Но мамин давний друг, профессор Каминский, который оказался к маминому счастью председателем комиссии. Так не считал.
Он долго и внимательно смотрел в мои хитрющие глаза. И наконец твердо произнес.
– Пять баллов.
Никто с ним и не спорил. Поскольку он был главным. И поскольку все помнили о моей знаменитой матери. И только я совершенно тупо уставилась на него. И неожиданно спросила:
– А за что?
– Считайте, что за красивые глазки, – откровенно ответил он. Что мне пришлось по вкусу.
Хотя я хотела поправить: за красивые глазки моей красавицы-матери. Но у меня хватило ума промолчать. Хотя мне ужасно понравились глаза профессора Каминского. Умные и проницательные. Глаза мужчины, много повидавшего в жизни. Но очень по-мужски, не сетующего на жизнь.
Какой-то мой соперник по поступлению не выдержал. И прошипел мне в спину. С нескрывамой злостью.
– У тебя ужасные глаза. Как у кобры, – отомстил мне он.
– А у тебя, как у девонского рекса, – тут же нашлась я.
Ляпнув первое попавшееся на язык сложное словосочетание. Хотя и не видела глаз этого гадкого абитуриента. И пожелала своей повернутой к нему спиной, от всей души не поступить в консерву. Наверняка, у него не было такой мамы. Как у меня. Так что шансы у него невелики.
Он вновь что-то прошипел мне в спину. Но ничего определенного, поскольку понятия не имел. Что девонский рекс это порода обычного с виду, тонконогого кота. С широко раставленными большими миндалевидными глазами.
Хотя, пожалуй, этот нахал окоазался прав. У меня ужасные глаза. И красивыми глазами обладает только моя мама. И в ее синие глаза, в которых отражалось море, долго и нежно смотрел профессор Каминский. И после экзамена он даже не взглянул в мою сторону. И вовсе забыл о моем существовании. Для него в жизни существовала только мама.
Но мама обо мне не забыла. Она окликнула меня. И я нехотя приблизилась к их романтическому дуэту.
– Люсенька, поблагодари профессора Каминского. Он нам так помог.
– Не его нужно благодарить. А природу, – буркнула, насупившись я.
– Не поняла? – мама недовольно взметнула свои черные дугообразные брови.
– Ну, мне ведь пятерку поставили за красивые глазки. А мне их подарила природа.
Мама позеленела от злости. А профессор Каминский расхохотался. Он все-таки был неплохим парнем. Хотя и недооценил глубину моих глаз…
Уже на улице, когда я поскорее старалась удалиться на приличное расстояние от консервы, меня окликнули.
– Девушка, подождите!
Я оглянулась. И увидела лохматого парня с большими, широко расставленными миндалевидными глазам. Как у девонского рекса. Судя по всему, это был тот парень, который сидел на экзамене позади меня. Что ж, и на сей раз я попала в точку. Обозвав наугад его рексом.
– Девушка, – он широко улыбнулся. – Я только хотел спросить, кто это такой – девонский рекс.
– Вы, видимо, в школе имели по биологии двойку. Поэтому и решили заниматься музыкой?
– Я решил занимать музыкой, потому что ее люблю.
– А я нет. Хотя и котов тоже особенно не жалую.
И я вкратце объяснила ему, кто такой девонский рекс. И добавила.
– У меня был кот по имени Жан. Очень похожий на рекса. Правда у него были ноги коротки и толстые. И шерсть длиннющая. И глазки маленькие и глубоко посаженные.
– Тогда чем же он был похож? – удивился парень.
– Он так же. Как и рекс. Был склонен к клоунаде и фарсу. За что и поплатился своей головой. Так что – берегите голову.
– Она всегда у меня на месте, – и парень обхватил свою голову двумя руками. – Я терпеть не могу фарс.
– Тогда нам с вами не по пути, – я пожала плечами. И, не попрощавшись, быстрым шагом пошла в противоположную сторону. Надеясь, что с этим рексом я сегодня встречалась первый и последний раз. Но на сей раз мои надежды не оправдались. И я не могла предположить, что долгие годы нас будет сталкивать судьба. И долгие годы я буду отворачиваться от этой судьбы. И в конце-концов, она сама от меня окончательно отвернется…
А в те годы я серьезно ничем не увлекалась. Я считала. Что серьезное увлечение чем-либо обязательно приведет к духовному рабству. Ни физическое, ни духовное рабство я не признавала. Я признавала единственное – полное наслаждение жизнью, физическое здоровье и духовное равновесие. Я считала. Что только это и является основным критерием жизни. И нужно стремиться получать удовольствие от всего – от работы. От природы. От пищи. От любви. И еще тысячи и тысячи других удовольствий. И эта способность извлекать из каждой мелочи радость и счастье. Приведет обязательно к гармонии. И человека. И мира. Я относила себя к эпикурейцам. < И теорию гедонизма применяла к себе. > И добавляла к ней множество своих практических умозаключений. Например, я была уверена, что полное одиночество – это обязательная основа наслаждения. Только исключение какой-либо привязанности может привести к истинному счастью. Любая привязанность – это нарушение хода жизни. Это нарушение гармонии. Я встречалась со многими людьми. И я со всеми была дружелюбна. И со всеми – добра. Но никого себе не позволяла любить. Я могла к ним испытывать все чувства. Но только не любви, которая обязательно влечет за собой привязанность. И с этой наукой я успешно справилась.
Я много занималась спортом. Много времени стала уделять внешности. Я научилась мало есть. Но каждый кусочек пищи становился для меня радостью. И каждый глоток любого напитка я принимала блаженно. И вечерами, при распахнутых окнах. Вдыхая полной грудью свежий ночной воздух. С закрытыми глазами. Я видела девушек Древней Эллады. Длинноногих. Упругокожих. И розовый утренний свет окрашивал их упругие тела. И утреннее солнце гладило их мягкую кожу. И они. В коротких белых туниках. Босиком. Смеясь, бегали друг за другом. Или упражнялись, стреляя из лука.
И я видела юношей древней Эллады. Непобедимых и сильных. И одежды слегки прикрывали их могучие тела. И их мускулистые руки тянулись к сестрам древней Эллады. И звали их. И те откровенно, вызывающе. Неслись им навстречу. Чтобы упасть в их объятия. Чтобы утонуть в них. Чтобы любить… И изумрудная трава становилась мягкой и податливой. И виноградный сок лился из переспелых гроздьев. И превращался в вино. И солнце вонзало в их тела свои острые, как стрелы, лучи. Чтобы их страсть стала жарче. И Боги благословляли их. И спускались с Олимпа. Чтобы лучше видеть. Что человека они придумали не зря. Для радости и счастья. Для жизни…
И я жалела, что меня нет рядом с ними. Что я родилась так поздно. И в такое неудачное, хмурое время. И, пересилив себя, я неслась к ним. И Афродита прижимала меня к своей груди. И шептала мне сокровенное. И волны моря омывали меня. И я прикладывала к уху раковины. И слушала. Слушала. Слушала. И они шептали мне о радости. О жизни…
Утром я просыпалась помолодевшей. И посвежевшей. И понимала. Что все мы действительно половинки одного целого. И у каждого из нас есть своя. С которой только и можно познать истинное счасье. И находятся и соединяются эти половинку крайне редко. А жить надо всегда. И поэтому надо учиться. Учиться находить радость в другом. Никогда не привязываясь…
И все же я была уверена. Что когда-нибудь обязательно встречу свою половну. Обязательно. Чего бы мне это ни стоило. И никогму не отдам свою истинную любовь. Кроме этого человека. И только он познает, кто я на самом деле. Только он…
Я уже знала его имя. Я знала, как он одевается. Какие у него волосы, глаза. Какие руки и голос. Я уже знала его объятия.
Он мне однажды приснился. И я поняла, что этот сон мне дан свыше. Что мудрые Боги пошли мне навстречу. И подсказали, кто он.
Мне приснилось крушение мира. Гибель земли. Рушились здания. Погибала в пожаре природа. Земля проваливалась. И люди уходили с землей. Кругом слышались дикие крики. Взрывы. Кругом была боль. И черное небо в тяжелых тучах опускалось на погибающую землю. И только один-единственный клочок земли оставался цел и невредим. И на этом клочке могли уместиться только двое. И этот кусочек земли был усыпан яркой. Изумрудной травой. И пестрыми полевыми цветами. И на нем уместились только я и он. Мы стояли в обнимку друг с другом. Посреди этого хаоса. Посреди разрушения. Посреди смерти. И мы знали, что пока мы будем стоять вот так. В однимку. Нам ничего не грозит. Мы выживем. Мы победим саму смерть. И, может быть, спасем других. Потому что любовь. Настоящая любовь может спастись и спасти…
И действительно. Постепенно вновь вырастали дома. Зеленели трава и деревья. Вновь забегали по асфальтам машины. И люди постепенно возвращались в свою обыденную жизнь. И небо вновь поголубело. И засветило яркое солнце…
Мы освободились из объятий. И теперь могли разглядеть друг дрга. У него были удивительно светлые волосы и удивительно черные глаза. На нем были черные джинсы и светлая замшевая куртка с бахромой, как у индейцев. И он сказал низким. Чуть хрипловатым голосом.
