Мальчик лет шести по-взрослому старательно моет в ведре ладони.
Большой круглоплечий отец, стоя на пороге кузницы, протягивает ему полотенце.
И улыбается, видя, что помощник его замечен поздним посетителем.
В опустевшем мясном ряду среди воздетых на крюки туш носятся друг за дружкой, дурачась, молодые мясники в забрызганных кровью фартуках.
Возле закопченного котла в руке резчика лука порхает нож – для завтрашнего плова.
Нескончаемая череда чайхан, где день-деньской толковали, прихлебывали чай, жевали табачную жижу, кряхтели старики, осиротела без своих завсегдатаев.
Старики разбрелись по домам.
Только на крайнем топчане белеет спина чайханщика, присевшего напоследок с приятелями.
Дневные продавцы, сложив товар, сходятся в большой застекленной чайхане на ужин и свои разговоры и сговоры о ценах.
Впервые за день проступает на слух говорок реки, журчащей в мусоре за задами кузниц, лавок, чайхан и караван-сараев еще во времена Великого шелкового пути.
Где те верблюды, тугие мешки, караванщики с грубыми голосами? Где россыпь мечетей вокруг Сулейман-горы?
Базар всех пережил и вот теперь отдыхает.
Выступают над головой пропахшие чесночным дымом звезды.
Перебирает четки консервных банок река.
И пишется всеобщая история чайхан и базаров.
...
Автопилот
Я представляю его манекеном в летном шлеме.
С руками, лежащими на штурвале, с устремленным вперед немигающим взглядом стеклянных глаз.
Час назад он объявил, что полет протекает нормально.
Пассажиры мычат во сне в трудных позах, как бы застигнутые бесконечно длящимся мигом.
Только мы двое, он и я, видим, как разрастается ночь.
Всеобщая тьма за иллюминатором.
Затем – коричнево-оранжевая испаряющаяся кайма по дальней дуге горизонта.
Постепенно край его розовеет и голубеет.
Мы летим, и с удвоенной скоростью нам навстречу является новый день....
Золотая Колыма
Белые скулы сопок, поросшие черной колючей щетиной.
Медуза солнца.
Ледяная бездна, где запросто дохнут машины, а люди…
Сагу о тех временах пропели полуторки, на каких ездили по Колымской трассе, глядя через проделанное в наледи на ветровом стекле «окошко» величиной с пятак – натертое солью, чтоб не замерзало.
Заглохшую машину нельзя было ни завести, ни отбуксировать: намертво схватывало трасмиссию на морозе.
Ее бросали до весны.
Заключенных, перевозимых по трассе, ссаживали из кузова каждый час и гнали бегом за машиной километр-другой. Чтобы согреть и живыми доставить до места.
Девять из каждых десятерых тут и остались в этой мерзлой земле.
Но и после, в 50-х, пароход «Балхаш» в своих уставленных шестиярусными нарами трюмах три года вывозил на материк уцелевших.
И то не все уехали.
Немало осталось, и очередь за женщинами растянулась на много лет.
Белые пирамиды сопок, какие не снились фараонам.
Если отыскать на карте: райцентр Сусуман.
Желтые и голубые домики в снежной пелене.
Единственная гостиница с окнами, заложенными для тепла одеялами, переполнена.
Приезжая женщина-инженер ночует в бильярдной.
В теплом крест-накрест платке она дремлет на деревянном диване под стук шаров в ожиданье, когда разойдутся игроки.
Сопки, начиненные золотом, как пирожки.
Гладкие, как бы фаянсовые снаружи. И все источенные внутри ходами шахт, где катят маленькие железные вагончики горняцкого метро, доставляющие смену к забоям и из забоев.
Чумазые шахтеры в черных робах и желтых касках зубоскалят и играют дорогой в карты.
В белесой мгле плавает холодное солнце, похожее на
луну.
Да и бескрайние убитые снегом руины старых выработок наводят на мысль не об этой планете: белые мертвые лабиринты, среди которых едешь, как по самой Луне.
Я искал глазами ребристый след твоего башмака, астронавт Армстронг.
«Рыжьё мыли. Золото было скаженное», – кивает на гипсовые поля шофер, облизывая коросту на губах.
В Магадане, в Холодане…
В десяти тысячах верст от Москвы, заваленной в эту пору лимонами.
Отсюда нас вывез, спас один из этих щеголеватых ледокольных капитанов, что носят лаковые полуботинки и все любители крепкого черного кофе.
Ледокол прокладывал в девственной скорлупе океана широкую черную дорогу.
Лед, расходясь, шуршал о борта и пищал по-птичьи.
Город св. Бичей
Приятелей тут зовут «корефан».
После разбросанного на лагерные бараки Магадана веселый Петропавловск блистает весенним твердым снегом.
Сахарные конусы поставленных в отдалении вулканов похожи на декорации к балету.
Солнце уже припекает и слепит глаза, мешая разглядеть две бесконечные улицы, образующие город.
Они дугою, одна над другой, огибают бухту
с вмерзшими в битый и сросшийся лед ржавыми тушами судов.
По улицам ездят старенькие матросские «форд
ы », вывезенные из загранки на палубах сухогрузов.
На стадионе репетирует фольклорный ансамбль в ярких корякских мехах, отправляемый на ВДНХ.
Здесь заботятся о национальной проблеме.
В 1958-м набрали в ближнем районе коряков-мужчин, сколько сумели поймать, затолкали в самолет и перебросили дальше на север.
Освежить тамошним кровь, чтобы не вымирали.
Город рыбака Петра и мытаря Павла.
Перед управлением порта
на табурете
сидит истопник и вяжет бисерные кошельки и чехлы для ножей.
На продажу.
Палана
Чиновничья дыра.
И прибежище брошенных женами мужиков с материка.
Тут я видел праздничную трибуну, стоящую в голой тундре. К ней в знаменательные дни съезжаются оленеводы.
Весь экспорт поселка за пределы национального округа
составляют реляции.
И опорожненная посуда.
До сих пор
здешних жителей будоражат воспоминания о сумасшедшей
путине позапрошлого года,
когда рыба валами лежала на берегу.
И ее так и не смогли вывезти на Большую землю.
Великое оссорское сидение
Оссора,
я никогда не забуду твоих изогнутых ветром
кривых сосулек.
В совхоз имени Монтегомы я лететь собирался на вертолете.
Каждый день натягивал меховые штаны и брел по единственной улице к аэродрому, чтоб услышать: «полетов не будет».
И возвращался.
Время остановилось в Оссоре,
на берегу пролива Литке, где в квадратных полыньях ловят корюшку местные рыбаки.
Скоро вместе со всем поселком я стал целыми днями прислушиваться к небу.
Принимая всякий рокот за снижающийся самолет
из края свежих газет.
Когда ничего не происходит, время делается бесконечным.
В гостинице 3-го разряда 4-й категории «Север» предусмотрительно обошлись без люстр, только слабо прикрученные люминесцентные трубки под потолком.
Иначе после каждой пурги находили бы двух-трех повесившихся постояльцев.
Впрочем, в гостиничном коридоре жизнь.
Школьницы гладят фартуки, плачет ребенок.
Курит, листая позапрошлонедельный «Футбол-Хоккей», летчик в унтах.
Торопливо проходят в накинутых сверху костюмов дохах молодые чиновники в галстуках шириною с ладонь.
Можно выпросить мотонарты в соседний рыбацкий поселок.
Там мне рады собаки и дети.
В приспособленном под мастерские ангаре
женщины что-то строчат, согнувшись, на швейных машинках.
Вяжут сети мужчины.
Добрые коряки пошутят:
«Самолетка прилетела!» —
тыкая короткими пальцами в небо.
А потом покажут собак, беговых и грузовых.
И «танец нерпы» – корякский шейк.
Бубен.
Крашенные ольхой красные кухлянки.
Прыжки на снегу.
А можно просто выйти на гостиничное крыльцо.
Щуриться на солнечный туман.
Ослепнуть от золотозубой улыбки рыбацкого бригадира.
И слушать рассказы о тех временах, когда с прибытием весеннего парохода пили шампанское из пивных кружек.
На попутке
Черные и белые сопки под безбрежно натянутым небом.
По сторонам от дороги танцуют, кривляясь, березы.
Речки с именами вроде названий товаров бытовой химии.
И с другими, похожими на птичьи имена.
Олени с тупыми рыбьими мордами.
Светлые заячие следы.
Парусится брезент на капоте.
Вулкан, весь в складках носорожьей кожи, стреляет черным и белым паром, как паровозный гудок.
Черные клыки и пальцы сбегающих по склону каменных
руин.
Белый амфитеатр гор.
О, дорога.
Быть может, дорог мне больше всего недоставало в Оссоре.
Рождение эпоса
Одноглазый коряк в юности побывал экспонатом московского фестиваля, где показывали рисующего оленевода.
Потом, на беду, добрые люди пристроили его в художественное училище.
Там он быстро испортил руку и насмотрелся киноафиш, поразивших его своей красотой. И со вздохом был отправлен обратно в тундру.
Тридцать лет охотился, пил и был покалечен медведем.
В больнице его снова открыли.
Теперь он получает стипендию.
В Петропавловске для него по специальной расходной статье снимают светлый гостиничный номер, там он и живет.
