Осмелев, провел рукой по ее телу, начиная от груди, и остановился на том самом месте, куда всю жизнь так стремился. Изнемогая, расцеловал прелестные груди и, приспустив трусы, лег на нее… Она сверкнула белками, закатив глаза, будто перевернула их. Крепко обняв, переплела мои ноги своими, и из приоткрытого рта раздался гортанный звук. Приподняв голову и найдя мои губы, принялась целовать. Как только ощутил, что скользит, погружаясь все дальше и дальше, почудилось: он попал в рай! Не знаю, он ли попал в рай, но я был точно в раю. И показалось: прозреваю!
Перестав целовать Ольга опять гортанно залилась… Потом раздался клекот, будто она захлебнулась, и затихла, сдавив меня в своих объятиях, и вдруг заголосила… В этот момент стало так приятно, а в голове светло… Господи, я прозрел!..
Она повернулась и, гладя меня по голове, горячо зашептала:
— Отдохни, отдохни, Георгий…
Боже! Меня впервые назвала полным именем женщина!
В неге и ласках, невесомый и прозревший, лежал и чувствовал себя самым счастливым!..
Привстав, Ольга жгуче поцеловала меня в губы, затем в грудь и двигалась все ниже и ниже, осыпая тело поцелуями. И вновь так захотелось! Вот она приблизилась к нему и долго разглядывала. Потом, сдернув с меня трусы, спросила:
— А что на нем за выступы?
Я объяснил. Она захохотала и, хохоча, стала целовать бабуши, а потом и выше их, и смех прекратился… Затем села на меня, как наездник, и я увидел ее сияющее лицо. Двигая своим телом и полуоткрыв рот, опять закатила глаза…
На кухне Ольга сказала Андрею:
— Как и умный…
Я возвращался домой, сияя. Дурная, на время прозревшая душа пела — видно, и у дураков бывает раз в жизни настоящий праздник!
Через несколько дней в дверях раздался звонок. Я спросил: «Кто?» — и услышал радостный женский голос.
— Это я!
Отдернул задвижку — и ко мне вошла нарядная Оленька.
— Здравствуй, Георгий, — улыбнулась она.
Мы прошли на кухню, и она обняла меня.
— Соскучился?
Засмущался, не ожидав такого вопроса, и, краснея, выпалил:
— До безумия!
Поцеловав меня в щеку, достала из сумочки бутылку марочного.
— Выпьем!
Налив себе полный стакан, а мне чуть плеснув, чокнулась и стала медленно тянуть, явно смакуя. Не допив, закурила и, несколько раз затянувшись, спросила:
— У тебя чистое постельное белье есть?
— А как же.
— Неси…
Вернулся со свежими простынями.
— А теперь побрейся и искупайся.
В ванне лежали немытые бутылки. Убрав их, напустил воды…
Вышел раскрасневшийся, на разобранном диване увидел Ольгу. Она лежала под простыней и курила, откинув в сторону руку с сигаретой.
— Раздевайся, — прошептала она.
И опять предстал перед ней в семейных трусах.
— И трусы сними, — все также шепотом сказала она…
Я стоял, готовый к бою.
Глянула на него — глаза округлились, заблестели, и она соскочив с дивана, принялась меня целовать. Потом, присев на корточки, стала сдавливать его и сосредоточенно рассматривать…
Мы пали на диван, и чего только Ольга со мной не вытворяла, обучая меня, как она говорила, любви.
В короткие передышки, начинал познавать женщину… Господи, сколько лет был лишен такого удовольствия и теперь своим дурацким умом понимал: это второй день настоящей жизни.
Все, что просила Оленька, исполнял, и мы, клубок тел, вздрагивали от наслаждения, а я представлял: так страстно мне отдается любимая соседка Ниночка…
Утром Ольга распорядилась:
— Наведи порядок в кухне, ванной и вымой полы. Купи бутылку водки. Завтра вечером приду.
Навел порядок, и вечером следующего дня раздался звонок…
И опять полночи борьба на диване, и я, прозревший, с благоговением смотрел на счастливое и сияющее лицо трепетной Олечки.
Все же она уставала раньше меня и говорила мне «отдохни» для того, чтоб самой отдышаться.
Уходя, дала новое задание: в жэке заказать дверь, купить замок и глазок.
Ребята в жэке меня знают. Замерив дверь, сказали:
— Замок и глазок свои вставим. За все плюс работа — шесть червонцев.
У них с похмелья бошки раскалывались, и половину денег они сразу забрали, пообещав выполнить заказ на следующей неделе.
Довольный, пошел на работу — так руки по родимой соскучились. Лазил по району, вынюхивая бутылки. Мне прямо-таки везло: быстро насобирал полную сумку.
И снова я в своем уме. Боже, спасибо!
Ребята навесили, правда, не новую, но вполне приличную дверь, врезали замок и глазок. А я перенес из кухни икону Спасителя и портрет Горбачева в царство бутылок. Показалось циничным, что сын Божий и сын человеческий смотрят на житейский содом.
Ольга приходит чуть ли не каждый день, и мы занимаемся, как она говорит, любовью. А я всегда покупаю бутылку. Поскольку вино дешевле, беру его чаще, и она ворчит. Ольга так любит водку!
Вчера она сказала:
— Ты такой мужчина, а в квартире бардак! Прекрати таскать бутылки и сдавай эти. Освободится комната, наведем порядок и поставим туда диван.
Она ушла, а я задумался. Жалко сдавать, как-никак в свое время они выросли в цене. Вдруг цены еще подскочат? И вообще, когда комната заставлена посудой, на душе легче. Это же валюта! Я как-то защищен и на будущее смотрю более оптимистично.
Но раз Оля говорит сдать, значит, придется. Не хочу перечить, ведь она так меня любит!
Боже, не знаю даже, кого благодарить за столь частое прозрение: Тебя ли, Горбачева ли с перестройкой? А может, Ольгу? И потому низко кланяюсь всем — спасибо!
Хоть и жалко сдавать бутылки — приходится, и Оля за это целует в щеку.
Давно хотел заиметь простенький гараж, чтобы складывать посуду. Квартира-то не резиновая. Несколько лет назад меня обманул лысый ханыга: обещал продать гараж, я дал задаток двадцать рублей, а он с глаз долой, и больше его не видел.
На прошлой неделе, сдав мешок бутылок, шел под раскидистыми деревьями и глядел на железные гаражи. Остановившись думал: вот бы иметь такой, тогда бы мигом комнату освободил, как того и хочет Ольга.
Из-за деревьев с авоськой в руке вынырнул немолодой рыжий мужчина.
— Что, Жора, смотришь? Бутылок здесь нет.
— Гаражи больно хорошие, мне бы такой, — ответил я.
Рыжий подумал и спросил:
— Что, купить хочешь?
— Неплохо бы…
— Ну, раз такое дело, купи мой.
— А твой который?
— Вот, чуть дальше…
Мы подошли к деревянному контейнеру, приспособленному под гараж.
— Вот, — кивнул рыжий, — только дверей нет.
— У меня старые есть.
Мы ступили в проем маленькой двери, а большие, двустворчатые, были заперты изнутри навесным замком. Пахло бензином.
— Недорого продам, — мурлыкал рыжий, тряпкой смахивая в углу паутину, — всего за сорок рублей.
Денег не хватало, и мы пошли ко мне домой.
Отдав рыжему четыре червонца, хлопнул его по руке и, взвалив на себя старую дверь, попер к гаражу. Прислонив к проему, стал смотреть: большая. В этот момент сзади раздался окрик:
— Ты что тут хозяйничаешь?!
Обернулся. Передо мной стоял бородатый мужчина.
— Как что? — удивился я. — Купил гараж, вот дверь примеряю.
Тут бородатый понес меня:
— Вали отсюда! — И матом.
— Дак я купил, купил этот гараж…
Мужчина, выслушав меня, объяснил…
В обиде на лжепродавца поплелся домой.
Снова я прозрел, Господи. Благодарю Тебя.
Вот уже девятый день Ольга не приходит ко мне — некогда. Зато звонит по телефону и спрашивает, как дела и сдаю ли бутылки. Бутылки сдаю, а деньги прячу подальше, чтоб потом поближе взять.
Вчера Ольга пришла с подругой. Ирина смотрела на меня с восхищением, чуть улыбаясь. Она была плотнее Ольги, моложе, ниже, с грубым голосом.
Я поставил бутылку водки, женщины выложили закуску и, наполнив стаканы, выпили в мою честь. Глотнул и я.
Забалдев, Ольга увлекла меня на диван, а Ирина вышла в комнату, притворив дверь. Отдав страсть девятидневной разлуки, Оля вспорхнула, и на ее место легла раздетая Ирина и принялась меня целовать…
Когда на нее лег, она подняла ноги, устремив пятки к потолку, и вдруг грубым голосом завыла и так сильно сжала в объятиях, что понял: она гораздо сильнее Ольги — и напугался, как бы в экстазе не задавила меня. Но руки ее ослабли, и вскоре мы втроем сидели за столом.
Женщины достали принесенную бутылку, и пьянка продолжалась. Они любили меня по очереди, но когда набрались окончательно, то в пьяном угаре пели и танцевали голые, а потом падали на диван и отдавались мне. Иногда путал, кто подо мной, тем более, если любила одна, другая целовала. И чего только они со мной не вытворяли, проказницы, соревнуясь в любви. От Олиного гортанного клекотания прозревал, а от Ириного грубого, пропитого воя вновь терял рассудок. Так продолжалось, пока не поборол сон.
