Наконец я встал и, зевая, подошел к окну. Надо было еще сделать домашнее задание, но совсем скоро начинались летние каникулы, и о школе я больше не думал. Даже не знал, пойду снова в школу осенью или, может быть, займусь чем-нибудь еще. Снаружи Том с каким-то своим ровесником тащили по улице старую шину от грузовика, они завернули за угол и скрылись из виду. Меня удивило, что они тащат ее, а не катят, и от этой мысли я вдруг почувствовал, что очень устал.
Я уже хотел снова сесть за стол, когда меня вдруг позвала мать. Я подошел и присел к ней на кровать. Она улыбнулась и коснулась моей руки. Я отдернул руку и спрятал ее между коленей. Было страшно жарко, я не хотел, чтобы меня трогали.
— О чем думаешь? — спросила она.
— Ни о чем, — вздохнув, ответил я.
— Ты поел?
Я кивнул.
Она попыталась погладить меня по плечу, но я сидел слишком далеко.
— Надеюсь, ты найдешь себе работу на каникулах и заработаешь немного карманных денег.
Я проворчал что-то невнятное и на миг повернулся к ней. К ее глубоко запавшим глазам я уже привык, но только сейчас заметил, что они окружены огромными темными кругами. Волосы у нее поседели и поредели, несколько волосков лежало рядом на подушке. На ней была ночная рубашка, а поверх нее — серовато-розовый кардиган, один рукав его вздулся на запястье: в рукавах мама держала носовые платки.
— Сядь поближе, Джек, — попросила она. — Я хочу тебе кое-что сказать — так, чтобы никто больше не слышал.
Я придвинулся поближе, и она положила руку мне на плечо.
Минута или две прошли в молчании. Я ждал со скукой и подозрением, опасаясь, что ничего хорошего не услышу: пожалуй, снова заговорит о том, как я выгляжу, или о пинтах потерянной крови. Если так, я просто встану и уйду. Но наконец она сказала:
— Скоро мне придется уехать.
— Куда? — машинально спросил я.
— Лечь в больницу. Уж не знаю, что со мной такое, но, может быть, там этому положат конец.
— И надолго?
Она помолчала, взгляд ее оторвался от моего лица и устремился куда-то в стену.
— Может быть, надолго. Вот почему я хочу с тобой поговорить.
Мне хотелось узнать поточнее, сколько же времени она собирается провести в больнице — сколько свободы мне достанется. Но она уже говорила о другом:
— Это значит, что вы с Джули останетесь в доме хозяевами.
— Это Джули будет хозяйкой, а не я, — угрюмо возразил я.
— Нет, вы оба, — настаивала она. — Несправедливо все взваливать на нее.
— Тогда скажи ей, что я тоже хозяин!
— Кто-то должен следить за домом, Джек, и за Томом. Вам нужно будет убираться в доме и все здесь держать в порядке. Иначе сам знаешь, что может случиться.
— А что?
— Тома заберут под опеку, а может быть, и вас со Сьюзан. Джули не сможет жить здесь одна. Дом будет стоять пустым, люди об этом услышат и очень скоро сюда залезут, вынесут все ценное, а все остальное перевернут вверх дном. — Она сжала мое плечо и улыбнулась: — Вот выйду я из больницы — и получится, что идти-то мне и некуда. — Я кивнул. — Я открыла на почте счет на имя Джули, на него будут поступать деньги из моих сбережений. На сколько-то вам хватит. По крайней мере на то время, пока я буду в больнице.
Она откинулась на подушки и прикрыла глаза. Я встал.
— Ладно, — сказал я. — А когда ты ложишься в больницу?
— Через неделю или две, не раньше, — ответила она, не открывая глаз. И, когда я уже стоял в дверях, добавила: — Думаю, чем быстрее, тем лучше.
— Ага.
Она открыла глаза. Я стоял у двери, готовый уйти.
— Как же я устала, — сказала она. — Как устала лежать и ничего не делать изо дня в день.
А три дня спустя она умерла. Это обнаружила Джули, когда вернулась из школы в пятницу, в последний день перед каникулами. Сью водила Тома в бассейн, а я вернулся на несколько минут позже Джули. Подходя к дому, я увидел, что Джули смотрит на меня из окна маминой спальни, но мы не поздоровались и не помахали друг другу. Я не стал сразу подниматься наверх: сначала скинул пиджак и ботинки и, зайдя на кухню, налил себе из-под крана холодной воды. Заглянул в холодильник в поисках съестного, нашел там кусок сыра и сжевал его с яблоком.
В доме было очень тихо, и меня угнетала мысль о том, что впереди несколько тоскливых недель. Работу я еще не нашел, да, честно сказать, и не искал. Хоть это было и не в моих привычках, я решил зайти наверх поздороваться с матерью. Джули стояла перед дверью маминой спальни. Увидев меня, она захлопнула дверь и заперла ее на ключ, затем повернулась ко мне, сжимая ключ в кулаке. Я заметил, что она дрожит.
— Она умерла, — ровным голосом сказала Джули.
— Как умерла? Откуда ты знаешь?
— Она умирала уже несколько месяцев. — И Джули подтолкнула меня к лестнице. — Не хотела, чтобы ты знал.
«Кто не хотела?» — глупо подумал я.
— Я хочу посмотреть, — сказал я. — Дай мне ключ.
Джули покачала головой:
— Пойдем лучше вниз и поговорим, пока не вернулись Том и Сью.
На миг я подумал о том, чтобы отнять у нее ключ, но затем повернулся и пошел вниз следом за сестрой. Голова у меня кружилась, и горло щекотал кощунственный смешок.
Когда я вошел в кухню, Джули, стянув волосы в хвост, стояла у раковины со скрещенными руками на груди, опираясь на одну ногу и выставив колено вперед.
— Где ты был? — спросила она.
Я не понял, о чем она спрашивает.
— Я хочу посмотреть, — сказал я.
Джули молча покачала головой.
— Мы оба теперь за старших, — продолжал я, обходя кухонный стол. — Она так сказала.
— Она умерла, — сказала Джули. — Сядь. Ты что, не понял? Она умерла.
Я сел.
— Я теперь тоже за старшего! — сказал я.
И разревелся, потому что почувствовал себя обманутым. Мать ушла, ничего не объяснив Джули. И ушла не в больницу, а навсегда, и теперь уже ничего не докажешь. В какое-то мгновение я понял: она вправду умерла, и что-то сжало мне горло, и плач стал сухим и болезненным. Но в следующий миг я подумал: вот сидит мальчик, у которого умерла мать, — и слезы вновь полились легко и свободно. Джули положила руку мне на плечо. Едва почувствовав это, я вдруг увидел нас со стороны, словно картину в раме кухонного окна: один сидит и плачет, другая стоит и утешает его, и на какие-то полсекунды задумался о том, который из этих двух — я. Казалось, это кто-то другой рыдает рядом со мной. Я не знал, с какими чувствами Джули положила руку мне на плечо — с нежностью, с нетерпением, или же, быть может, она совсем и не думает обо мне. По ощущению от руки этого нельзя было понять. От этой неуверенности я перестал плакать и повернулся, чтобы взглянуть ей в лицо, но она уже отошла и снова заняла свое место у раковины.
— Скоро придут Том и Сью, — сказала она.
Я вытер лицо и высморкался в кухонное полотенце.
— Надо будет сказать им, как только они придут.
Я кивнул, и около получаса мы провели на кухне в молчании.
Пришла Сью. Джули сообщила ей новости, и обе, рыдая, кинулись друг другу в объятия. Тома все не было. Я не сводил глаз с плачущих сестер; мне казалось, что будет невежливо смотреть куда-то еще. Мне в их горе не было места — впрочем, я и не рвался к ним присоединяться. В какой-то момент я положил руку на плечо Сью, как Джули — на мое плечо, но ни та ни другая, поглощенные собой и друг другом, словно борцы в клинче, меня не заметили. Сквозь слезы они бормотали какую-то бессвязицу — то ли друг дружке, то ли самим себе. Хотелось бы и мне забыться в горе так же, как они, но меня не оставляло ощущение, что за мной кто-то наблюдает, и все хотелось пойти взглянуть на себя в зеркало. Вбежал Том, девочки оторвались друг от друга и повернулись к нему. Он потребовал лимонада, выпил и убежал, а мы со Сью пошли вслед за Джули наверх. Пока перед дверями маминой спальни она возилась с ключом, мне вдруг представилось, что мы со Сью — супружеская пара, остановившаяся на ночь в гостинице, и ждем, пока отопрут наш номер. Я громко рыгнул, Сью хихикнула, а Джули шикнула на нас обоих.
Занавески были не задернуты — «чтобы не вызывать подозрений», объяснила потом Джули, — и спальню заливал солнечный свет. Мама лежала на подушках, руки ее скрывались под одеялом. Я думал, что она будет смотреть широко открытыми глазами в потолок, как мертвецы в кино, но глаза ее были полуприкрыты, словно она собиралась вздремнуть. На полу у кровати лежали ее книги и журналы, на прикроватной тумбочке все еще тикал будильник, стоял стакан с водой и лежал апельсин. Мы со Сью встали в изножье кровати, а Джули, взявшись за одеяло, попыталась накрыть им мамино лицо. Одеяло зацепилось за что-то и не поддавалось, потом дернулось и рывком поползло вверх, обнажив босые ноги матери — синевато-белые, с растопыренными пальцами. Мы со Сью снова хихикнули. Джули натянула одеяло на ноги, но тут наружу снова вылезла мамина голова. Теперь мы оба смеялись вовсю. Смеялась и Джули — сквозь стиснутые зубы, содрогаясь всем телом. Наконец она сумела накрыть маму полностью, отошла и встала рядом с нами. Одеяло окутало маму, словно статую, сквозь него прорисовывались очертания головы и плечей.
