— Не надо, — покраснел Серго. — Какие понятые? Не надо понятых.
— Как это «не надо»? А протоколы обыска, ареста? — прищурился Пилия. — Ты что думаешь, мы зря тащились сюда к черту на рога?
— Вы сами мне подбросили, — попытался снова протестовать Серго, но Пилия попер на него корпусом, приговаривая:
— Что-о-о?! Опять? Может, и уколы мы тебе делали? И мозоли наварили, а? — И он угрожающе занес кулак.
Съежившись и все поняв, Серго взмолился:
— Не надо понятых! Это же конец, конец!
Конечно, конец! — зловеще предрек Пилия и обернулся к Маке. — Складывай улики в кулек. Значит, не надо понятых, говоришь? — опять обернулся он к Серго. — И не стыдно тебе — работник райкома, а в Ленине опиум прячешь?! Да тебя будут показательно судить! Как Кобахидзе[12], поставят к стенке за особый цинизм! Тот под портретом Ленина взятки брал, а ты в Ленине опиум хранишь! Улавливаешь? Думаешь, раз перестройка — то и опиум в Ленине прятать можно? Едем сейчас к тебе домой, обыск! Вот ордер! — И он показал издали очередную бумажку.
— Не надо, я не поеду домой! — Серго сел на стул и закрыл лицо руками.
— Как это не поедешь? Кто тебя спрашивать будет? Ты преступник, — нагнулся над ним Пилия, грубо поставив ногу на сиденье стула, где обмяк Серго. — Мы давно следим за вашей шайкой. Среди вас не первый день наша наседка шурует, вы все в помоях по уши!
Серго выдавил:
— Может, мы решим этот вопрос как-нибудь... по-другому?.. По-дружески?.. По-человечески?.. Зачем вам мне жизнь портить?..
— По-человечески? — рявкнул Пилия. — Ах ты, гнида! Детям в школах наркотики продавал, а теперь: по-дружески?!
— Каким детям, что вы говорите? — ужаснулся Серго.
— Сам знаешь каким. Нам все известно! — повторил Пилия, как заклинание. — Думаешь, мы в утро чем занимаемся? Пирожки хаваем, харчо на голову мажем? Давай, собирайся, сейчас едем к тебе домой, а потом прямиком в тюрьму.
— Не надо домой! Там ничего нет, клянусь вам! Там жена, дети, семья! Не надо! — ссохшимися губами молил Серго. — Они умрут... Неужели нельзя... как-нибудь... По-хорошему...
— Что ты имеешь в виду? — застыл Пилия с сигаретой в зубах. Мака, ковыряясь в шкафу, тоже насторожился.
— Сколько? — выдавил Серго.
— Это ты должен сказать, сколько. И когда... — прищурился инспектор.
Запнувшись, Серго произнес:
— Штука...
— Что-о-о? — с презрением и разочарованием протянул Мака, а Пилия сказал:
— Ты, видать, не в нашей стране живешь... Или свихнулся. Что за цифру ты называешь? Издеваешься над нами, а? Вся милиция в курсе! Начальник управления знает! Прокурор! Весь город! А ты говоришь — тысяча. Так, будем оформлять. Видно, он думает, что мы в детском саду работаем.
— Нет! Нет! — закричал Серго. — Баксов, баксов! Даже если я перевернусь — больше не соберу... Это же все-таки доллары!
— Не надо переворачиваться! Понятых не хочешь, дома обыска делать тоже не желаешь, в тюрьму не торопишься и даешь за все вонючую штуку, которой мне на сигареты не хватит? — язвительно прищурился Пилия.
Серго попытался что-то оказать, но Пилия рывком поднял его за лацканы пиджака:
— Если хочешь по-мужски, то слушай: штук пять-шесть зеленых мы бы взяли и ушли без разговоров, а ты бы пошел свой прокисший вторяк делать. А так!.. — И он отбросил Серго обратно на стул. Тот грохнулся на сиденье и со вздохом безнадежно развел руками. — Бежан, все вещдоки со стола в кулек! В милиции оформим. Сейчас к нему домой...
— Отец умрет, мать сойдет с ума, — прошептал Серго, на что Пилия жестко возразил:
— Раньше о чем думал, болван?
Мака побросал в мешок шприц, иглы, пузырек, чеки, мелочь, нож, зажигалку, удостоверение. А связку ключей, прежде чем бросить, тщательно осмотрел и спросил:
— У тебя какая машина?
— «Шестерка».
— Сколько лет машине?
— Три года. А что?
— Ничего, пошли, — прервал этот диалог Пилия.
Тупо, как робот, шагал Серго между инспекторами. Он мало что соображал. Больше всего на него подействовало перечисление имен и фамилий. Это окончательно парализовало его. Значит, знают! Значит, следят! Имеют факты, открыто дело! Конец! Тюрьма! Срок! Все рушится!
Но тут его осенило: «А если отдать им машину?» Он произнес это вслух. Мака промолчал, а Пилия ответил:
— Не поможет! Больно старая она у тебя.
Но во дворе они втроем подошли к синей «шестерке» и стали мирно осматривать и оценивать ее, причем Серго хвалил машину, а инспекторы молча и внимательно оглядывали, садились внутрь, заводили мотор и даже сделали пару кругов по двору.
По пути в отделение на слепящем повороте под мостом Пилии почудилось, что их обгоняет автомобиль, из которого какой-то тип целится в него. Он пригнулся, напугав этим движением Серго. Но выстрела не последовало, и Пилия понял, что ему опять померещилось... С начала лета, как пошла жара, уже несколько раз ему казалось, что в него целится один и тот же человек, причем происходило это в разных местах — в потоке машин, на улице, возле киосков, даже в коридоре милиции... Началось это с того, что один вор пригрозил ему при аресте: «Ты жить спокойно не будешь!» С тех пор редкие, но панические припадки страха не оставляли Пилию: ему казалось, что в него целятся, или за ним следят, или кто-то в толпе надевает перчатки, чтобы придушить его, или лезет в карман за ножом, чтобы зарезать. Он боролся с мороком, понимая, что это вздор, но человек опять появлялся. И Пилия ничего не мог с собой поделать...
В зеркальце он видел, как сзади едет на конфискованной машине Мака. А Серго молча смотрел на дорогу. Его бил озноб, и он невпопад отвечал на редкие вопросы Пилии, где и на кого оформлена машина.
По дороге в Цхнети[13] двигалась серая «Волга» директора текстильного комбината Солико Долидзе. За рулем отдувался сам хозяин, тучный мужчина лет пятидесяти. Миновав разъезд, он с трудом въехал в узкий тупичок, впритык к воротам белой дачи, шлепнул дверцей машины и проник во двор сквозь калитку. Не без опаски поглядывая на пса, дремавшего возле будки среди кур и цыплят, миновав навес, под которым возились дети, он очутился в доме. Сверху доносились негромкие мужские баритоны.
На втором этаже, на увитой виноградом веранде, за круглым столиком играли в карты. Возле каждого игрока — придавленные чем попало стопки денег, пепельницы, зажигалки, красные «Мальборо» и желтые «Кэмэл». Жужжали два больших вентилятора.
— Всем — мое почтение! — откланялся Долидзе.
Мужчины подняли глаза от карт.
— А, Шотаевич... Давно не виделись! Как дела? Как семья? Как дети?
Хозяин дачи, очень высокий и худой мужчина, тоже кивнул, но не особенно приветливо, и сердито прокричал во двор:
— Эй, вы там! Опять калитку не запираете, черт бы вас побрал! Сколько раз повторять?!
— Была закрыта, Элизбар, видно, дети открыли, — ответили снизу.
— Закройте как следует!
— Что это с ним? Чем он взволнован? Почему сердитый? — вполголоса спросил Долидзе у игроков.
— В плохом настроении — вчера шестьдесят тысяч проиграл. И сегодня уже пять, — пояснил один из играющих. — Не везет ему — вот и все. Бывает.
— Мы ему советовали не играть сегодня — так нет, все-таки играет! — в тон добавил другой игрок, седой и моложавый, а Долидзе подумал, что этот точно не жалеет о том, что Элизбар сел играть в невезучий день.
— Не ваше дело, играю я или нет! — довольно резко ответил хозяин дачи и покосился на Долидзе. — В чем дело? Что случилось?
— Несколько слов, Элизбар, — просительно ответил Долидзе, подавив вздох, что не укрылось от хозяина дачи.
Он покачал головой, перебрал карты, которые третий день не выпускал из рук, бросил их на стол и направился в комнаты. Уселись. Долидзе взволнованно сообщил, что у него на комбинате ожидается большая ревизия.
— Успеем до их прихода вывезти левое сырье? Должны успеть! — занервничал Элизбар Дмитриевич.
— Боюсь, что нет! — закрыл глаза Долидзе. — Времени в обрез! Там тонны... А ревизия — близко.
— Завтра с утра займусь этим — найду грузовики. Узнаю, что за ревизия... Что еще?
— Еще... — Долидзе вздохнул. — Еще звонил из Узбекистана Паико. Эти проклятые чучмеки опять расплатились с нами опиумом... — с трудом выговорил он. — Представляешь, тридцать кило опиума дали!
Элизбар Дмитриевич побледнел:
— То есть как?
— Только не волнуйся, Элико, — взмолился Долидзе. — Второй инфаркт никому не нужен! Валидол?
— Засунь себе... — выкрикнул Элизбар Дмитриевич, откидываясь на спинку кресла. Посидев так, он с натугой произнес: — Объясни, как это получилось. Мы же договорились, что больше подобного не будет?
Долидзе молчал.
— Это ты во всем виноват! Ты придумал — вместо денег опиум брать! — прошипел Элизбар Дмитриевич.
— Почему я? Мне предложили — я тебе предложил, а ты согласился! — ощетинился Долидзе. — Я тут ни при чем! Ты свое «да» сказал! Сказал бы «нет» — и не было бы ничего.
