Изумрудный оазис в этой скучнейшей из столиц.
Приманчивый парадиз с прохладными туннелями аллей.
С обнаженным солнцу свежевыметенным променадом в стриженых кустиках и цветниках, где ирисы уже распустились, а розы только еще готовятся, и в воздухе растекается сырой запах намеревающихся раскрыться бутонов.
С плющом, всползающим до вершин по старым ветвистым стволам.
И с другими деревьями, обрезанными до корявых культей, из которых уже брызнула в воздух светлая молодая поросль.
С нагретым воздухом клумб, то и дело пересекаемым вспархивающей птицей.
С белоснежными, как в раю, фигурными столбиками балюстрад и статуями спортсменов и спортсменок, принимающих в зелени воздушные ванны.
С золотящимися на солнце волосами женщин, прогуливающих свои коляски.
С отзвуками далекой музыки, наплывающей со стороны слоями, как табачный дым.
Есть смысл провести тут целый день, пока не окончится вечерний сеанс в летнем кинотеатре и через парк потянутся парочки.
И под темнеющим похолодавшим небом пиджаки парней начнут постепенно переползать на плечи девушек, пришедших в легких платьях.
Парфянская столица
Останки древней Нисы, замкнутой в неприступное кольцо глиняных бастионов. Многометровый круглый холм, вручную натасканный смуглыми человеческими муравьями.
Там, где в тесной листве утопали храмы и дворцы, дымили мастерские. Где в двух прохладных прудах, обрамленных высокой зеленью, поблескивали ленивые рыбы, а по берегам расхаживали и вспархивали на ветви, вспыхнув оперением, диковинные птицы. Куда со всего обозримого мира стекались, позванивая бубенцами, верблюжьи караваны с вьюками разноплеменных даров и плодами земли. Где в подвалах хранились тысячи кувшинов с винами, снабженные глиняными табличками с указанием места и года сбора. Где в соединенных сводчатыми переходами жилищах готовилась пахучая еда. Где в круглом купольном храме никогда не угасал священный огонь и бесконечной красотой своей наполняла сердца теплом парфянская Венера. Где в двухъярусном дворце льющийся через световой люк солнечный конус озарял ковры со строгим узором, высвечивал дольчатые колонны, двухметровые статуи обожествленных предков в нишах, блистающие золотом уборы послов и несравненной красоты одежды всесильного государя. Где расплавленным золотом залили ненасытную глотку наголову разбитого Красса, а значки поверженных легионов развесили в ногах милостивых и могучих богов. Где плелись придворные интриги и возносились и падали временщики. Где стража в меди и бронзе день и ночь оберегала стены твердыни. Там теперь лишь отлогие холмы, поросшие жухлой травой с зелеными бородавками мелких кустиков, обрызганные алыми каплями расцветших маков. Да перелетают, присаживаясь на выступившую из земли оплывшую сырцовую кладку, две бирюзовые, неземного отлива, птички: словно весточки из погребенных под слоем почвы былых садов.
Сидя на потерявшей очертания гряде, бывшей некогда могучей стеной, грубо замешанную глину для которой тысячи рабов таскали по жаре в плетеных корзинах, можно покурить, любуясь руинами былого величия. Или, забыв о парфянах, смотреть в другую сторону, где до самых отрогов Копетдага зеленеют квадраты полей, разделенные вереницами ветрозащитных посадок, и тарахтит колхозный трактор.
Глупый гость
В здешний пригородный колхоз заехал корреспондент прогрессивной парижской газеты.
Многоопытный председатель показал ему виноградники и человека с мотыгой, заработавшего с семьей двадцать пять тысяч рублей в минувшем году.
Журналист мысленно перевел рубли по курсу во франки, сказал «о!» и записал поразившую цифру в блокнот.
Не догадавшись поинтересоваться, отчего же крестьянин выглядит так, словно получает рубль в месяц.
И сколько в семье виноградаря душ.
Культурная революция
громадный автопортрет
французского художника Винсента Ван Гога
воспроизведенный смелой кистью
целиком занимал весь торец пятиэтажного блочного дома
при въезде в Чарджоу
я восхитился
и не враз догадался
что рыжебородый скуластый импрессионист
с прищуренным глазом —
Ильич
Акклиматизация
Северный человек скоро привыкает к здешней жаре, превозмогая ее напором и волей.
Но на четвертый примерно год сдает. Организм, устав бороться с варварским климатом, разлаживается.
Сердце, неврозы.
Портится даже характер.
Кто не уезжает, вновь приходит в норму – на 8-й или на 10-й год.
Но при этом меняется сам.
Замедляется походка. В повадке является спасительная ленца.
Словом, превращается в аборигена.
Миражи
каракумская сирень…
это тамариск цветущий по сторонам дороги:
от белого
чуть желтоватого
до розового и фиолетового
самых чистых тонов
поселок в пустыне
ни прутика
посреди улицы на раскаленном песке
восседает старуха
взирая на подернутый маревом мир
запеченный в золе полумесяц туркменского пирога
водку зовут: «иван-чай»
на громадном брезенте
разделывают окровавленную верблюжью тушу
распластавшуюся как цыпленок табака
рябые пески Каракумов
молодые женщины
вышагивают в синих красных зеленых платьях
держась так прямо
будто несут невидимую поклажу на головах
ночью сходит прохлада
на освещенных луной широких полатях перед домами
накрывшись большим лоскутным одеялом
спят дети
их лица так ясны и спокойны
что хочется подойти и поцеловать...
Ашхабад – Мары – Чарджоу Май 1984
Слово о погибели русской земли и неба
О светло светлая и красно украшенная земля русская…
В Рязани, где зелено-пятнистый коренастый жук из десантного училища ведет по улице под локоток бабочку с испуганным бледным лицом, на окраине я отыскал то самое место.
Неважно, что до Батыя оно было не тут.
Это с зеленого бока холма, белеющего кремлем на верхушке, открывалась красно украшенная земля, бережно завернутая в излучину речонки Трубиш.
Кудрявую от ивняка неторопливую ее петлю тесно облепили коричневые квадратики огородов, на которые в этот закатный час вышли с ведрами и мотыгами горожане. А дальше, сколько ухватит глаз, разбежались зеленые поля, заходящие за далекий горизонт с цепочкой песчаных холмов вдоль окского берега.
И как птицы небесные проплывали над нею медленной чередой остроклювые тяжелые самолеты, возвращаясь с летных учений. Возникая из голубизны и растворяясь в желтизне заката.
...
Островерхие желтые особнячки в душистых соснах. Для академиков – с верандами.
Лабораторные корпуса в театральных колоннах.
Пустынная набережная с беседками и балюстрадой заботливо обустроена для мудрых бесед во время прогулок.
Запрятанный в волжских лесах вместе со своим ускорителем город-игрушка, выстроенный руками заключенных и военнопленных. Заветное творение человека в пенсне. Ученый рай под присмотром охранников.
Лысоватые мужчины катят по чистым дорожкам на велосипедах.
Нотный мусор сыплется из высоких окон музыкальной школы подобно пожелтелой листве.
Только несметное воронье с того берега помнит, где стояли бараки.
Да черная «эмка» бывшего оперуполномоченного, давно перешедшая в другие руки, но еще на ходу....
Заросли облепихи в ржавчине ягод.
Лунное каракулевое небо.
Перед крыльцом краеведческого музея подковой выстроились серые истуканы, похожие на каменных ходоков, явившихся к председателю сельсовета.
Среди них знаменитое изваяние старика с флягой на животе, занесенное в реестр мировых реликвий.
Грудь его крупно пересекла свежевыцарапанная гвоздем трехбуквенная надпись.
Под сводами Бийского мясокомбината плывут, подвешенные на цепной конвейер, пустые внутри бараньи туши, напоминая грунтованные суриком автомобильные крылья в покрасочном цеху.
У начала конвейера, где живых баранов цепляют на крюки, ловкий парень в кожаном фартуке смахивает им головы мимолетным движением узкого длинного ножа.
По норме ему положено обезглавить за смену две с половиной тысячи штук, но он хороший работник и догоняет до трех, да еще успевает похаживать вдоль бетонного поддона, пошваркивая ножом о брусок, болтающийся на ремешке у пояса.
Вдавленный в сиденье рыжеватый шофер в вытертой лётной куртке то и дело опускает руку в сердцевину подсолнуха, лежащую возле рычагов, и езда по горному тракту небезопасна.
В своей долинной части Алтай похож на любую русскую равнину, только как бы перемноженную на саму себя, – так широки, вольны, приманчивы здешние поля, покатые холмы со слоящейся синевой лесов, изумрудные речные поймы.
Горная степь – это нескончаемый пустырь в мотках пожухлой травы.
Слегка наклонная каменистая плоскость так мало питает глаз, что скоро теряешь перспективу, и замыкающие ее за сотню километров хребты кажутся поднятой за ближайшим поворотом дороги декорацией.
