Когда Светлана наконец появилась из-за часовни, он почему-то подумал об ангеле и с усмешкой отогнал от себя это нелепое сравнение.
– Подожди, – первым делом прошептала она, – я сначала открою дверь, а потом ты поднимешься и войдешь.
Он согласно кивнул и не стал выходить из черной лунной тени, пока не услышал звук открываемого замка. Поспешно, одним прыжком, он вскочил на веранду и боком втиснулся в полуоткрытую дверь. Светлана тут же заперла ее за ним, а он прошел дальше, в темные залы, откуда на него повеяло теплой и устоявшейся духотой.
– Направо, – шепнула Светлана, появляясь за его спиной, и он послушно повернул – именно там находился единственный диван. В доме било очень темно и тихо, только осторожно скрипели половицы под их крадущимися шагами, да в прихожей тикали настенные часы с маятником.
Войдя в зал первой, Светлана приблизилась к дивану, перед которым стоял круглый, инкрустированный стол, и сняла веревку, огораживающую этот уголок комнаты. Двигаясь, как лунатик, и ориентируясь лишь на ее платье, Дмитрий осторожно приблизился, уронил сумку на пол и обнял Светлану за талию. Она медленно повернулась к нему лицом и мягко отстранилась:
– Я сама…
Он отступил на шаг и стал раздеваться, смотря, как замедленными, парящими в темноте движениями она распустила пояс, прошлась пальцами по верхним рядам пуговиц вплоть до талии, а потом нагнулась и стала расстегивать подол. Он уже успел снять рубашку и взялся за пояс джинсов, когда она распахнула платье и легким взмахом рук освободилась от него. На ней остались лишь белые трусики и туфли. В темноте он не видел ее глаз, но чувствовал, что и она смотрит на него. Оставшись совсем обнаженным, он сделал к ней два неуверенных шага – и тут вдруг в прихожей стали бить часы. Оба вздрогнули и приглушенно рассмеялись.
Она положила руки ему на бедра, он повторил ее жест и, ощутив пальцами шелковистую ткань трусиков, медленно стянул их с нее и встал на колени, пока она, опираясь на его плечо, переступала через них своими белыми туфельками. Не вставая с колен, он стал нежно и осторожно быстрыми, щекочущими движениями губ целовать ее ноги, бедра, живот, придерживая обеими руками за теплые ягодицы. Она вдруг сделала какое-то резкое движение и уселась на стол, слегка разведя согнутые в коленях ноги. И он понял ее невысказанное желание, приблизился к краю стола, положил ладони на ее бедра и, просунув между них голову, стал осторожно щекотать языком ароматные, нежные, влажные места – пока она не охнула, вздрогнула и, выпрямив ноги, не положила их ему на плечи.
Время уже не играло никакой роли, он его не чувствовал и только дрожал, стараясь унять собственное возбуждение, лишь бы страстно вздыхала и постанывала она. В какой-то момент, почувствовав, как ее руки с благодарностью коснулись его головы, он встал и уже хотел было войти в нее, но она отстранилась и опустила ноги со стола:
– Пойдем на дуван.
Он послушно лег на диван, а она села на него сверху, смуглая и страстная, как богиня, вздрагивая в темноте разметанными темными волосами, часто двигая бедрами и прижимая к своей горячей груди его руки… Наконец дернулась, замерла и с полустоном-полувздохом жадно поцеловала его в губы.
– Как это было прекрасно, – только и сказал он, когда она прилегла щекой к его груди.
– Мне тоже так показалось.
– Это – диван Достоевского?
– Что? А, нет, это из усадьбы князей Оболенских.
– Какая жалость!
– Почему?
– Потому что с такой изумительной женщиной, как ты, надо заниматься любовью или на постели Людовика XVI, или хотя бы на диване Достоевского.
Она улыбнулась и со вздохом легла рядом с ним, втиснувшись боком между его телом и диванной спинкой, обитой белым шелком с цветочными узорами.
– А еще лучше, – продолжал мечтать он, – оказаться бы нам в Венеции и заниматься любовью в гостинице с видом на «Палаццо Дукале». А потом спуститься вниз, в открытое кафе на берегу канала, и поужинать. Ты бы еще кричала: «Не пей много кьянти, а то итальянский забудешь и не сможешь объясниться с официантом!»
– А ты знаешь итальянский?
– Да, учил немного…
– У тебя богатый опыт, как я успела заметить. Ну-ка, расскажи мне про своих любовниц.
Несмотря на всю свою расслабленность, Дмитрий почувствовал подвох в этом вопросе, понял, что это не просто праздное любопытство, а проверка того, насколько к нему и ко всему произошедшему можно относиться серьезно.
– Не хочу, – сказал он.
– Почему?
– Потому что сейчас они уже не существуют. Ты – единственная. Ты – такое счастье, что мне хочется молиться Богу, хотя я никогда этого не делал. И – подумать только, я мог не прийти в этот скит и не встретить тебя! Кстати, а почему у тебя крест на груди – ты верующая?
– Да, хотя и не настолько, чтобы соблюдать обряды. Моя вера какая-то внутренняя, слишком интимная, чтобы ее можно было выставлять напоказ во время церковных служб и молитв…
– Ты приедешь ко мне в Москву?
– А ты приглашаешь?
– Умоляю.
– Только не сейчас. Позже.
– Почему?
– Мне не с кем оставить Дашу. А через месяц сюда обещала приехать моя мать. Ты живешь один?
– С отцом. Но он очень редко бывает дом» – живет или на даче или у любовницы.
– Сколько же ему лет?
– Пятьдесят шесть.
– И все еще есть любовница? Дмитрий усмехнулся:
– И я подозреваю, что не одна. Но мы не о том говорим.
– ао чем мы должны говорить?
– О тебе. Ты так невыносимо прекрасна, что мне ужасно хочется включить свет и хорошенько тебя рассмотреть.
– Нельзя.
– Знаю. Но ты все равно очень красива. К тебе хочется обращаться на «вы» и называть княгиней.
– Даже сейчас?
– Именно сейчас.
– Спасибо, – и она поцеловала его в ухо, пощекотав шею прядями волос.
– За что?
– За то, что ты такой ласковый и… умелый.
– Я тебя хочу предупредить об одной вещи, – чувствуя новый прилив страсти и поворачиваясь к ней, прошептал Дмитрий. У него все более учащалось дыхание, пока он целовал ее глаза, щеки, нос, волосы…
– О какой?
– Если после этой ночи мы встретимся с тобой еще раз, то я обязательно влюблюсь в тебя до безумия и буду на коленях умолять стать моей женой.
– А ты сомневаешься в том, что мы еще встретимся?
– Только за тебя, не за себя.
– Не сомневайся.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что предлагаешь не сомневаться в самом ненадежном…
В конце сентября, спустя месяц после своего возвращения в Москву, одетый в элегантный светлый плащ, белую рубашку и светло-серый галстук, Дмитрий стоял возле метро «Щелковская», на пятой платформе автовокзала, и ждал приезда Светланы. Прямой автобус Козельск – Москва находился в пути около четырех часов и сейчас немного опаздывал.
За то время, что они не виделись, произошло уже немало событий, но сейчас все они ушли в тень, стали неважными и неглавными, тогда как та ночь в музее вновь и вновь всплывала в его памяти со всеми своими незабываемыми подробностями. Она уже казалась и далеким прошлым, и случайным, неповторимым эпизодом, а потому он не знал, что и думать, когда на два своих письма в Оптино получил в ответ только одну короткую, сдержанно-ласковую открытку. Но три дня назад раздался звонок, и она сказала, что берет отпуск и приезжает. Дмитрий никогда не был особенно сентиментален, но весь этот месяц жалел, что у него не было фотографии Светланы – причем фотографии обязательно с тем насмешливым взором, который так смутил его в тот первый раз.
Он не знал, что с ними будет дальше, и на этот счет у него не было никаких предчувствий, ему просто хотелось жить, любить эту красивую женщину и быть ею любимым. Все остальное было вторичным – и угроза увольнения с работы, и указ президента о роспуске Верховного Совета, и несущиеся со всех сторон заклинания об угрозе гражданской войны. Пусть воюют и занимаются политикой те, у которых нет любви, тем более что любящих и красивых женщин все равно на всех не хватит. Но ведь и он пока еще был не слишком уверен в чувствах Светланы, а потому не особенно боялся потерять то, чего еще фактически и не имел. Ему было слишком хорошо известно, что такое минутные женские слабости и как жестоко они потом могут обернуться невозмутимо-наигранным вопросом: «Ну и что?»
Дмитрий поднял воротник плаща, чтобы укрыть шею от холодного осеннего ветра. Он любил осень и радовался, что их роман развернется именно осенью, в тот самый период года, когда он жадно ощупывал раздувающимися ноздрями обнаженную полноту жизни и становился немного похож на шального кота – запах сырых, прелых листьев пробуждал в нем обостренную чувственность. Любая, не слишком холодная осенняя ночь вызывала в нем не меньший эротический трепет, чем самые знойные летние вечера. Ему всегда казалось, точнее, он просто верил в это, как в мечту, что однажды, поздним осенним вечером, он познакомится с одинокой красивой женщиной с пышными длинными волосами, в светлом плаще и изящных сапогах. Дмитрий живо представлял себе эту сцену – он будет слегка пьян, а улица пустынна, но стоит ему заговорить, а ей ответить – и они почувствуют себя знакомыми тысячу лет, и оба обрадуются этому чувству.
