— А я знаю. Статья сто семьдесят четвертая, часть первая. Дача взятки… Ты лагерь на девятом километре видел? За поворотом забор с проволокой, вышки по углам. Самому строить пришлось. Для себя.
— Ошибки молодости, — заметил Артур. — Со всяким может случиться.
— А вышел, остался здесь. Домой и не решился вернуться. Так что за старшее поколение, может, и не стоит пить…
За окном светилась тихая северная ночь: небо было кремовым, с латунной желтизной на горизонте. От этого крыши домов казались непроницаемо-черными, плоскими, словно вырезанными из бумаги.
— Нет, так мы ни о чем не договоримся, — Артур встал, прошел по комнате. — Недоделки мелкие, стоит ли об этом. Подчистим, поправим, не стрелять же вам из этой теплотрассы. Главное, чтоб люди не мерзли. А работа сделана, надо оформить. Мы, Алексей Степанович, не правы…
Он говорил долго. Слова сплетались упругими кольцами, звучали ровно, отчетливо, но обычной уверенности Кис не чувствовал в голосе друга. Это было поражение. Артур лишь выравнивал линию фронта.
Старик перелистывал наряды, близоруко прищурясь, разглядывал цифры. Артур остановился возле него, потянул из кармана авторучку.
— Погоди, — сказал Алексей Степанович, покачал головой. Потом сложил бумаги в стопку. — Завтра поговорим. А бутылку Николаю отнеси. Из бригадных, поди, потратился. Може, пригодится еще…
Из дома вышли молча. Возле калитки прораб остановился, еле заметная улыбка мелькнула на лице.
— Заходите почаще. Не забывайте старика.
Артур не удержался, подхватил в тон.
— Спасибо за угощение. Очень приятно было.
На раскисшей дороге блестели лужи, в них плавали отражения редких облаков. В домах еще не спали, за окнами угадывалось движение, голоса, бормотание включенных телевизоров. Тянуло теплым дымком, запахом земли и мокрой хвои. Тишина. Покой. Кис вспомнил тот вечер…
Они сидели на стареньком диванчике в ее комнате. И все было, как раньше, как год или два назад, ковер на стене с выцветшим рисунком, сервант со сломанным замком в правой дверце, но Кис понял, что прежняя неопределенность в их отношениях кончилась, и это неожиданно встревожило его.
Лена осторожно гладила его по щеке, ее рука едва касалась кожи, словно успокаивала, как маленького мальчика.
— Наташа в пятницу пылесос купила. Такая хозяйственная вдруг стала, вот уж от кого не ожидала… Все в квартиру тащит.
— А ты? — тихо спросил Кис.
— Не знаю. И квартиры нет.
— Да, я забыл.
— Можно у нас жить. Я спрашивала у отца. Он с мамой не против, места хватит.
Кис поднялся с дивана, встал.
— Что с тобой?
— Пойду покурю. В горле першит.
В коридоре он долго смотрел на гудящий счетчик. Красная метка на диске появлялась и пропадала, наверху слышались чьи-то голоса и звуки шагов. Кис курил и вспоминал свой кубрик на СРТ, хлопанье волн за тонкой перегородкой…
С того вечера прошел почти год. Кис давно работал, по вечерам в институте пропадал, задания, зачеты, экзамены, дни летели незаметно. И только весной, когда по блеклому сухопутному небу, совсем как в Атлантике, поплыли белые облака, ему снова стало не по себе.
— Ты что маешься? — спросила его Лена однажды утром.
— В море тянет. Путина сейчас.
— Что-нибудь придумаем, — сказала она.
Лена познакомила его с Артуром. Кис сдал экзамены, быстренько оформил отпуск и через несколько дней улетел с бригадой на север…
В общежитие возвращались поздно. Артур молчал, лишь покусывал губы, хмыкал неопределенно. На крыльце он взял Киса за пуговицу.
— Мы однажды два вагона стекла отгрузили малой скоростью. Угостить пришлось, постараться, само собой. Так это же стекло, фондированное… А сегодня я ничего не понял.
— А он прав, Артур. Приехало много нас, а тактика одна: бутыль на стол и вроде как друзья сразу. — Кис помолчал. — Может, не умеем по-другому?
— Мы умеем все. Что с бутылкой делать?
— Забрось в чей-нибудь огород. Все равно никто не поверит, что обратно принесли.
Артур улыбнулся, покачал головой.
— Нетипичный случай, Кис. В каждом правиле есть исключения. Мы этого не учли. Надо — к главному инженеру.
— Я не пойду. Все. Хватит!
— Ерунда. Просто у тебя настроение такое.
Легкий туман поднимался над темной водой реки. Покачивались тусклые светляки бакенов, в домах гасли огни. Лишь у причала, словно спросонья, постукивал слабенький движок моторки.
Самолет снова куда-то повезли. Его потряхивало на неровностях, в иллюминаторе все ползла серая бетонка.
Он так устал, что задремал даже, едва добравшись до кресла. Все позади теперь, дни неопределенности, тревоги кончились, и жизнь продолжались.
Началось все с телеграммы, всего несколько слов: состояние тяжелое, приезжайте срочно, главный врач. Ее принесли днем, но дома никого не было. Свиридов прочитал только вечером, когда возвратился с работы…
Теперь отец был рядом, это успокаивало Свиридова, о том, что дома его ждет — старался не думать. Встретят, помогут, довезут…
В этот город летел он таким же ясным днем. Уже по-южному светило солнце и плыли легкие облака. Сойдя на трап, Свиридов растерялся, увидев себя со стороны в черном меховом пальто, в черной шапке, а под ногами радужно блестели лужи. После махнул рукой и побежал к автобусу.
Сел у окна. Автобус тронулся, не спеша покатил по мокрой дороге. Пассажиры сидели притихшие, слишком быстро перенес их Аэрофлот из февральских метелей сюда, и рассматривали громоздящиеся со всех сторон горы. За спиной Свиридова кто-то вполголоса называл вершины, отсюда и Эльбрус видно, только в ясную погоду, а вот здесь руду нашли, но ему были безразличны все местные достопримечательности. Автобус часто останавливался, влезали какие-то тетки с узлами, бидонами, Свиридов только крепче стискивал зубы, чтобы не заорать.
А он и не знал о нем ничего… Вспомнил отца перед его отъездом сюда, на курорт, как забежал домой перед командировкой, лишь несколькими словами перекинулись. После в спешке все, отцу на один самолет, ему — на другой, время быстро прошло, вплоть до самых последних минут. Свиридов лишь успел отдать ему справку и побежал на остановку. Со справкой пришлось поволноваться, в заводской поликлинике отцу не заполняли ее, кровь подводила, мало было гемоглобина. Отец попросил Свиридова, тот позвонил приятелям, они обещали сначала, потом опять где-то заколодило, и решилось все в последний момент. Отец спрятал справку в свой старенький бумажник.
— Может, не ездить тебе? — спросил Свиридов.
— Все будет хорошо, — отец улыбнулся виновато. — Спасибо, что помог. А мой врач — я против категорически, вам противопоказано… Обойдется. Там солнышко уже…
В городе, действительно, вовсю пахло летом, давно стаял снег, лишь по утрам белел на деревьях иней, но к полудню исчезал и он. Отдыхающие ходили с сеточками, в которых все для процедур: и полотенце, и кружка воду пить из источника. Свиридов снова почувствовал свою обособленность от всех, это злило его поначалу, хотелось остаться незамеченным, но после дела захватили его, он уже ни на что не обращал внимания…
…Самолет набирал высоту, двигатели гудели натруженно, на высоких оборотах. Сосед безмятежно похрапывал, склонив на грудь тяжелую голову, а Свиридов испытывал странную легкость, пустоту во всем теле, словно все осталось там, на земле, и летел он над ней один, сам по себе. Но это длилось лишь минуту, потом вдруг стало нехорошо, неловко за себя…
Как-то быстро прошло у него время, незаметно, как вода из горсти, пять институтских лет пронеслись в сутолоке, в неразберихе; лекции, экзамены, зачеты. Мать ничего так не боялась, как этих экзаменов, лицо у ней каждый раз заострялось, бледнело до синевы. «Черт с ней, со стипендией, хоть на троечки проскочил бы», — повторяла она часто. И Свиридов начинал ловчить, сдавал днем раньше, а на следующий день уходил в институт ненадолго, возвращался, успокаивал ее: все нормально, напрасно ты так беспокоишься. Отец воспринимал спокойно все сессии и зачеты. Его утешало, наверно, что сын учится, будет инженером, и про заваленные зачеты выслушивал молча: как завалил — так и пересдашь. И только однажды, в самый ответственный момент, это на втором курсе было, уже приказ об отчислении на подпись ректору отнесли, он пошел вместе с сыном к декану.
Свиридов хорошо запомнил этот день. Они зашли в кабинет, впереди отец, маленький, сухонький, а он сзади, голову наклонив. Декан со Свиридовым и разговаривать не хотел больше, а с отцом у них сразу общий язык нашелся, словно они на одном фронте воевали. Отец держался спокойно, без заискивания, декан предложил ему сесть, стул придвинул. «А ты выйди пока», — сказал Свиридову.
О чем они говорили — он так и не узнал. Приказ забрали от ректора, Свиридов сдал все-таки свою теоретическую механику, остался в институте. А после дело легче пошло. Научился подстраиваться под преподавателя, промолчать где надо или хмыкнуть неопределенно. Теперь он знал, что тогда и начались его маленькие компромиссы и уступки, нет, не другим он уступал, а сам себе, в ерунде сначала, в мелочи, а после стало это привычным и простым.
