А в письмах к Кристине Маверик восхищался красотой родного городка, аккуратными садиками, в которых и зимой, и летом цвели живые цветы; и уютными парками, с дорожками, устланными сухо шуршащей, мертвой листвой. «Я скажу тебе сейчас самую банальную вещь на свете: я люблю страну, в которой родился…» — писал Джонни, и это было правдой.
Только о заколдованной речке Блис никогда не рассказывал Маверик. Она была для него чем-то заветным, таким, что очень трудно доверить даже самому близкому другу.
Зато он часто любил представлять себе, как они вдвоем — Кристина и Поль — гуляют по берегам другой реки, быстрой и прозрачной, яркой, как солнце. У которой само имя необычно звучащее, чистое и прозрачное — Ока. А по пятам за ними тихо крадется очарованная осень, осыпает деревья густой позолотой, припудривает мягко светящейся желтизной прибрежную траву.
Джонни сочинял об этом стихи, и своенравная Муза гостила у него все чаще, засиживаясь порой допоздна. Ведь теперь у него появился читатель. Один-единственный, но все-таки настоящий читатель, отзывчивый и чуткий, а главное — неравнодушный.
И Маверик буквально забрасывал Кристину рифмованными строчками. А она, дивясь его графоманскому рвению, пыталась расшифровать расплывчатые, но красивые и грустные образы и преподнести их ему, как разгадку некой замысловатой шарады.
В такую вот невинную игру играли они. Единственная проблема заключалась в том, что Джонни не был честен. А ложь, как известно, слишком зыбкий фундамент, чтобы можно было построить на нем что-нибудь стоящее.
Он никогда не позволял себе жаловаться. А иногда — так хотелось. Но тогда пришлось бы выйти за рамки им же самим придуманного образа. Ведь Поль — человек сильный, и нытье ему не к лицу. Не пристало мужчине плакаться, да и какая женщина станет его за это уважать?
К сожалению, сам Джонни отнюдь не был сильным… ни духовно, ни физически, увы! Поиздеваться над ним мог практически кто угодно, тем более, что обращаться к помощи закона он боялся. Проституция в Германии не легализована, даже обычная, а уж про гомосексуальную и говорить нечего. В такой ситуации просить стражей порядка о защите — только искать неприятности на свою голову. Сам же и окажешься во всем виноват. Да и не верил Маверик больше в справедливость законов.
Около месяца назад, в начале августа, его жестоко избила компания подростков, прямо здесь, на набережной. За что? Да просто так, благо их было много, а он один. Нормальные, в общем-то, немного дурашливые пацаны, лет от 13 до 15, которые любят, подобно воробьям сбиваться в стайки и тусоваться в городских парках или под пролетами мостов. Катаются на скейт-бордах или, вооружившись баллончиками с разноцветной краской, покрывают каждую попавшуюся на глаза стену веселенькими граффити.
Обычно эти мальчишки вполне безобидны и ни на кого не нападают. Что на них нашло тогда, Бог их знает, но Джонни они отделали так, что он целую неделю отлеживался дома, а к зеркалу даже подходить боялся. Но ничего, все обошлось, и шрамов на лице не осталось. Обращаться в полицию Маверик отказался категорически. Несмотря на возмущение Алекса, который так и кипел праведным гневом:
— Какого черта! У нас правовое государство или нет? Что с того, что ты штрихер? Думаешь местные власти не знают, что у них под носом, в городском парке, происходит? Кого ты опасаешься удивить? Ты — такой же гражданин Германии, как все, и имеешь право на физическую неприкосновенность!
Чья бы корова, как говорится, мычала… уж кто бы рассуждал о «физической неприкосновенности»!
— Все так, — соглашался Джонни. — Но пойми, нет в Германии такой профессии, как «штрихер». Пусть все обо всем знают, но если я попытаюсь дать делу официальный ход, то меня же первого и накажут. А ребята отделаются предупреждением. Скажи, оно мне надо?
— Прекрасно, Джон! — не унимался Алекс. — Значит, любые подонки, неонаци, будут бить тебе морду, а ты должен молчать? Так, по-твоему — правильно?
— Это не были неонаци, — возражал Маверик, — а просто детишки. Уж не знаю, что им в головы стукнуло, или обкурились чего? Обыкновенная случайность, попался на глаза неподходящим людям в неподходящий момент, вот и получил. Бывает, что ж. Я их не боюсь, Алекс.
Но Маверик опять кривил душой. Насилие всегда порождает страх, особенно, если жертва не может себя защитить. И теперь, как только набережная пустела, Джонни торопился поскорее убраться восвояси, пусть и рискуя навлечь на себя гнев друга. Уж если все равно быть битым, то пускай лучше бьет Алекс. От него Джонни по крайней мере знал чего ожидать. Как правило, экзекуция ограничивалась парой оплеух или пощечин; неприятно, унизительно, но — не страшно.
Другое дело — группа людей, одурманенных алкоголем или наркотиками. Такие могут — и сами того не желая — забить до смерти или покалечить так, что будешь всю оставшуюся жизнь сожалеть, что сразу не убили. Уж лучше не искушать судьбу.
Но сегодняшняя ночь была так ошеломляюще красива, как бывают лишь ясные ночи начала сентября. И Джонни забыл про свои страхи… Он бродил по пустынному променаду вдоль светящегося Блиса, с тоскливым наслаждением вдыхая прохладный, пахнущий травой и свежестью воздух, и вслушивался в живую, настороженную тишину.
Пуст был мир; только яркие серебряные капли звезд на густо-фиолетовом небе дрожали, как тонкие свечи на легком ночном ветру. Опрокинутые в зеленую глубину реки, они мерцали таинственно и мягко, оттеняя странную, болезненную желтизну размытого по краям лунного диска.
Джонни спустился вниз и встал так близко к отмели, что крошечные речные волны лизали носки его ботинок. Ему казалось, что луна лежит на дне Блиса, и светит ярко, точно прожектор, сквозь зеленую толщу воды, слепит глаза, так, что хочется зажмуриться и не смотреть.
Но он не мог отвести от нее взгляда, она гипнотизировала его, звала, тянула, словно магнитом. Лишала мыслей и желаний, кроме одного: идти за ней. Не раздумывая, не обращая внимания на резкий холод в ногах, туда, где призывно сверкали золотые огни ставшего вдруг пугающе близким другого берега.
Маверик вздрогнул и очнулся. И увидел, что стоит уже почти по колено в воде. У него вдруг закружилась голова, и он чуть не упал в глубокое отраженное небо, спокойное и полное света.
Наверное, это очень страшно, утонуть в небе? Страшно и прекрасно. Захлебнуться блеском звезд и переливами зелени; бесконечно падать в пустоту, пока не достигнешь дна и не сгоришь в лучах жестокой пронзительно яркой луны.
Да что он такое делает? Зачем идет в реку, с ума он что ли сошел? Парализованный внезапным ужасом, Джонни осознал, что несколько мгновений назад его жизнь висела даже не на волоске, а на тончайшей паутинке, хрупкой и грозящей оборваться от малейшего движения воздуха.
Пройди Маверик чуть дальше, и попал бы на глубокое место, и течение сбило бы его с ног. А так как плавать он не умел, то нахлебался бы холодной воды — тут бы ему и конец пришел.
А через пару дней речная полиция выловила бы из Блиса чудовищно обезображенный труп, облепленный ракушками и личинками. Тьфу, мерзость какая.
Стараясь не смотреть себе под ноги, Джонни медленно побрел к берегу, и, выбравшись на сухое место, сел прямо на холодный бетон. Снял ботинки, чтобы вылить из них воду. Ночь и так была не теплой, а уж в мокрых брюках и обуви замерзнуть и подавно немудрено. Надо идти домой, но одна мысль о возвращении в их с Алексом квартиру внушала сейчас отвращение.
Нет у него, у Джона Маверика, дома, и никогда не было. Его вдруг охватила дурацкая жалость к самому себе. Неужели он заслуживал такой смерти? За какую вину он все время пытается себя наказать? И за что наказывают его другие?
Прямо перед ним высилась на фоне сверкающего неба черная громада моста. Заколдованный мост. Мост — призрак. Он казался прозрачным, словно льющийся широким потоком молочно-белый свет звезд пробивал его насквозь.
Но Маверику не было больше дела до красоты осенней ночи. Он чувствовал себя неуютно, так, как будто внезапно очутился в одном из своих кошмарных ночных видений. Во сне может произойти все, что угодно, и даже самое страшное. Может, и обязательно произойдет. Джонни это знал. Он сидел, съежившись от холода на ночном ветру, дрожа и плача от стыда и бессилия, но проснуться — не мог.
— Какого черта, Джон! Где ты шлялся всю ночь? — тепло приветствовал его Алекс из глубины квартиры.
— Работал, — коротко бросил Джонни в ответ. У него не было ни малейшего желания пускаться в пространные объяснения. Единственное, чего он жаждал — это согреться под горячим душем, выпить горячего чая или вина и завалиться спать. И лучше, если до вечера.
Хотя уснуть днем было еще меньше шансов, чем ночью. Маверик хорошо засыпал лишь в полной темноте, ему мешало даже слабое свечение луны. Но сейчас он настолько устал, что мог, как ему казалось, задремать даже стоя, точно лошадь в конюшне.
