы.
— Верхняя...
Маленькая худенькая мать Сергеева приподнялась на цыпочках, чтобы увидеть постель, на которой спал ее сын.
Она даже рукой провела по одеялу, словно хотела убедиться, что ее сыну спалось здесь хорошо.
А отец уперся воспаленными глазами в тумбочку и дышал тяжело и прерывисто. Руки у него дрожали.
— Это его товарищи по звену, — сказал капитан Хижняк, чтобы разрядить обстановку. И показал на Менджеридзе и Чеботаря. Поискал глазами Никольского и добавил: — И еще у него один друг был — курсант Никольский.
— Где Никольский?
Кацуба и вовсе вжал Никольского в угол своей широкой спиной.
