РИМ – ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Едва они поднялись на борт, как «Сирокко» тотчас же начал рулежку на взлет, и буквально через три минуты они были в воздухе. И только увидев в иллюминатор приветственное покачивание крыльев взявших их под охрану – со всех сторон, сверху и снизу – «Фалконов» Королевского воздушного флота, Майзель перевел дух:
– Ну, так. Ориентирую. Зверьки затащили в катакомбы под Римом полдюжины портативных атомных фугасов, которые купили в бывшем Союзе. Один из них – прямо под Святым Петром. Наши люди уже работают, позвони премьеру, Рикардо, скажи, что будет немножко жарко…
Понтифик осенил себя крестным знамением:
– Надо эвакуировать город…
– Нельзя эвакуировать трехмиллионный город, – рявкнул Майзель. – Они рванут свое дерьмо, как только объявят эвакуацию. Нельзя мешать нашим ребятам. Все будет сделано как надо, Рикардо. Просто позвони и скажи, что ты в безопасности.
– А Вацлав?
– У Вацлава хватает фронтов, дружище.
– Ты уверен, что это все? – подала голос Елена.
– Нет. Не уверен. Мы прочесываем сейчас все, что можем. Люди из спецназа разведки уже работают в Италии. Много. Но и страна немаленькая, Елена.
– Нам меньше всего нужна сейчас война миров…
– Война миров всегда нужна меньше всего, дорогая. Проблема в том, что, когда она стоит у твоего порога, уже не спрятаться и не отвертеться. Если бы я хотел ее начать, я не стал бы суетиться и спасать друзей, а дал бы бомбам взорваться. И получил бы отличный повод закончить историю ислама на этом шарике. Но я так не сделал, за что ожидаю от тебя как минимум горячего поцелуя… Я думаю, что мы потянем еще какое-то время, но долго не получится.
– Ну, поцелуй я тебе обеспечу, – Елена улыбнулась, хотя весело ей не было абсолютно. Просто он был совершенно неисправим.
– Не забудь, ты обещала, – он уткнул в сторону Елены указательный палец и сделал им круговое движение. Елена довольно чувствительно шлепнула его по руке.
Понтифик с улыбкой наблюдал за их пикировкой. Несмотря на разворачивающиеся события, он сохранял подобающее ему достоинство и самообладание.
– А может, все-таки ебнуть? – задумчиво сказал вдруг Майзель по-русски.
Елена поняла и с иезуитской усмешкой тут же перевела фразу на чешский. Постаравшись при этом как можно точнее сохранить дух оригинала.
– Не нужно, я понимаю, – понтифик укоризненно покачал головой. – Перестань, Даниэле.
– Он понимает, – кивком подтвердил Майзель. – Его Святейшество свободно говорит на двух десятках языков и понимает еще как минимум сорок… Я не перестану, Рикардо. И вообще это не я, забыл? Это они. Звони премьеру.
Закончив короткий разговор, понтифик сложил телефон и опять спрятал его куда-то в складки сутаны:
– Что ты собираешься делать?
– Я собираюсь поселить тебя у себя дома, пока не вычистим город от бомб и от этой мрази. А потом… Бой покажет. – Он повернул голову к Елене: – Помнишь наш самый первый разговор?
– Еще бы.
– Я оказался пророком.
– Тебя это радует?
– Меня это приводит в неописуемый восторг, – оскалился Майзель.
– Как ты собираешься узнавать…
– Лучше не спрашивай, Елена. Есть вещи, которые не стоит знать, потому что они лишают покоя навеки.
– А ты?!
– Я и так не сплю, – он усмехнулся, и Елену опять от этой усмешки едва не замутило.
– Да перестаньте же, дети мои, – вздохнул понтифик.
– Я не могу. Остапа несло… Я так расслабляюсь. Просто очень страшно, дружище.
– Всем страшно, Даниэле.
– Ну… Не всем. Зверькам не страшно. Ну, ничего. Мы до них доберемся. Я сейчас тебе одну вещь скажу, ты не сердись на меня, хорошо? Если бы не Елена, мы могли бы опоздать…
– Данек!
– Я сорок лет Данек. Она спасла нас, Рикардо. И когда-нибудь нам придется вернуть ей этот должок, друг мой…
– Не слушайте его, Ваше Святейшество. Это нервы. Это просто нервы… Если я сейчас разревусь, ты будешь крайний, понятно?!
– Ну, нет, дорогая, только не сейчас! Продержись хотя бы до посадки…
В это время ожил инфотерминал, и на экране возникло лицо короля:
– Все в порядке?
– Тебе уже доложили, что все в порядке, – буркнул Майзель. – Ты им не поверил, да?
– Не хами своему королю, засранец, – покачал головой Вацлав. – Как приземлитесь, сразу ко мне… Добро пожаловать, падре!
– Спасибо, сын мой.
– Я отвезу святейшество к себе. Ему нельзя появляться сейчас на публике, кто-нибудь обязательно проболтается…
– Что бы я без тебя делал, золотая ты моя жидовская морда, – ласково сказал Вацлав. – Конечно. Я сам подскочу.
– Новости с фронтов?
– Пока без эксцессов.
– Ну, хоть так…
– Елена…
– Да, Ваше Величество?
– Моя жена интересуется твоим самочувствием.
– Я в полном порядке, Ваше Величество. Большое спасибо.
– Смотри у меня, – король погрозил ей пудовым кулаком и ухмыльнулся такой солдафонской ухмылкой, что у Елены покраснели мочки ушей.
Понтифик переводил взгляд с терминала на Елену, потом на Майзеля и обратно. И, наконец, улыбнулся:
– Друзья мои, а соблаговолите-ка пояснить мне, что тут творится…
– Ничего страшного, Ваше Святейшество, – голос Елены предательски дрогнул, – просто эта говорящая ящерица, – она показала пальцем на Майзеля и перевела его на терминал, где крутилась заставка в виде стилизованной буквы «G», – и этот коронованный солдафон хотят меня уморить, наверное… Я за всю мою предыдущую жизнь столько не ревела и не хохотала, как за последние полгода с хвостиком. У меня скоро наступит нервное истощение, булимия и обезвоживание организма. Потому что так жить нельзя, Ваше Святейшество. Скажите им!
– Ябеда, – буркнул Майзель и улыбнулся.
Увидев эту улыбку, Елена больше не могла сдержаться и по-настоящему разревелась. Слишком много всего произошло за последние несколько дней, чтобы у нее хватило сил держаться дальше. Майзель виновато развел руками и, подняв ее, как маленькую, унес на диван в другой конец салона. Понтифик, проводив их взглядом, укоризненно покачал головой, вздохнул и стал смотреть в окно. Внизу уже сверкала шпилями в лучах рассвета Злата Прага – «Сирокко» заходил на посадку…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». ФЕВРАЛЬ
Майзель оставил ее в «логове» вдвоем с понтификом и умчался к королю. Елена, вздохнув, поняла, что ей придется исполнять роль гостеприимной хозяйки. Настроения у нее для этого не было никакого, но она спросила, уже почти привыкнув к отсутствию языкового барьера:
– Вы голодны, Ваше Святейшество?
– Падре, дитя мое. Просто падре, – улыбнулся понтифик. – Я выпью немного мацони и съем, пожалуй, кусочек сыра. Где-то в холодильнике должен быть пекорино…
– И вы тоже в курсе содержимого этого холодильника… Как он выглядит?
– Твердый, желтый. С черной корочкой.
Пекорино, конечно, нашелся. Елена нарезала сыр, налила мацони в подходящую кружку и поставила еду перед понтификом:
– Приятного аппетита, падре.
– Спасибо. Присядь, дитя мое. Ты мне не помешаешь. И ты устала…
– Боюсь, это не совсем точное определение, – горько усмехнулась Елена.
– Расскажи мне.
– Ах, падре…
Он умел слушать. Майзель тоже охотно слушал ее, но это… Это было совсем другое. Этот высокий, худой и красивый старик, невероятно ясный и живой для своих восьмидесяти пяти, которые недавно без всякой помпы и шумихи отметил, был потрясающим слушателем. Если бы он не был тем, кем он был, только за одно это его умение в него можно было бы без памяти влюбиться. Елена странным образом не ощущала совершенно никакой дистанции между собой и этим человеком. И дело было вовсе не в том, что Елена при всем желании не могла причислить себя к ревностным католикам… Ее детство можно было назвать счастливым, – долгожданное прелестное дитя, девочка, умница, она даже всех бабушек и дедушек застала, несмотря на солидный возраст родителей. Мать ее отца настояла, чтобы Елену крестили в костеле. И ходила с ней на службы, когда Елена достаточно подросла… Но потом жизнь переменилась так круто, что у Елены почти не осталось для веры – настоящей веры – места в душе. А тем более – для обрядов. А сейчас – сейчас опять все так изменилось. И Майзель… Еще год назад тот, кто напророчил бы Елене, что она будет сидеть у Майзеля, – у Майзеля, подумать только, – на кухне, с наместником престола святого Петра, и рассказывать тому всю свою жизнь, схлопотал бы чувствительную оплеуху. Потому что это не было бы даже похоже на шутку. Но теперь… Теперь слова лились из Елены потоком. А понтифик слушал, – и улыбался, и хмурился, и вздыхал, ни разу не перебив ее. И когда она, наконец, умолкла, улыбнулся ободряюще:
– Я не стану выписывать тебе рецептов, дитя мое. А твоя беда… – на лицо понтифика набежала тень.
– Вина, падре.
– Беда, Елена. Кто знает, – стала ли бы ты той, кем стала, если бы не это? Встретила бы его? Полюбила бы? И он…
– Он, падре…
